Теперь я и не знаю, что лучше: никогда бы этот голос не слышать или чтобы всё было как было.

Странности в моей жизни начались с того, что по радио заиграла песня «Есть люди, как на волнах гребешки». Не пытайтесь вспомнить, вы такую песню не знаете. Её знаю только я и знал друг моего детства Женя. Он сам эту песню сочинил. И если бы она не заиграла тогда, то случилась бы трагедия. Ведь я чуть не сбил человека...

Это случилось в середине лета. Я возвращался домой поздно. Свернул с Дмитровского шоссе на дорогу, которая ведёт по лесистой местности мимо пионерлагеря «Космонавт». Там ни одного фонаря, но так до моего дома было короче. Дорога эта прямая, длинная, и асфальт на ней удивительно ровный. Если ехать днём, то надо быть внимательным — всюду бегуны и велосипедисты. Но тогда был час поздний — ближе к полуночи.

Ехал я уставший, расслабленный, смотрел вперёд на пустую, всюду одинаковую дорогу, и ведущий по радио говорил так неторопливо, убаюкивающе. И играли одна за одной спокойные песни... Я не знал, что за рулём в самом деле можно уснуть. Думал «спать за рулём» — это так говорят про невнимательных водителей.

Но я похоже уснул взаправду. На десять секунд или на пятнадцать. И в эти несколько мгновений я отчётливо услышал «Юрка, не спи!», а потом заиграла давно забытая гитарная мелодия и высокий подростковый голос запел:

Есть люди, как на волнах гребешки,
Я вспоминаю их от тоски.

Или тоска от воспоминаний.
По правде, не знаю.

Это был голос Женьки... Уверен, что он ещё звучал из динамиков, когда я вздрогнул, очнувшись от сна. И в ту же секунду я увидел прямо перед собой спину велосипедиста.

У него на куртке горели светоотражатели, на заднем колесе ярко мерцала сигнальная фара. Велосипедист, разумеется, слышал, что машина приближается, но беспечно крутил педали, прижавшись к обочине. Откуда ему было знать, что я заснул и несусь прямо на него?!

Всё решила одна десятая секунды. Я вывернул руль, машину повело, и она чуть не слетела с дороги. Шины издали оглушительный звук. Я вдавил тормоз. И хорошо, что ремень был на мне!

А велосипедист оглянулся только раз и спокойно поехал дальше, так и не понял, что был в большой опасности.

Я же не мог разжать руки. Так сильно сдавил руль, что болели пальцы. Сердце колотилось с невероятной силой. И если уж со мной тогда не случился инфаркт, то теперь я могу быть уверен, что его у меня не будет никогда.

Чуть успокоившись, я проехал немного и увидел справа от себя блеск воды. Там внизу был пруд. Я оставил машину и пошёл умыться. Долго плескал себе в лицо холодной водой, тёр глаза, чтобы больше случайно не уснуть в дороге. Но это было лишней мерой. После того случая меня ещё очень долго не тянуло спать.

В ту ночь я почти не думал о голосе Женьки, который меня спас. Всё-таки услышал я его сквозь сон. Тут и гадать нечего.

Мне не давала покоя другая мысль: а что если я бы сбил велосипедиста... Сразу бы повёз его в больницу? Не стал бы мешкать? А если бы он лежал мёртвый... Я бы не стал рассуждать, что ему уже всё равно, а мне ещё жить, и что валить отсюда надо? Как бы я себя повёл? Благо, мне не выпал случай это узнать.

И всё же я слышал песню Женьки. Она звучала из динамиков, теперь мне это ясно. Этот голос мне ещё потом являлся, и слышал его не один я…

С Женькой мы дружили очень давно. Виделись только летом. Он жил в другом городе и приезжал пожить к бабушке на все три месяца каникул. Этот парень был старше меня на два года.

