Сейчас конец 2015 года. Россия, за эти двенадцать месяцев прошла через многое, а ее жителей тревожат события, произошедшие в Украине. Сейчас декабрь. И люди с нетерпением ожидают Новый год, и мы будем надеется, что он будет куда лучше, чем этот, казавшейся нам долгим, тяжелым испытанием. Но пишу я не для того, чтобы подвести итоги этого года. Мне хочется изложить на бумагу давнюю историю, двадцатилетней давности, произошедшую со мной. Она никогда не сотрется из моей памяти и исчезнет лишь со мной, когда я буду гнить в собственной могиле.

Произошло это в «Лихие девяностые». В стране в те времена была разруха: массовая безработица, преступные банды держали все под своим крылом, а в реках то и дело находились жертвы их «разборок».

Моя история начинается с того, что в те времена я работал надзирателем в одной колонии, под названием «Полярная сова», которая находилась за Северным Полярным Кругом и стояла на высоком побережье Восточно-Сибирского моря.

Блок № 3 предназначался для пожизненно заключенных, которые больше никогда не смогут выйти на свободу. Как по мне, поделом им.

Все здесь было каменным и холодным: стены до середины закрашены зловещим фиолетовым цветом, краска уже начала от сырости пузырится и отлупляться. Пол покрыт клеточным линолеумом, который от старости стерся и покрылся прожогами от сигаретного пепла. Над камерами уныло горели тусклые лампы, которые освещения, как такого-во и не давали. Каждый шаг здесь отдавался эхом, а собственное дыхание казалось невыносимо громким.

Здесь было восемь одиночных камер с каждой стороны широкого коридора. Как говорил наш главный надзиратель Юрий Анатольевич – обитель скорби и безысходства. И с ним я полностью согласен: вечный полумрак и печаль этого места, высасывала из тебя все жизненные соки и положительные эмоции. Домой всегда возвращаешься полностью «убитый» - падаешь одетый на кровать и все… даже аппетита не находишь.

Обычно число заключенных нашего блока не превышало числа камер, совсем даже наоборот, тут их было меньше, чем положено. На тот момент у нас сидел только один преступник: Кирилл Пахомов – бородатый лысый мужик, с трепещущим, словно желе, волосатым брюхом. К нам его отправили за поджог жилого дома. Ясно дело, что сделал он это не специально, но тех двенадцати человек, которые заживо сгорели в тот день, от этого факта, уже не вернуть.

Один конец коридора заканчивался массивной железной дверью, с выходом на тюремный двор, а другой уходил к перекрещивающий его другой коридор, с такими-же стенами и линолеумом.

Направо – соседний блок, налево – кабинет главного надзирателя, которого я уже упоминал в своем тексте. Посередине стоял небольшой стол. Его поверхность скрылась за набросанными папками и документами. Рядом, на тумбочке стоял маленький телевизор, а на стенах висели плакаты из «Плейбоя».

В одну смену со мной работал Юрий Анатольевич, Иван Смаровидло – так сказать, наше интеллектуальное светило, любящее побеседовать о религии и расизме, и Иван Садий (его заменили уволившимся Денисом Куцаком, до смерти избившим одного из заключенных), которого все эти беседы о проблемах негров и разговоры об Аллахе изрядно бесили. Он говорил, что у нас сейчас в стране "и без черножопых проблем хватает".

Работа меня устраивала: зарплата нормальная, да и коллеги ни какие-нибудь ублюдки, которых я повидал кучами во время службы в армии, а нормальные ребята, с которыми всегда интересно и можно найти занятие ( обычно это игра в шашки). Единственный минус, как я уже упоминал: это место, словно психологический паразит: поглощает все твои хорошие эмоции и даже способное довести до депрессии. Такое у меня уже было, когда я только сюда пришел. Но у меня нет другого выбора: у меня жена и маленькая дочь, которой через год идти в школу. Все вокруг навевало печаль.

В 1996 году нам привели Дмитрия Петренко. В тот день у меня наступили долгожданные выходные, которые я полностью уделил семье. Вот тогда нам и привели нового постояльца.

Когда я вышел на работу, Леня Гнатенко, заменявший меня в выходные, отдал мне папку, с информацией о новом заключенном. Я посмотрел на фотографию. Просто не мог поверить, что такой симпатичный мужчина, с невероятно добродушными и открытыми глазами, мог быть убийцей. Только одна сентиментальная, мечтательная улыбка заставляла усомнится в том, что этот человек является преступником.

Дмитрий Петренко. 28 лет. Работает зам. начальника Котельной. Известен, как Саратовский маньяк, убивший семерых женщин. Милиция вышла на него совсем случайно. Он был задержали в собственной квартире, где насиловал труп своей последней жертвы. 

