В детстве, пока мои родители ещё не купили дачу, я пару раз гостила летом в деревне у папиной сестры. Тётя Таня с семьёй жили в городе, а выходные и отпуска проводили там, в Петровском. Небольшой и порядком обветшавший бревенчатый дом достался им после смерти бабушки; его подновили и получилась неплохая дача. Так же поступали со своими домами и соседи. В деревне уже практически никто не жил постоянно – сплошные дачники.

Одним из постоянных обитателей деревни был старый дед, с виду лет под восемьдесят. Жил он в самом крайнем доме со стороны леса, немного поодаль от остальных, через большую поляну от нашего. Для нас, детей, этот дед был жутко таинственной личностью: мы сочиняли про него разные истории, будто он колдун или оборотень, и звали его не иначе как Страшный Дед. Был он угрюмый, неразговорчивый, ни с кем из соседей не общался и жил как отшельник в своём полуразвалившемся доме. Мы с двоюродным братом Володькой очень любили испытывать свою смелость, пробираясь в сумерках к этому жуткому дому и пытаясь заглянуть в окна… Допоздна горел у Деда свет; иногда ночью выйдешь «до ветру», а в доме у леса окошко светится – жутковато!

Недавно, вспоминая о тех днях, проведённых в деревне, я со смехом рассказывала тёте Тане и дяде Вите о наших детских сказках про Страшного Деда, но они не засмеялись вместе со мной, а даже как-то странно нахмурились. А потом дядя Витя рассказал мне эту историю.

Деда звали Степан Николаевич, и приехал он в деревню в начале восьмидесятых. Родственники его уехали в город, а дом оставили ему. Ни с кем в деревне он не общался с самого начала, да соседи и не навязывались. Большинство даже имени его не знали. А дяде Вите вот довелось познакомиться с ним поближе.

Было это тридцать лет назад. Возвращался дядя из леса, куда ходил нарезать лапника для садовых нужд – дело было осенью, - и, не заметив на поляне какую-то ямку, оступился и упал. Всё бы ничего, но возле ямы торчали из земли какие-то ржавые железки, и дядя сильно порезал руку. Случилось это недалеко от дома соседа-отшельника, и дядя постучался к нему – попросить что-нибудь перевязать руку, из которой кровь прямо-таки лилась. Степан Николаевич к счастью оказался дома, без разговоров впустил его, и сам обработал и перевязал рану. Был он, как сказал дядя, вроде бы в лёгком подпитии; хотя пьяным его никогда не видели, но ведь свет у него частенько горел за полночь, и дядя решил, что сосед – обыкновенный алкоголик, который пьёт в одиночку. Выглядел он сильно потрёпанным, смолил «Беломор», - в общем, картина ясная. Только наложил повязку и сразу стал выпроваживать незваного гостя из дому: мол, темнеет, пора тебе домой, и всё такое. И дядя бы ушёл, – у него и самого не было большой охоты там оставаться, если б не добавил вдруг Степан Николаевич с каким-то отчаяньем в голосе: «Скоро ОНА явится, и добра не жди!» Дядя стал выспрашивать, кто это «она», и хозяин неожиданно разговорился. Будто тяготило его что-то долго-долго, и вдруг прорвалось.

Давно, будучи молодым парнем (на момент рассказа Деду было всего-то чуть за пятьдесят), жил он в районе Вологды, в большом селе, и женился на хорошей девушке, своей односельчанке. Всё было хорошо у молодой пары: и дом построили, и жили – не ссорились, и ребёночка ждала уже жена, как вдруг приехала к их соседям молодая родственница из другого села. Ходили слухи, что поссорилась она с родителями, и чуть ли не прогнали они её, но никто ничего толком не знал. Соседи молчали об этом, и осталась у них жить Тамара – так её звали. Была она высокая, черноволосая и темноглазая, и взгляд у неё был недобрый. Держалась гордо и отстранённо, ни с кем из сельских девушек не сдружилась.