Я всегда с большим нетерпением ждал его приезда. Он был человеком, который чувствовал жизнь. Он мог описывать свои чувства такими словами, которые мне и в голову не приходили. Ровесники считали его чудаком, а я нет. Женька пел и очень здорово играл на гитаре, а потом и сам начал сочинять песни. Мне они всегда казались не очень складными. Наверное, не зря. Но на гитаре он играл здорово. С этим никто бы не поспорил.

Свой главный хит Женька написал, когда вернулся из «Орлёнка». Он провёл три недели у моря, подружился с ребятами и не мог их забыть. Однажды Женька вынес гитару, сел на шину, торчащую дугой из земли, и запел:

Есть люди, как на волнах гребешки,
Я вспоминаю их от тоски.

Или тоска от воспоминаний.
По правде, не знаю.

Такие они: пахнут морем и ветром,
Горячим песком и солнечным светом.

Они мне как небо, как облака,
Все эти люди — мечта и тоска.

Я их вспоминаю с глубокой тоской,
И так благодарен, что были со мной.

Это не вся песня, были ещё куплеты, но я их не помню. Что-то про закат и «орлятские круги». Когда Женька закончил петь, то не спрашивал «Ну, как?» и не ждал моих оценок, он вообще никогда не искал критики. Но я всё-таки сказал: «Прикольно!».

Женька поморщился и ответил: «Это не прикольно. Это искренне. Понимаешь? Искренне!».

Я кивал. Мне было тринадцать, и я не очень хорошо мог так же описывать свои чувства, как мой друг.

Женька мне потом ещё много раз пел эту песню. А я, запоминая слова, спрашивал у него, может ли пахнуть солнечный свет?

Может. Конечно же может!

Это было последнее лето с Женькой. Я запомнил своего друга в прозрачном зелёном дождевике. Конец августа выдался очень непогожим. Женька стоял на остановке с матерью, они ждали автобус, чтобы уехать обратно в свой город.

Следующим летом я прождал Женьку до середины июня. К бабушке его я не заходил и ничего не спрашивал. Мне тогда казалось, что Женькина бабушка очень злая и детей не любит.

Однажды, когда я сидел во дворе того дома, надеясь увидеть друга, ко мне подошли трое ребят. С этими мальчишками Женька иногда гонял в футбол.

— Ты Женьку не жди. Он не придёт, — сказал мне один.
— Почему? — спросил я.
— Он не приедет вообще, — ответил другой.
— Откуда ты знаешь? — я подумал, что этим ребятам просто надоело, что я каждый день прихожу к ним во двор.
— Скажи ему, — толкнул один другого в бок.
— Чего сказать?
— То что ты нам сказал.

Оба замолчали, а потом вмешался третий:

— Умер Женя.
— Как умер? Не мог он умереть! — заорал я, чувствуя, что сейчас заплачу.
— Правда умер, — сказал первый и посмотрел на меня сочувственно. — Так пацаны из его школы сказали. Зимой ещё перестал ходить в школу. Заболел сильно и умер.

Ничего на свете я не любил так, как летние каникулы. Но то лето было самым несчастливым временем в моей жизни. Я потерял друга, какого у меня никогда больше не было.

Вот я и не удивился, что мне послышалась Женькина песня. Я его вспоминал иногда, поэтому подсознание в минуту опасности стало давить на больное, чтобы вырвать тело из сна. Мне это объяснение казалось логичным, а потом это снова произошло.

Спустя две недели после происшествия на дороге.

Дома у меня был ремонт, и я временно переехал в квартиру, где раньше жила моя тётя. Квартирка страшная, обои не меняли лет тридцать, полы скрипучие и запах, как во всех старых домах. Стыдно мне было приглашать к себе свою подругу, но что делать, если просятся в гости?

Вечер был поздний, мы заказали две пиццы, включили фильм, уже и не помню какой... Настроение было весёлое. А потом я услышал тихую мелодию. Такие знакомые гитарные ритмы. Я прислушался: музыка доносилась из-за двери в прихожую. Моя подруга тоже посмотрела на дверь.