Первым делом я прошелся в коридор, дабы увидеть этого "выродка общества" в живую. У меня мигом защемило сердце. Это было лицо счастливого ребенка, которому снится прекрасный, волшебный сон, о том, как он летит, вместе с птицами, а под ним целый мир и ему хочется разглядеть под собой все при-все.

На лице сияла блаженная улыбка. Если-бы он еще засунул в рот большой палец, то точно походил на маленького мальчика. Только с щетиной. Но это было ложное мнение.

Он проснулся, так внезапно, что у меня создалось ощущение, будто он только притворялся и заранее знал, что я стою перед ним, так как его глаза сразу были устремлены на меня. Но это были не человеческие глаза. Гиены, не меньше.

Мною овладело оглушающее шоковое состояние. Это лицо… оно испугало меня даже больше. чем когда я ребенком посмотрел фильм о Фредди Крюгере. По этим сощуренным, жаждущим крови глазам и оскале, обнажающем остатки зубов, меня, как говорится, громом ударило. Было понятно сразу, что передо мной психически ненормальный человек.

Одним молниеносным движением он спрыгнул с койки и уже стоял у решетки, просунув безумное лицо между прутьями, трясся ими, словно это могло помочь ему выбраться. Хотя, что можно ожидать от сумасшедшего?..

Только тогда я со всей ясностью понял, как мне повезло, что я стоял посередине коридора.

В одном из соседних блоков работал Влад Морев. Мы с ним иногда беседовали на семейные темы, ну и просто здоровались, проходя мимо друг друга. Насколько мне известно, у него тоже была дочь, но только та уже училась во втором классе.

Однажды, он вошел в камеру к заключенному, который, скрючившись на койке, выл, что у его невыносимо болит живот. Когда наивный Влад подошел поближе, тот резко встал и мертвой хваткой вцепился тому в плечи. Надзиратель даже не успел понять, что к чему, как заключенный, по кличке Демон отгрыз ему глотку.

Представив, что со мной сделал бы этот псих, меня невольно передернуло.

- Здоров, зайка! – голос был гладким, не прокуренным, как обычно у обычных рабочих. Я бы даже сказал приятный голос. И от этого меня пробила дрожь:

-Как делишки? Че такой хмурый-то? Обосрался что ли? Да ладно тебе… я только баб режу. Ты-ж не баба… - его лицо стало комично серьезным, - или я чего-то о тебе не знаю? – он захихикал, прикрыв рот рукой, словно девчонка, шепчущая своей подружке, что то про проходящего мимо парнишку.

Я схватился за дубинку, но вытаскивать ее не стал. Меня словно парализовало. В горле поднималась волна ужаса, душащая, мешающая поступлению воздуха. Ведь самое страшное было то, что я никак не мог понять, в чем причина этого страха. Честно говоря, и сейчас не пойму.

Последующие две смены ничего странного не происходило. Кроме того, как Павленко орал, чтобы его выпустили, а не то он будет плакать, да мастурбировал, глядя с глупым выражением на каменный потолок, напевая «и снова седая ночь и только ей доверяю я…» и даже когда сквозь пальцы потекла кровь, он не останавливался, а только ускорял темп процесса и пения.

А вот потом, после выходных начало происходить нечто действительно странное.

Мы все сидели в кабинете Юрия Анатольевича и по очереди играли в шашки. Из-за своей невнимательности я продул им всем. А вот Ваня Смаровидло наоборот, обыграл нас всех в сухую. По маленькому шипящему телеку показывали « До 16 и старше…», но мы на него почти не обращали внимания.

А когда из коридора донесся голос Петренко, мы забыли обо всем на свете.

Это было не пение, не крики с угрозами. Он разговаривал, причем с кем-то. В его речи слышались жалобные ноты, потом он на кого-то огрызался, смеялся. Говорил своему собеседнику, что он получил по заслугам.

Мы недоуменно посмотрели друг на друга. Нам в голову пришла одна и та же мысль, но Юрий Анатольевич ее отверг, сказав, что Петренко с Пахомовым никак не могут вести беседы. Они даже не могут видеть друг друга. Я, в качестве проигравшего, с жалобной миной направился в коридор, проверить ненавистного мной заключенного. Безумец никак не хотел выходить у меня из головы.

По пути к нему, меня позвал Пахомов. Он стоял у самой решетки, с испуганным видом глядя на меня, словно я был Крюгером.

- Чего? - В полуобороте спросил я у него. Я мог бы конечно подойти к нему в плотную, так как знал, что Кирилл безобиден. Он сел-то сюда не по своей вине. Просто кто-то не умеет делать обогреватели.

Но я решил не рисковать.

Он кивнул в ту сторону, где сидел Петренко:

- Он… там… это… говорит с кем-то.

- Я знаю. Поэтому я и иду проверить, че там у него.

- Нет. В смысле… там кто то есть. Я слышал голос… второй.

