Первые три курса с нами на потоке училась девушка с загадочным именем Таисия. Она была очень запоминающейся благодаря длиннющим, ниже попы, черным волосам, тем что была единственной девушкой в группе, и постоянными звонками маме. Да-да, приходя в универ Тая обязательно отзванивалась и после пар всегда сообщала матери, что занятия закончились, и она едет домой. В целом она была девчонкой нормальной, и мы видели, как ей это все неприятно. У Таисия не было опасной болезни, требующей постоянного внимания, или каких-то непреодолимых трудностей в общении.

В конце третьего курса Тая пропала. Не пришла сдавать зачеты и экзамены. Ни в ее группе, ни в деканате не знали, что случилось. Документы она не забирала. На звонки не отвечала.
Через год мы случайно пересеклись с Таисией в деканате. Она собиралась восстанавливаться. Я решил поинтересоваться, что случилось тогда, и почему она так внезапно бросила учебу. Тая вздохнула и, зная о моем интересе ко всему загадочному и паранормальному, рассказала мне такую историю.
Дальше буду вести рассказ от лица Таисии.

Моя бабушка очень любила мою маму. Хотя она не была ее единственным, поздним или в одиночку выращенным ребенком, но бабушка взяла на себя миссию сделать жизнь мамы безоблачно счастливой и прилагала для этого все усилия. Приняла ее мужа, моего отца, который ей дико не нравился, не задумываясь, ушла с работы и переехала к нам, когда я родилась. Бабушка освободила маму от всех бытовых вопросов и рутинных дел по воспитанию ребенка, то есть меня.

Когда я была маленькой, бабушка часто говорила: «Знаешь, Тая, я маму твою безумно люблю. Плохо так любить. Очень плохо». А я не понимала. «Почему бабуль? Любовь – это же хорошо. Она делает счастливым. Как это может быть плохо?» удивлялась я, стискивая в объятьях мягкого медвежонка Кузю. В ответ бабушка бросала стандартное взрослое «вырастешь – поймешь».
Росла – не понимала. «Тайка, ну что тебе трудно эту кофту надеть? Ты маленькая еще, чтоб модничать, а матери приятно будет», – взывала бабушка к моей еще не до конца сформировавшейся совести и натягивала на меня кусачий мохеровый (х*ровый-мохеровый я его называла) свитер с высоким воротом, в котором я боялась задохнуться. Когда я в школу пошла началось: «Мы сдохнем – что хочешь делай. А пока у тебя мать есть, ты везде первой должна быть, чтобы она тобой гордилась». Потом было: «Зачем тебе какие-то Ленки, Таньки, Сашки? У тебя мать есть. Придет с работы – с ней гулять пойдешь». Надо ли говорить, что отец свинтил от нас, когда мне еще не было трех?

Таких эпизодов в моем детстве было множество, но я всем им не придавала значения. «У всех бабушки ругаются. У некоторых еще и дерутся», – думала я. Подозревать неладное я начала только в старших классах, когда у матери начинались истерики по поводу и без, а бабушка спешила назначить меня виноватой. Причиной скандала могли стать мои оценки – я никогда не была отличницей; прическа – меня уговаривали модно коротко подстричься, а я терпеть не могу эти тифозные стрижки у женщин. Даже то, что я не в тот день голову мыть пошла, могло стать причиной скандала. Последние два года в школе превратились в ад. Начали доходить бабушкины слова. Я превращалась в «маленькую Мисс Счастье» для матери. Мне кажется, очень многое инициировала бабушка. Ей же было виднее, как сделать свою дочь счастливой. Как они в универ меня отпустили, до сих пор остается загадкой. Я на это даже не надеялась, максимум на училище поближе к дому. Гордиться, наверное, хотели.

Когда я заканчивала второй курс, бабушка умерла. Мамино поведение разительно изменилось. Начали исчезать гиперопека, третирование, показное питье корвалола и вызовы скорой. Я вздохнула с облегчением, даже начала с парнем встречаться. Однако счастье было недолгим. В конце пятого семестра (осенний семестр третьего курса) я узнала, что беременна, семь недель. Выросшая в деспотичной семье, не имеющая представления о личных границах, я тут же рассказала матери. «Ах! Я этого не переживу! Я умру! Как же так?!» всхлипывала мать, но про аборт даже слушать не хотела.

Мама ходила мрачнее тучи, все время рыдала и причитала, что умрет. Со мной не разговаривала. Я по-прежнему ходила в универ, готовилась к сессии. Мой парень предложил послать мать к чертям и переехать к нему в общагу. Я отказалась, боялась мать наделает глупостей.