Я, стараясь не замечать этого, сделал на телевизоре звук погроме. Но у моей подруги стало какое-то неясное выражение лица. Между бровей появилась вопросительная складка. Видимо, понимала, что я чем-то встревожен. А мелодия всё играла. Пусть и очень тихо, едва слышно.

Продолжалось это примерно минуту, а потом я услышал зов:

«Юра! Ну Юра!», — голос этот гудел и дребезжал, будто звучал из телефонной трубки или старого радиоприёмника. Это был Женькин голос. Я в ужасе замер. Подумал: всё, крыша съехала.

А подруга на меня смотрит и говорит:

— Разве мы тут не одни?
— В смысле? — сипло выдохнул я.
— Ты разве не слышишь? — девушка неуверенно посмотрела на дверь. — Мне кажется, там тебя кто-то зовёт.

Я должен был что-то ответить, чтобы не пугать подругу, но мне нечего было сказать. Я приложил руку к голове и почувствовал, что затылок у меня мокрый.

«Юра!», — снова позвали меня. Мы с подругой переглянулись. Лицо у неё было как простыня бледное.

— Да не бойся ты. Это дети на улице кричат, — сказал я, сам в это не веря. Но встал и пошёл в прихожую.

Голос, как мне казалось, шёл из второй комнаты, где не было света. Я трусливо толкнул дверь. Посветил с порога телефоном. Никого. Шкаф, стол и пустая кровать, где когда-то спала моя, ныне покойная, тётка.

Я подошёл к окну. Может, и правда кто-то с улицы кричал? Смотрю, а во дворе на скамейке расставили бутылки два калдыря. И один из них, жирный боров, тянет руки к худенькой девушке в узеньких джинсах.

Было ясно, что он приглашал девушку присоединится к нему и его другу. Не слышал, что отвечала ему девушка, но явно не желала составлять им компанию. Почему ей было просто не убежать? Я пригляделся, а у жирдяя в одной руке женский клатч с блестящей цепочкой.

И тут что-то сзади меня как шаркнуло. Я аж на месте подпрыгнул. И тут же понял, что это сигнал, мол, «Что ты стоишь? Выручай девушку!».

Я выскочил в прихожую, влез в ботинки и побежал на улицу. Их было двое, но уж с двумя выпивохами я как-нибудь справлюсь. Я осанился, плечи расправил. Эти двое сразу почувствовали опасность.

Поняв, что они меня боятся, я совсем рассвирепел. Подошёл и шумно сгрёб ногой их бутылки на землю.

— Мужик, ты чего? — растерялся лысеющий сорокалетний толстяк. Его рябой тощий друг молчал.
— Сумку девушке отдай! — рявкнул я.

Смотрю, а девушке-то этой лет пятнадцать. Отвращение к алкоголику возросло. Девчушка получила свой клатч назад и тут же унеслась. А я остался, чтобы почитать нотации алкоголикам.

— Вы чего тут рассеялись, бродяги? Вам пойти некуда? Давайте, сейчас позвоню, в отделении переночуете, — говорил я.

Толстяк просил меня остыть, а рябой сидел и помалкивал, будто он тут и не при чём.

— Часто ты тут у девочек сумки отнимаешь? — я смотрел толстяку в лицо.
— Ничего я не отнимал. Она сама уронила, — алкаш заметно злился, но драться со мной не собирался.
— Повод познакомиться нашёл? Рожу свою пропитую видел? — не отставал я и не успокоился, пока не увидел в их глазах полнейшее унижение.

Потом я велел им собрать мусор и убраться куда подальше. Рябой с готовностью собрал бутылки в пакет, и алкаши ушли.

