Когда на 88-ом году жизни тихо и благостно, во сне, почила жена Кузьмы, он растерялся ненадолго. Похоронил, собрал вещи и махнул поездом, а потом на перекладных, в Мезьгу, маленький таёжный посёлок, окружённый лесом и болотами. Давно мечтал от суетной цивилизации на покой уйти, с женой ещё присмотрели это место: чем глубже, тем лучше. Вопреки ожиданиям, посёлок был не так уж и крошечен по меркам малых земель, там даже школа наличествовала, куда Кузьма и устроился сторожем.

Тосковать дома в одиночестве не хотел, а сидеть без работы не привык, несмотря на убелённый сединами возраст, стремился быть «на людях». Да вот промахнулся: работа сторожа в ночную смену «ночь через сутки» не предполагала бурного общения – это он понял, выйдя в свою первую смену.

Ознакомить с делами его взялся сменщик и по совместительству завхоз, Семён: приземистый, бородатый по-местному, обстоятельный и немногословный, а по возрасту – в сыновья годится. Быстро обрисовав круг обязанностей, Семен кинул взгляд на календарь и ни с того ни с сего выдал:

- Полная луна сегодня… Ты это… надень, – и кивнул в сторону колченогого стула, на котором любовно расправленный висел растянутый серый свитер.

- Не замёрзну, - усмехнулся Кузьма, разглядывая его с неприязнью: чужой, шерстяной, свалявшийся от долгого ношения. - И… – повёл носом, – псиной попахивает!

- Ты это… - вдруг гневно насупился Семён, - в чужой монастырь со своим уставом не спеши. Надень, говорю, тебе же лучше! Добрый совет.

Кузьма стушевался, не понимая, что не так сказал, а Семён уже вышел за дверь. Через секунду заглянул обратно в каптёрку, буркнул:

- И приёмник до полуночи хотя бы не выключай, там поймёшь…

Когда ушёл, Кузьма пожал плечами: ну, уж конечно, а то со скуки помру в тишине.

Опустела школа. Воцарилась такая тишь, что хоть вой – никто не услышит. По радио звучала только местная, поселковая волна: новости дня и музыка. Кузьма потихонечку обосновался в небольшой комнатке, коротал время за пересмотром фотографий, что нашёл на столе, общие, весь школьный коллектив, и парочка фото его предшественников – Петровича и Серёги. Потом налил себе чайку, до обхода коридоров ещё было время.

Хотя чего тут обходить – места глухие, никого постороннего, а свои и не полезут. На свитер поглядывал искоса. Потом с любопытством взял, морщась, рассмотрел: запах от него шёл – «мама не горюй», из чьей-то жёсткой шерсти, весь в заплатках-штопках, очень аккуратных, сделанных почти с любовью. Хмыкнул. А из форточки вдруг пронзительно потянуло холодком, апрель – суровый месяц в этих широтах. Но всё равно заставить себя надеть это Кузьма не мог.

Видимо, в какой-то момент сторож так и задремал сидя, потому что разбудил его звук из приёмника: громкий писк, переходящий в визг почти сирены. И пока мужчина пытался сообразить, писк прервался, и спокойный женский голос возвестил: «Внимание всем! Без пяти минут полночь! Кто не планирует оборачиваться, соблюдайте комендантский час!» Снова писк и тишина.

Приёмник будто бы «умер». Кузьма зевнул и поднялся, взял фонарик – пора идти. Пока обувался, пока возился с курткой, стряхивая остатки сна, всё думал: «Куда оборачиваться, какой час?» Неожиданно, где-то далеко в гулких коридорах школы, что-то грохнуло, потом ещё и ещё. Послышались шорохи, постукивания и вроде как голоса. Кузьма встрепенулся. Вероятно, им двигал какой-то бессознательный рефлекс, когда он трясущимися руками схватил и натянул вонючую шерстяную тряпку…

Он с опаской шёл по коридору первого этажа, когда тени выплыли из-за угла, из холла. Много теней, с вытянутыми оскалившимися мордами. А потом показались их хозяева: огромные – метр в холке – матёрые волки. Шли бесшумно, сверкая глазами, наполняли собой коридор. Кузьма вжался в стенку, трясся как осиновый лист.

Волки прошли мимо, шумно нюхая воздух (ему почудилось, что учуяв его, страшные гости приняли за своего, будто бы даже улыбались, поглядывая). Рассредоточились по всей школе, и начался шум-гам, бурные игры-скачки, от которых у сторожа кровь леденела в жилах. Он просто замер, стараясь не напоминать о себе, закрыл глаза и беззвучно молился.

Вскоре забрезжил рассвет, в коридорах стояла тишина. Когда ушли таёжные гости – Кузьма со страху не уследил. На подгибающихся ногах он вышел в холл и обомлел: чисто вымытый с вечера пол сейчас был весь в грязных следах… человеческих ног. Сторож так и сел. Таким его и встретил явившийся первым Семён, уважительно пожал руку, поздравил с «боевым крещением». Они долго курили на крыльце, пока зевающая уборщица мыла вестибюль. У Кузьмы на языке вертелось много вопросов, но он молчал. Сменщик понял его без слов.

- Волчий народец, - с уважением произнёс Семён, - постепенно разбавляется нашими, нормально. А некоторые ребятки учились здесь когда-то – вот и ностальгия у них, наведываются по старой памяти. И Петрович с Серёжкой тоже…

- Ты в следующий раз построже-то с ними, - выглянула уборщица, - прикрикни грозно, коли надо, а то вот в кабинете географии парту сломали, скакали там…

- Это дело житейское, - Семён откинул окурок, - мы все уже привыкли. И ты привыкнешь. А может, хочешь глянуть на мир их глазами? Там же всё совсем иначе… свобода…

Прозвучало мечтательно, но Кузьма нервно вцепился пальцами в жёсткую шерсть свитера: ну уж нет, пока такую шкурку поносим!