Зима – холодрыга, а мы с Петровичем сидим на реке – рыбачим. Щеки красные, носы синие – мороз щиплет, словно муравьи кусают. Горячительные напитки давно закончились. Сидим, мерзнем, ждем клева и заодно байки травим.

Петрович замолчал – «Клюет», – подумал я.

- Матерь Божья! – вскрикнул мой друг и вскочил на ноги.

Вскочил на ноги и я. Подбежал к нему. Думал там рыбина огромная, ага держите руки шире! Спрашиваю у него, что там? А он бледный весь сделался и нечленораздельно мямля показывает мне варежкой на лунку. Делать нечего, заглянул – ничего не вижу. Схватил его «балалайку», в простонародье – удочку, и потянул. Что-то тяжелое сидело на крючке, я даже мысленно прикинул вес рыбехи, но когда увидел улов, выпустил «балалайку» с рук и шлепнулся на задницу с открытым ртом и застрявшим в обожженной спиртом глотке воплем.

Проглотил я свой вопль и заикаясь, говорю Петровичу:

- Т-там т-трупп…

Дружаня мой головой машет, смотрит на меня как баран, слова вымолвить не может – блеет что-то.

- Что ты мычишь?! Делать что будем? – спрашиваю я его.
- Ну…ну…я даже…может…или… - жестикулируя пытался он объяснить.

Я поднялся на ноги, приблизился к Петровичу, снял варежку и как залеплю ему «леща», что эхо рекой пошло. Прижал он руку к щеке и поглядывает на меня искоса, а я вновь ему:

- Ну! Что делать будем?! Надо же его как-то вытащить, или пусть болтается на крючке, а мы вызовем «полицаев» пусть они и достают утопленника?
- Давай лучше «полицаев», - смущаясь своих страхов, ответил Петрович.

Вызвали мы патруль, а я себе места не нахожу. Думаю: «Если жмур сорвется с крючка, то мы долго будем патрульным грамотеям рассказывать что к чему». Молча, беру топорик и двигаю к лунке, а Петрович мне в след так жалобно стонет:

- Коля, может не надо, а?
- Надо! – отвечаю я и топаю дальше.

Пот с меня лил ручьем. Свитер под тулупом промок насквозь, а шапка паровала и покрылась инеем. Через полчаса работы сделал я прорубь, такую чтобы человека вытащить легко было. Взял в руки удочку, подтянул к поверхности утопленника и схватил его за шиворот куртки. Он был просто неподъемным – я и кряхтел, и напрягал мышцы, и так его и эдак, словом жилы себе надорвал, а вытащить не могу.

Позвал себе на подмогу Петровича, а тот: трус, тряпка, нюня! Сопли распустил и заныл как девочка перед походом к гинекологу:

- Мне страшно, я сроду утопленников не видал, боюсь и сам окочурюсь рядом с ним.
- Тьфу! Что за мужик?! – возмутился я и начал шевелить шариками в голове.

Обмозговав, я пошел к машине, взял трос привязал один конец к «синюшнику», а второй к лебедке на машине и таким нехитрым методом достал утопленника с воды. На морозе тело мужчины сразу примерзло ко льду, что не перевернуть его и не подвинуть. «Ладно» - думаю, - «приедут архаровцы и сами его выдолбят».

Подошел к проруби забрать топорик и оторопел. В проруби всплыл ещё один утопленник!

Выругался. Рассказал Петровичу. Он перекрестился. Делать нечего, достал и второго, а потом и третьего. К приезду «фараонов» выловил я пять утопленников – одну женщину и четверых мужчин.

Когда приехали «полицаи», то они минут пятнадцать стояли в молчаливом ступоре и смотрели, то на меня с Петровичем, то на «синюшников», то между собой переглядывались. А потом, самый матерый из патрульных говорит:

- Нужно прочесать реку против течения и найти место, откуда все они плывут сюда.

Я вызвался пойти с одним сержантом. Никто не возражал. Мы прошли около трех километров и обнаружили разбитый мост, а под ним огромную прорубь.

- Машина слетела, - мрачно озвучил свою догадку сержант.

Он был прав. Машина слетела с моста и ушла под лед, люди пытались спастись, но как говориться – не судьба.

Мы с Петровичем, ещё долго давали показания. К вечеру приехал катафалк и забрал задубелые тела, а мы уехали домой.

Когда я вошел в дом, жена с порога радостно спросила:

- Ну как улов?!

А я только и смог из себя выдавить:

- Короче говоря – трупиков наловили.