Вы, конечно, можете усмехнуться и не без иронии сказать: «Ох, каков герой!». И это будет справедливо. Была во мне такая черта: желание погеройствовать. И не так, чтобы только ради справедливости, а ещё чтобы покрасоваться перед другими и собой полюбоваться. Правда-правда, было во мне такое.

Может, на то и был расчёт?..

Вернувшись домой, я спросил свою подругу, что она слышала. Девушка рассказала, что сначала ей казалось будто кто-то играет на гитаре, а потом какой-то мальчик стал звать меня по имени. Всё верно!

Предполагаемый источник звука я нашёл утром. Заглянул в комнату и увидел на столе старый радиоприёмник VEF-202, на который никогда не обращал внимания. Приёмник этот был в включён в розетку и, оказывается, работал. Когда я приложился к нему ухом, то услышал тихое шипение.

— Спасибо тебе, Женька, — сказал я, глядя на радиоприёмник.

Тревоги не было. Наоборот, мне стало радостно. В призраков я до этого особо не верил. Всегда хотел верить, но не мог. Никогда не сталкивался ни с чем подобным. А теперь у меня появился невидимый помощник. Я посчитал это редкой удачей. Приятно ведь думать, что есть некий добрый дух, который бережёт тебя от промахов и призывает на помощь другим людям. А уж если это твой друг детства, по которому ты скучал, это вдвойне приятнее.

Когда я переселился обратно в свою квартиру, то забрал с собой приёмник. Его я никогда не выключал и не менял волну. В машине тоже стал чаще включать радио и даже взял привычку слушать радио в телефоне. Ведь Женькин голос я оба раза слышал не из телевизора и не из компьютера, вот и решил, что душа моего друга обитает где-то в радиоволнах.

Я ждал, когда Женька снова со мной заговорит. Особенно надеялся, что кто-нибудь будет в беде, а я спасу. Всё этот мой комплекс героя...

Долго пришлось ждать, но голос посетил меня ещё однажды, и я был застигнут врасплох. Случилось это в конце августа. Глубокой ночью я не спеша брёл по проспекту на окраине города. Просто так гулял, потому что не мог уснуть.

На улице было тихо. Ни машин, ни людей, одни бродячие собаки. И вдруг на всю улицу прогремел голос: «Юра, сюда!». Он вырвался из темноты справа от меня, там, где была лесополоса, и над деревьями тучей взлетели испуганные птицы.

— Ю-ю-ю-р-р-ра! — снова послышался крик. На этот раз голос походил на грохот листа железа.

— Бегу Женька, бегу, — я почувствовал, как кровь ударила в голову.

За деревьями стояло старое низенькое здание с колоннами. По виду заброшенный железнодорожный вокзал. Я обошёл его вокруг — так и есть: позади в землю вросли деревянные шпалы без рельсов. Очень старый вокзал. Голос гремел с чердака из помятого репродуктора, по которому когда-то объявляли о прибытиях и отправлениях поездов.

«Вордирдверь!», — кашлянул репродуктор. Я смотрел вверх не понимания, что это значит.

«ВОРДИРДВЕРЬ», — громче, но также неразборчиво донеслось из жестяного рожка.

Но на этот раз я догадался, что это значит. Войди в дверь! Освещая себе путь фонариком телефона, я вошёл под крышу. Несколько раз с силой дёрнул на себя тяжёлую дверь и наконец открыл. В воздух поднялась пыль.

«И кого мне тут спасать?», — усомнился я, но было поздно. Я только сделал шаг и гнилые доски подо мной треснули. Я провалился под пол. Пролетел метра два и упал прямо на бутылочные стёкла и торчащие гвозди.

Валяясь в пыли и в мусоре, я услышал смех. Он звучал из репродуктора. Это был Женькин смех. Звонкий, мальчишеский и злобный. Я пытался подняться, но не мог, а смех всё ещё дребезжал надо мной.