Я в испуге подбежал к камере нашего второго постояльца.

Тот в камере было один, сидящий на койке и грызущий ногти.

Я прошелся дубинкой по решетке. Он, с ошарашенным видом посмотрел на меня. Поднялся и поплелся ко мне. Я, уже как по инерции, отошел к середине коридора.

- Начальник, - голос был осипшим и жалобным. Неудивительно. Столько петь-то, - начальник. Выпусти меня, прошу. Я не могу тут больше. Прошу-прошу.

- А где-же твой пыл? Ты ведь так петь любил… - съехидничал я.

- Ты не понимаешь совсем ничего. Они уже здесь, – последние слова он проговорил шепотом, словно боялся, что нас подслушивают.

- Кто «они»? – во мне зародилась тревога. Неужели он сбрендить уже успел?

Он просунул руку между прутьев и жестом подозвал меня к себе.

Я застопорился. Нет, со мой такого не прокатит. Не хочется мне, чтобы мне глотку откусили… или ещё чего похуже

- Да не боись ты, начальник. Ты мне и за даром не нужен, – в голосе слышались нотки раздражения. Я с ужасом осознал, что он словно прочитал мои мысли. Я, делая с каждым шагом интервалы во времени, подозрительно глядел на его. Он продолжал подзывать меня, с нетерпением на лице.

Когда-же я подошел, почти в притык, крепко-накрепко схватившись за дубинку, он просто заговорил мне на ухо.

- Они здесь.

- Кто они-то? – вот теперь я начал раздражаться.

Он сочувственно мне улыбнулся:

- Они. Те, кого я убил.

Точно. С катушек съехал.

- Смейся, начальник, смейся, – Петренко, вновь будто прочитал мои мысли, - ты нихера не понимаешь. Я убил их, и они пришли, чтобы отомстить. Замучать… - он оглянулся, смотря куда-то в потолок. Потом испуганно повернулся назад ко мне, - я слышу их.

Я прислушался. Тишина, которая давила куда сильнее, чем громкие звуки. Только слышен храп Пахомова и тихий, далекий звук, идущий от телевизора.

- Это телик, – подвел я итог, думая, как, интересно, учителя работают в школах для идиотов?

- Вашу коробку я тоже слышу. Но это другое. Они уже здесь. Господи, – посчитав, что со мной продолжать разговор бесполезно, Петренко отвернулся и сел в угол.

Я тоже решил уйти, но перед этим своими глазами увидел, как его койка сдвинулась с места, скрепя железными ножками по каменному полу.

Не знаю, кто сильнее испугался: я или Петренко. Мы оба подскочили, только Дмитрий к тому-же еще и издал писк.

Потом меня обдало холодным ветром, развевавшим волосы. От куда-то сзади. Я повернулся, ожидая увидеть, что дверь, ведущая на улицу открыта… но она закрыта на все замки, да еще и на засов. Ветру неоткуда взяться здесь, да еще такому ледяному.

Единственное, что мне тогда было под силу - убежать восвояси, к нормальным людям. Заметив мою заторможенность, коллеги начали меня расспрашивать, что да как... Но я молчал. О таком нельзя рассказывать.

Последняя наша встреча прошла, никак не лучше, чем первая. Петренко выл и рыдал одновременно, исцарапав всю, стену. Он говорил, что больше не может терпеть их присутствия. Даже Пахомову это надоело. Он просил нас, чтобы мы его заткнули уже наконец. Начали приходить жалобы из других блоков, что наш заключенный слишком громко орет.

Когда подошел к Петренко, я не видел его еще таким жалким. Между ног росло мокрое пятно.

- Начальник! – он, прислонившись к решетке, тянул ко мне свои руки, лишившиеся ногтей, – выпусти меня! Не могу. Они мучают меня! Говорят, что я сгнию тут, но пока они будут всегда тут!

Я подошел ближе, держа его за плечи. Начал трясти Петренко, но это никак не помогало. Он лишь бессмысленным взглядом смотрел сквозь меня. Когда он оживился, то заговорил вновь. Он говорил, как человек, обреченный на гибель. Так оно и было...

- Одна из них…Ее сожрали крысы. Но она тоже здесь, с остальными. Шаркают… совсем ходить не может. Она и крыс сюда привела. Пищат и пищат. У меня уже голова бо-бо. Вторая ползает за мной на локтях… но я пока держусь… да …где я… начальик… - его голос слабел с каждым словом, которое он произносил.

Я посчитал, что это уже ЧП, поэтому позвав остальных, начал открывать камеру. Ключ в моей руке дрожал и никак не хотел попадать в замочную скважину.

Когда мне все-таки удалось открыть ее, я услышал голос, веющий могильным ужасом, словно ветер, дующий в ухо. По коже у меня пошли мурашки. У вас бы тоже такое случилось, если бы вы его услышали.

