По своей светлой молодости жил я в городишке Майкоп, что на реке Белая, не далеко от Краснодара. Ну и, как водится, окрест южных городов кочуют цыгане, ну и забегают по околицам торговать разной ерундой: известью, одеждой, украшениями и т.д. Ну и в это лето было все как обычно. Мне тогда 16 годков было, а женские ласки я познал в 15 и на девок цыганских смотрел с плохо скрываемым, но естественным интересом. А девки у цыган, скажу я вам, хороши. Стройненькие, кареглазонькие и даже на вид упругие и резвые. А оторвы какие – только держись. И была там одна дивчина, все её звали Нагайка (почему, нам русским было неведомо). Нагайка была особо хороша: волосы темно-рыжие, глаза большие, миндалевидные и не совсем черные, а светлее, чайного цвета. Но дурная была, как полтораха «Жигулевского». Как брякнет чего невпопад, так и заливается смехом сама с собой. Голос грудной, бархатный, а смех, как у дятла Вуди.

Я парень видный, красивый, но по причине пубертатного своего возраста тоже малость того был. Она как подойдёт к калитке нашей с куртками своими (на продажу), так у меня башку уносит, чресла тяжелеют и мысли блудливые по глазам читаются. Но не позволял себе ничего в этом направлении. Как будто тормозило что-то, хотя в отношении с девчонками был весьма смел, если не сказать нагл. А она же, зараза такая, глазками стрельнет да плечиками поведёт …

В общем, стала она мне сниться и во снах являться ко мне со всей женской открытостью. Но и во сне не мог я ею овладеть, мешало что-то, тормозило меня.

Жила через два дома от нас баба Шура, никто её не любил, скандалистка была, скверного, короче, характера. Дразнила её малышня, только выйдет за калитку, так и слышится: «Бабка Шурка, всех пошурит, перешурит, вышурит».

Я вишню обирал, когда бабка Шурка мимо проходила. Я тоже не любил её, по детству и мне перепадало от неё. Как вырос, не общались мы с ней никогда. А тут сижу с бидоном на вишне и слышу: «Милок, ты же Димка? Ты ж Дмитрия Ивановича казачий внук? А угости бабулю вишенкой». Я чуть с дерева не шлепнулся, ничего себе заявляет. Но парнем я был воспитанным, в казачьей семье не забалуешь. Слез, говорю, мол, нате, баб Шур. Она пару ягодок съела (кости в ладонь сплюнула, но не выкинула) и говорит: «У тебя глазки-то карие, берегут тебя они, да только и ты не плошай». А потом косточки мне в ладонь запихала, типа «негоже на улице мусорить». И удалилась восвояси. Косточки я выкинул под вишню и со смешанными чувствами продолжил работу.

В эту ночь мне снилась Нагайка во всей своей красе: и изгиб спины, и спадающие на круглые, как яблочки, груди, витые локоны, манящие губы. Я провёл рукой по её плечу, коснулся пальцами шеи, как вдруг сзади такое тактичное покашливание, оборачиваюсь, стоит бабка Шурка, ногами в тазу с какой-то желтоватой жидкостью и пальчиком грозит мне за спину, а потом говорит: «Не шали, казачок». Я поворачиваюсь к Нагайке… только не Нагайка передо мной, а обрубок тополя, что дед накануне спилил со двора. Я проснулся в поту, трясусь как от холода, а в носу запах её, Нагайки.

Очень долго раскачивался я со сна, как будто бы и не спал. А днём пришла Нагайка, наяву, как всегда дурная и смешливая. Стоит, улыбается: «Дим, купи колечко, авось пригодится?» И улыбается, а я тону в глазах, и рука тянется за кольцом. Чувствую, что-то в руках скользкое, мерзкое, и вскинулся разом, смотрю на руку свою, а там две косточки вишневые, позеленевшие уже. А Нагайка как засмеётся свои смехом дурным, и сразу как-то противна стала. Ничего не изменилось, а вот опротивела, и всё.

Нагайки не было видно месяцев шесть, бабка Шурка, проходя мимо, даже не смотрела в мою сторону. А через шесть месяцев табор зашёл в городок так, как только цыгане умеют. Шум, гам, суета просто разорвали нашу окраину. Барон искал того, кто Нагайку обрюхатил.

Приезжал к нам погостить паренёк из Москвы, и хоть и звали его Серёгой, для всех он был Москвич. С него-то взятки гладки, он к тому времени уехал. Барон с табором долго ещё горланили. Все жители с берданками ночную вахту во дворах держали, и то курей почти всех повыносили. Ушли потом, и только Нагайка подстерегла меня у калитки и говорит: «Повезло тебе, казачок. Сына Димкой назову… или Шуриком».