Думаю, что это была не просто злая шутка, а попытка меня убить. Я сломал руку, напоролся ногой на разбитую бутылку и истекал кровью. Мне повезло, что мой мобильник упал недалеко от меня и я смог набрать 112. Сам бы я оттуда не выбрался.

Зачем мой друг Женька это сделал? Ведь в детстве мы ни разу серьёзно не поссорились, и вряд ли он мог держать на меня какую-нибудь обиду. Об этом я думал два месяца пока носил гипс, а потом решил съездить к нему на могилу. Не знаю зачем. Из одних суеверных соображений, наверное.

Для того чтобы найти родственников Женьки, мне пришлось серьёзно постараться. Ведь я знал только город, где он жил, его имя и фамилию, ну и ещё имя матери. Где я только не искал. И наконец связался с его матерью.

Я сначала и не понял, что это та самая женщина. Всё совпадало, кроме одной детали — её сын был жив. Инвалид, но живой. Я подумал, может быть это другой сын? Нет. Оказалось, что это был Женька.

В пятнадцать лет он заболел воспалением лёгких. Пережил сильный жар, но уже не стал прежним. Когда температура поднимается выше сорока двух градусов, мозг начинает сгорать. Вот он и остался инвалидом. Не говорит, не выказывает никаких эмоций. Только ходит, ест и спит. Поэтому Женька и перестал учиться в подростковом возрасте, а по школе стали ходить слухи, что он умер.

Я столько лет думал, что так оно и есть. И не мог поверить, когда узнал, что друг моего детства жив. Поехал в гости, чтобы убедится лично. Его мама радушно меня приняла. Для своего возраста она выглядела довольно хорошо. К тому же оказалась бодрым и жизнерадостным человеком, так и не скажешь, что живёт с сыном-инвалидом.

А тридцатилетний Женька никак на меня не реагировал. Он сидел на диване, худой и сутулый. В старой майке, в спортивках с пузырями на коленках. Он только повернул голову в мою сторону, когда я вошёл.

— Ну, привет, Женька, — сказал я. — А мне говорили, что ты умер.

Женька теперь выглядел не на два года старше, а на все десять. Смотрел он на меня равнодушно, будто не на человека, а на какое-то препятствие между ним и стеной.

— Он не разговаривает, — сказала его мать. — За пятнадцать лет ни слова не сказал.
— А чувства какие-нибудь выражает? — спросил я потихоньку, боясь неосторожно обидеть старого друга.
— Ну, если его рано разбудить, то обязательно состоит недовольную мину, а так нет, — женщина рассмеялась, будто сказала шутку. — Он у меня как кот. По квартире бродит. Телевизор включишь — смотрит. Есть позовёшь — поест. Может сам себе пельмени сварить, чайник на плиту поставить. Моется сам, а бриться не бреется.

Потом мы пили чай. И Женька с нами сидел, жевал бублик, никак не реагировал ни на меня, ни на мать, будто нас не было. Я смотрел на него и думал, неужели это он тот самый парень, который играл на гитаре и писал песни, который бежал на речку в шесть утра встречать рассвет.

Помнит ли он что-нибудь? Думает ли о чем-нибудь? Я об этом спрашивал и себя, и Женькину мать, а она только пожимала плечами, будто ей это совсем не интересно.

Я так и не решился рассказать женщине о том, что слышал голос её сына из радио.

Но если Женька не умер, тогда чей голос я слышал? Может быть, живое только его тело, а душа Женьки обитает где-то в радиоволнах. Или, может, какое-то другое существо похитило его голос и разговаривало со мной... Сначала помогло, а потом пыталось убить. Тут чего угодно можно насочинять. Но я предпочитаю думать, что тот голос не был моим другом.

А радио в машине я больше не слушаю, даже магнитолу вынул и положил в бардачок. И приёмник тот старый из дома выбросил. Вообще стараюсь держаться подальше от тех мест, где включено радио. Да и геройствовать меня теперь совсем не тянет.