Своего отца я не помнил. Мне было два года, когда он ушёл от нас. Как это бывает, полюбил другую и ушёл строить новую семью. Представляю, что тогда испытывала мама, остаться одной с тремя детьми, старшему из которых было четыре года, а младший - ещё грудничок.

В общем, как-то мы прожили без отца и не чувствовали себя какими-то обделёнными. Мама была нашим всем. Мы, будучи детьми, не осуждали его, не скучали по нему. Его для нас просто не было и никогда не существовало. Ведь он ни разу не появился с тех пор и не искал встреч с нами.

В детстве мы очень часто гостили у бабушки. Она жила в деревне в небольшом доме, рядом огород, речка. Деревенские дома, они словно живые, у них есть душа, свой уют, тепло. Будто добрый дедушка, всегда готовый приютить своих домочадцев. Но наш отец, со слов мамы, не любил ночевать в этом доме. По ночам он задыхался, а наутро рассказывал сон, в котором его кто-то душил.

На что бабушка говорила, что это домовой, который сразу невзлюбил вашего отца. И потому приходил к нему по ночам. «И видишь, как оно вышло, паскудником оказался папка ваш. Не зря домовой на него осерчал, загодя чувствовал».

К слову сказать, с детства у меня была обида на бабушкиного домового. Когда я ещё ходил в детский сад, у меня была игрушка – Петрушка. Приятель дал поиграть. Он был в меховой шапочке и сером кафтанчике. Однажды, когда мы ночевали в деревне, Петрушка у меня пропал.

Где я только его не искал. А бабушка сказала: «Поди домовой взял, поиграет и отдаст». Но свою игрушку я больше не увидел. И когда приятель Алёшка потребовал её назад, мне было очень стыдно, что я его потерял. Мы с ним сильно повздорили тогда. Может, поэтому этот случай мне и запал в память.

Прошли годы, бабушки не стало. Дом стал пустовать, ведь в деревню мы теперь приезжали только в дачный сезон, а осенью заколачивали окна, запирали двери и до весны. За эти годы мы все выросли, у каждого своя семья.

И вот как-то раз, дело было под конец октября, заявляется отец. Я сначала не узнал в этом неприятного вида мужичке с диким запахом перегара того красавца из семейного альбома. Но потом он сказал: «Сынок, это же я, твой папа». В общем, пустил его в дом, несмотря на неприязнь, посидели за столом. Он достал бутылку водки, но пил один, я отказался. Потом он стал напрашиваться на ночлег, мол, я проездом, завтра только мой поезд отъезжает. Оставить этого пьяницу дома – исключено, поэтому я повёз его на дачу.

Когда мы подъехали к дому, он запричитал, как давно здесь не был, сколько воды утекло. Я открыл дом, показал ему, где кровать, где умывальник и т.п., и поехал домой.

Наутро я вернулся за ним. Сначала, когда вошёл в дом, я подумал, что он спит, напился и спит. Рядом на тумбочке, на расстеленной газете, лежал порезанный хлеб и колбаса, а на полу валялась пустая бутылка водки. Сам же он лежал на кровати в одежде. Он лежал на спине, левая рука и нога его свесились с постели.

Когда я подошёл ближе, тумбочка больше не закрывала его лицо, я понял, что он мёртв. Голова его почти свисала с края матраца, рот широко открыт, мутно-стеклянные глаза смотрели в пол. Пересилив страх, я попробовал дотронуться до него, чтобы нащупать пульс, но тело уже совсем остыло. Я вышел на свежий воздух и позвонил в полицию. Сидя на крыльце, я думал только об одном: «Отец, лучше бы ты не приезжал!».

Долго ждать не пришлось, приехали две машины полицейская и скорая помощь. Сотрудники скорой зафиксировали смерть, которая, по их словам, наступила около двух часов ночи. На теле никаких признаков насильственной смерти, поэтому предположили, что это сердечный приступ. На инсульт не похоже, так как рот широко открыт, будто он задыхался. Полицейские осмотрели дом, искали какие-то улики.

Мне показалось странным, что в комнате, в углу, валялись вещи, которых там не должно быть: рюмка из которой он, видимо, пил, ночник и будильник с тумбочки, фумигатор с подоконника. Будто он, лёжа на кровати, швырял в угол то, до чего мог дотянуться.

Наконец, спустя два часа полицейские засобирались, занесли носилки, переложили отца и загрузили в машину скорой помощи. И когда они убрали тело, я увидел, пожалуй, самую главную улику, которую не смог бы привязать к делу ни один следователь. Улику, увидев которую у меня округлились глаза и холодок пробежал по спине. На смятой постели лежала игрушка - тот самый Петрушка, который пропал в моём далёком детстве.