Примерно через неделю после «рокового признания» я впервые увидела во сне реального знакомого человека, хотя обычно мне снится сюрреалистичный бред. Это была моя бабушка. Снится мне, сидим мы с ней, как обычно, на диване – она поближе к окну, вяжет что-то, я ближе к двери и, кажется, тоже вяжу. Мне лет 12 – 14.
– Как вы там без меня, Таечка? Голодные ходите небось? Змей Горыныч под ванной еще не завелся? – смеялась и подмигивала бабушка.
Когда-то давно у нас под ванной завелись сверчки. Они пели по ночам, не давая спать. Бабушка сказала, это от грязи, а если мы не будем под ванной убираться, то там не то, что сверчки, Змей Горыныч заведется. Я ответила бабушке, что все хорошо, пока без Горынычей, и что мы по ней скучаем.

– Плохо сильно любить, Таечка. Плохо, – продолжила бабушка из сна.
– Бабуль, ты о чем? попыталась я получить ответ на волнующий вопрос.
Вдруг ни с того ни с сего в комнату въехал бульдозер, и я проснулась.
На утро мама со мной заговорила:
– Тая, ну как так получилось?
В ответ я лишь пожала плечами.

– Я же этого не переживу, – продолжила она, – Я же так за тебя волнуюсь! Ты совсем обо мне не думаешь. Как же ты будешь… – недоговорила мама.
– Срок маленький еще, потом в академ и поженимся с Женькой, – мать зарыдала. Мне было ее жалко, но я искренне не понимала, чего она хочет. Аборт – нет, ребенок и замуж – опять нет.
Вскоре бабушка вновь пришла ко мне во сне. Она сидела на том же месте, на диване ближе к окну. В руках у нее были спицы, но бабушка не вязала. Она шаркала одной спицей по другой, как будто ножи друг о друга затачивала. Внешность ее тоже изменилась. Бабушка выглядела худее, щеки ввалились, нос заострился и даже загнулся немного. В этом сне я уже чувствовала себя лет на десять.

– Бабуль, а что ты делаешь? – поинтересовалась я.
– Люблю ее безумно. Плохо так любить, – заговорила бабушка.
– Кого ты любишь, бабуль? – бабушка не ответила, только быстрее зашаркала спицами. Полетели искры.

На утро я чувствовала себя плохо, как будто вообще не спала. Все списала на беременность. Мать уже меньше рыдала, но не забывала мне напоминать, как она за меня волнуется, как у нее скачют давление и сахар.
Сны про бабушку продолжались. С каждым разом они становились все более тревожными и неприятными. Это не были кошмары в привычном понимании, но с каждым разом я чувствовала себя все хуже. Бабушка выглядела все страшнее, а я становилась все моложе и меньше.

– А ты думала, как оно, беременной быть? – взорвалась мать, – А мне каково? Ты думаешь мне легко? Я же с ума схожу!
И вот вновь мне приснилась бабушка. Она была абсолютно на себя не похожа, но я знала, что это она. Напоминающая внешне Бабу-Ягу, с перекошенным лицом, с пустыми темными глазницами, бабушка сидела на своем месте и стучала зубами, когтистые руки ее были пусты.
– Бабуль, ты замерзла? – спросила я.
Сейчас мне было лет 5 – 7, я была непропорционально меньше бабушки и обнимала своего любимого медвежонка Кузю.

– Знаешь, Тая, как сильно я ее люблю? Загрызть за нее готова! – завела бабушка свой разговор и обнажила клыки.
Клыки были на месте всех зубов. Я вжалась в диван и почувствовала себя еще меньше.
– Отдай! – закричала вдруг бабушка, – Дай сюда! – и кинулась на меня со своими зубами и костлявыми когтистыми руками.
Она вцепилась в Кузю и начала с остервенением вырывать его из моих совсем маленьких детских ручек.
– Отдай! – кричала бабушка. Я крепко держала медвежонка, но становилась все меньше и слабее. И вот я его отпустила.
– Отняла! – победно воскликнула бабушка. Я продолжала уменьшаться. Уменьшалась, уменьшалась и проснулась.
Проснулась я от того, что в кровати было мокро, и тянуло в низу живота. У меня случился выкидыш.

В больнице мать сказала: «Знаешь, Таечка, это, наверное к лучшему. У тебя все впереди. Какие твои годы? Будут у тебя еще дети. К тому времени я, может, научусь не так за тебя волноваться». Я впервые за долгое время увидела на ее лице улыбку. «Может, именно может», – подумала я. С тех пор бабушка перестала мне снится.
Любовь – это не всегда доброе светлое чувство, как учат детские сказки. Иногда она ранит больнее ножа и душит сильнее петли. Любовь может отключать мозг, усыплять совесть и толкать на отвратительные поступки, не давая упокоится даже после смерти. Хотя любовь ли это в таком случае? Не знаю.