Шел дождь. Мерзкая, всепроникающая морось была везде, просачивалась под резиновые уплотнители стекол, пропитывала кислым смрадом одежду, казалось при каждом вздохе оседала в легкие. Англичане говорят «дризл», я русский, поэтому матерясь себе под нос, просто пробирался по истекающему влагой городу.

Дворники старого универсала мерзко скребли по стеклам. Особенно ужасен был задний дворник, дико диссонируя с музыкой Николо Паганини, доносящейся из дребезжащих колонок, он казалось рвал пространство и время.

Шшарк – проходит щетка от одной мертвой точки до другой, совершенно не стирая мутную пелену влаги.

Шшарк – возвращается обратно, начисто вытирая стекло и открывая окно в реальность, город плачет, на его сером теле выступил холодный пот.

Шшарк - странно, холодно, неуютно.

Шшарк – в зеркале заднего вида только улица, только морось…

Шшарк- в динамиках разрывается безумными пассажами Скрипач Дьявола - Николо.

Шшарк – я чувствую СВОЕГО ПАССАЖИРА, того, кто не может быть здесь.

Шшарк – кто давно мертв и не погребен.

Шшарк – бледная половина лица, большой лоб, темные провалы глазниц, непропорционально маленький рот, с обескровленными губами сжат в плотную линию.

Шшарк – половина лица, с мертвенной бледностью которого контрастирует кровавая масса слегка подернувшаяся корочкой свернувшейся крови, осколки черепной коробки белеют в желе перемолотого в кашу мозга. Я знаю СВОЕГО ПАССАЖИРА, я знаю, что в жизни они не превращаются в кактусы…

***

Адам ...

Вы хотите слышать ЭТО? Ну, зачем-то вы не уходите… армия, тот кто в теме, знает, ничто так не отравляет существование в мужском коллективе, как идейная тварь. Причем идеи у него свои, это «воровской закон», «понятия» и параноидальный бред.

Адам был ТАКОЙ. Мама - полковник милиции, парень воровал, хулиганил всю свою недолгую жизнь, его «отмазывали», а он жил, по законам продиктованным его поврежденным сложным стечением жизненных обстоятельств мозгом. Семья, общество, органические изменения мозга… Он был мизантропом, хотя вряд ли знал значение этого слова, он был озлоблен на весь мир, готовый рвать, давить, ущемлять…  Изумительная возможность представилась, вот она - армия, землячество, кумовство, дедовщина. Адам оказался в своей тарелке, он, получивший поддержку своих земляков, ощутил власть…

За собой он оставлял поломанные судьбы, сломанную психику, моральных и физических уродов.

Думаете, я подвожу оправдательную базу? Примериваю на себя мантию судьи?.. Посмотрите, какой он плохой, посмотрите, он же Бука!

Я еще хуже, а он - МОЙ ПАССАЖИР...

Вокруг костра сидят люди в разномастной военной форме. Серые, пахнущие сырой псиной шинели, ватные бушлаты, старый, двухцветный камуфляж, разбитая обувь - берцы разных мастей, неизменные кирзачи, подвернутые, обрезанные, где-то спущенные в гармошку, протертые "на косточках", видавшие виды, расквашенные влажным морским климатом. Ночь обнимает холодом, смрадом, влагой, воем обезумевших шакалов, гнилью бурно разлагающихся растений. Ночь - остановилась по кругу, очерченному древнейшим способом - огнем, светом, теплом человеческих тел, сгрудившихся вокруг костра. Неверные блики, огонь играет лицами, искажая их вечным бредом Клода Моне. За многими сидящими здесь, уже стоят ОНИ - темные Тени Проводников в Иной мир. За одной сгорбленной фигурой, в серой шинели, с поднятым воротником, белеющей овалом лица - тень совсем близко. Ему холоднее других, от могильного инея, покрывающего серый, подгнивший ворс шинели...

По кругу ходит алюминиевая солдатская кружка с самогоном, глаза щурятся от едкого табачного дыма сырых, дешевых сигарет. Без фильтра. Без шансов. Без компромиссов.

Человек играет, свою последнюю роль, угрожает, плачет, смеется... Последние шаги на жизненных подмостках, сумрак ночи уже нацелен, Проводник замер за спиной...

В руках появляется граната, гладкая сфера которой, уютно ложится в театрально трясущуюся руку:"Я убью себя, заберу с собой всех вас! Всех до единого!", его успокаивают, отбирают гранату, человек вскакивает, уходит из круга, паузу разрывает металлический щелчок взводимого курка - Адам стоит на границе света и тьмы, в руках у него трофейный наган, он кричит что-то на своем языке и начинает стрелять в воздух.

***

Бахх! - люди оцепенели и вжали голову в плечи.

Бахх! - кто-то закрыл глаза.

Бахх! - кто-то потащил к себе автомат за брезентовый ремень.

Бахх! - солдат скребет замерзшими, одеревеневшими пальцами по скобе предохранителя, я чувствую этот запах знакомый с детства, сладкий, щекочущий ноздри, рождающий природный инстинкт - СМЕРТЬ величественно касается сединой наших висков, и я понимаю, она ждет меня!..

Адам шагает ближе, трясет старым наганом перед собой:"Кто, сука, кто?! Ну, кто?.."

Я...

беру его левой рукой за предплечье, правой обхватывая запястье и направляю ствол нагана ему в голову.

Адам давит на спусковой крючок, курок, с хищным жалом бойка оттягивается назад, барабан с хрустом проворачивается и наезжает - прижимаясь к стволу, я еще могу вставить палец под боек, но, я хочу другого. Мысленно Я сделал ЭТО, на самом деле, он давно уже мертв!

Я вижу его лицо, в последний миг, "на ЭТОЙ стороне", он все понял, гримаса звериного бешенства как восковая маска стекает с лица, он улыбается и закрывает глаза - курок срывается, последним росчерком рассекая нить жизни, боек ударяет в капсуль, потревоженный искрой порох в возмущении выталкивает тупой цилиндр, гениальное творение бельгийских оружейников срабатывает с неумолимой точностью, тупая пуля ввинчивается в височную кость обжигая пороховыми газами кожу, закручиваясь в смертельном фуэте прошивает мозг и срывает часть крышки черепа.

Страсть, любовь, боль, тайна рождения и смерти, зреет сатанинским бутоном и расцветает кусками черепа, скальпа, мозга. Сказочным конфетти покрывая сюрреалистичную картину последнего представления...

Бахх! - Я отпускаю руку, мертвое тело, замирая на мгновение, осаживается на колени и падает в костер, он шипит, принимая человеческую жертву, деловито пожирая волосы, лицо, шинельный ворс.  Купол ночного мрака рассекает трассирующая очередь из АКМ - кто-то из солдат дотянулся до автомата. Последним салютом, уходящей жизни, в пустоту ночи уходят трассеры, а я вижу тени Проводников, стоящих за солдатами, за кем-то ближе, за кем-то, еще совсем далекие, а ноги Адама, в старых, стоптанных кирзачах тянут чьи-то черные руки, вытаскивая из костра.