И вот влюбилась она без памяти в Степана. Что только ни делала, чтобы на глаза ему попасться, как только ни обхаживала. Уже косо на неё стали смотреть соседи – ведь женатого парня увести вздумала. Да только Степан на неё и не глядел, милее жены для него никого не было. И вдруг стало происходить странное: жена Степана, Полина, стала вдруг болеть, бледнеть, чахнуть, по ночам мучиться кошмарами. Говорила, что кто-то бродит ночью по дому, хотя муж ничего такого не слышал. Старухи шептались, что не иначе как Тамарка – ведьма наслала порчу на степанову жену! Но время было советское, и кроме старух никто в ведьм не верил. А у Полины вскоре случился выкидыш, и она умерла. Люди ждали, что горевать будет Степан, - как бы руки на себя не наложил, - а он ходил целый месяц как будто отупевший какой, а потом неожиданно для всех расписался с Тамарой. Свадьбы не было; никто не пришёл поздравить молодых и вообще перестали соседи навещать их. Степан исправно ходил на работу, но худел день ото дня и стал очень раздражителен, угрюм и молчалив, - не узнать. Часто слышали, как из его дома доносится ругань и злобные крики: не любил он новую жену, даже как будто ненавидел, а уйти не мог – словно приворожила она его.

Так продолжалось год. А потом беда случилась и с Тамарой: полезла она на чердак сарая по приставной лестнице и обломилась под ней перекладина. Свалилась она с высоты, ударилась головой – сначала сознание потеряла, а потом очнулась и стала ругаться и звать мужа. Как только не обзывала она его. Сбежались соседи, а Степан так и не явился. Как увидел он, что случилось, как услышал вопли жены, – сразу развернулся и ушёл. А вернулся через неделю, когда стало известно, что померла она.

Казалось бы, избавил Степана случай от наваждения, но с той поры и началось самое худшее. Только ночь, как слышит он шаги вокруг дома, и будто кто-то скребётся в стену и дёргает дверь. Посмотрит в окно – никого нет, а только присядет чаю попить – и видит, как кто-то к нему через окно в дом заглядывает. Думал сначала, что шалят соседские ребятишки, но вскоре уже и в доме стали раздаваться шаги и скрипы; падала с полок посуда, двигались вещи… в общем, понял Степан, что не иначе как Тамара ходит к нему с сельского кладбища, чтоб не давать спокойно жить. Только он ляжет в кровать и потушит свет – чудится её присутствие рядом: смотрят на него в темноте чёрные глаза, и подходит она всё ближе… не то хрип, не то сдавленный смех слышался из угла… так перестал он гасить на ночь свет. Но и при свете было страшно: только закроет глаза, а она уж где-то близко, и подбирается… И освятить-то дом было нельзя, – не было в округе ни церквей, ни попов. И Степан-то в Бога не верил, а как начался весь этот страх, так и призадумался. Попросил знакомую бабку научить его каким-нибудь молитвам, и стал читать их на ночь. Не угомонилась нечисть, но как будто стала держаться подальше: теперь Степан мог хотя бы заснуть при свете. И стала ему сниться его Поля – добрые такие были сны, прогоняли страх, и мог он теперь хоть как-то переносить всю эту жуть.

Вскоре уехал Степан из села – сначала в один город, потом в другой, а потом и в Петровском осел. Думал, останется супруга в старом доме, но нигде ему покоя не было: куда бы ни приехал, везде по ночам чертовщина начинается. Хотел уже руки на себя наложить, но Поля во сне приходит, не велит. А бывает, что вместо Поли снится Тамара: лицо у неё злое и страшное, глаза чёрные, и вскакивает он тогда в холодном поту. Пробовал водкой заглушить свои страдания – ещё хуже делается, ещё страшнее, будто только и ждёт проклятая ведьма, чтобы разум его помутился.

Всё это рассказывал Степан Николаевич дяде Вите торопливо, а сам по сторонам озирался. Тут уж и дяде стало не по себе: за окном темнеет, а ещё ведь домой идти, пусть и недалеко. Может и не в себе сосед, но как-то жутко стало от его рассказов. Поспешил дядя распрощаться; вышел на улицу и пошёл быстро через поляну. Идёт и видит вдруг: рядом, сбоку от него, по траве как будто кто-то ещё идёт: трава шуршит, раздвигается… идёт, а того кто идёт – не видно. Тут он побежал, как сам говорит, очертя голову, и только слышал шорох травы сбоку от себя и будто хрип какой-то. Еле открыл он калитку – руки дрожали, а потом всё исчезло. Жена его, тётя Таня, была тогда в городе; так он накатил себе полстакана водки, выпил, и всю ночь просидел со светом – не мог уснуть. А жене далеко не сразу рассказал об этом случае: сначала страшно было, а потом подумал, - не показалось ли ему? Мало ли, после степановых россказней…

А я подумала, что повезло тогда нам с братом, во время наших вечерних вылазок – не встретили мы никого и ничего по-настоящему страшного…

Тётя сказала, что давно уже, в 95-м, умер Страшный Дед. Похоронила его родня, а дом так и стоит пустой, разваливается. Кто знает, не бродит ли до сих пор вокруг него Страшная Баба?