- УХОДИ! – Произнес голос, и меня с невероятной силой оттолкнуло к противоположной стене. Несколько секунд или даже минут я не мог дышать: слишком сильный был толчок об стену. Дверь сама по себе закрылась и я услышал щелчок в скважине. Ключ вылетел и полетел в мою сторону. Врезавшись в стену, он упал рядом со мной.

Последнее, что я помню: что возле койки, из пола выросла черная фигура, напоминавшая скелет, сделанный из мрамора. Она, шатаясь поплелась к Петренко, который сидел на полу и визжал, словно резанная свинья.

Из под кровати появилась нескончаемая волна серых крыс. Их красные глаза-бусинки горели тем-же кровожадием, что и у Петренко, когда мы с ним впервые встретились. У многих длинные голые хвосты запутались и связались в огромные узлы. Они наполнили собой всю камеру, бегая по своим сородичам и откусывая от Петренко куски плоти с отвратительным чмоканьем. Я видел, как одна, особенно крупная залезла ему в рот и из него потекла кровь. Каменный пол исчез под грудой двигающихся мохнатых тел. Уши заложило от нескончаемого писка и воя. 

И голоса. Женские, радостные. Я увидел их всех. Всех, кого он убил и кто пришел сюда, чтобы отомстить. Видел молодую красивую девушку. Еще школьницу. У нее еще вся жизнь была впереди, она могла стать хорошей, верной женой и заботливой матерью… но Дмитрий Петренко, он же Саратовский маньяк, убил ее, изнасиловал труп и спрятал его под досками в полу старого сарая… Теперь ее съели крысы и она пришла сюда с висящей меж лопаток головой, вместе теми, кто с особым смаком полакомился ею. Пришла, чтобы ее убийца ощутил на себе, что значит быть съеденной крысами. Заживо. Он лишь думал, что девушка мертва и спрятал ее. А она проснулась и поняла, что не может пошевелится под грудой тяжеленых досок. Потом девушка услышала писк. И ничего не могла поделать. Одна крыса залезла ей прямо в ухо... суя свой мокрый нос…

Я не мог на это смотреть.

Они окружили своего, визжащего на полу убийцу, пытавшегося сопротивляться. Петренко скрылся в темноте, и крысы со своими истлевшими жертвами накинулись на него, тоже скрывшись в темноте.

Они все здесь. Да. Действительно.

Я услышал душераздирающее истерическое визжание Петренко и звук ломающемся костей. Единственное, что заглушало эти кошмарные звуки – еще более ужасающий, доводящий до безумия писк крыс, от которого меня, скорее всего, кантузило.

Дальше я ушел в забвение.

Разбудил меня Денис Куцак. Я лежал на небольшом диванчике, в кабинете Юрия Анатольевича. Понял, что лицо щипет от холодной воды. В руке Денис держал кружку. Все друзья тревожно смотрели на меня.

- Ну, ты как?

- Нормально, – автоматически ответил я и вспомнил тот ужас, который мне довелось увидеть.

- Что с Петренко! – я резко встал и спину пронзила ноющая боль, заставившая меня ощерится и вернуться в прежнюю позу. Видимо удар был слишком силен. Надеюсь, что ничего не сломалось.

- У него под койкой оказалась трещина. – начал бледный главный надзиратель, вытащив из шкафа коньяк и дрожащими руками наливая его себе в стакан, - в камеру ворвались крысы.

- Они съели его, – подвел итог Ваня, сидящий за столом, пытающейся унять дрожь в теле. Теперь у нас будут проблемы.

Мы вынесли, все, что осталось от Саратовского маньяка – груду сломанных костей с кое-где прилипшей оставшейся плоти. Кровь в камере уборщик отказался вымывать, поэтому эту честь предоставили нам. А крови на полу было много. Кровавые следы крысиных лапок были повсюду, даже на стенах. И еще следы. Туфли на шпильках. Но никто, кроме меня их не видел.

Нашу тюрьму закрыли. Хотя наше начальство уверяло, что во всей тюрьме: ни в подвале, ни в кладовой, не было не одной крысы. По этому поводу каждый месяц в нашей тюрьме проходила проверка. Тем более крыс было столько, что их заметить было бы тяжело.

О дальнейшей судьбе своих коллег мне ничего не известно. Сами мы переехали в маленький городок Уссурийск, что в Приморском крае, где наша маленькая Анюта и пошла в школу. Я, в свою очередь нанялся грузчиком и проработал им до конца этого тысячелетия. Теперь мы живем в поселке Тимирязевском и живем себе спокойно - одной счастливой семьей. Как и должно быть изначально, когда два сердца сплетаются воедино.

Но по ночам мне до сих пор снятся кошмары.

И я до смерти боюсь крыс.