Я с русалками, в этих болотах уже лет триста живу. Местечко уютное, тихое и распрекрасное, а когда солнышко после обеда на полянку выглянет, так мы и вовсе с воды выходим. Русалки греются на бережку, хвосты в солнечных лучиках серебром горят, а я лечебные процедуры себе устраиваю – грязями по самые уши намажусь и хожу меж русалками как павлин.

Людей мы с роду не видывали, но как-то мне черт один на ухо нашептал, мол, страшные они. Говорит: «Носят на себе по три четыре шкурки, а как холода наступают, так и вовсе натягивают шкуры бедных зверушек. И все им интересно, все им знать нужно, везде свой нос всунуть, а беды столько от них – леса вырубили, болота осушили, горы с землёй ровняют – так гляди и жить нам негде будет».

Наслушался я его тогда, что шерстка моя еще два дня дыбом стояла. А потом, как то забывать стал, подумал: «Люди, они ведь далеко, сюда не сунутся и переживать по этому поводу совсем не нужно». Ночами, правда, кошмары стали сниться; Стою я на полянке, а со всех сторон люди на меня прут. Воют, глазищами сверкают – шкурку мою забрать хотят. Я с испугу на дерево полез, так они его повалили, а меня схватили, и давай живьем шкуру с меня снимать. Просыпаюсь я тогда от своего крика и еще долго, русалки меня убаюкивают и гладят головушку мою.

А недавно мои кошмары в явь обратились. Сидим мы на полянке – греемся, как где-то неподалеку как громыхнет! Русалки с перепуга в воду, а я оторопел – шевельнуться не могу, окаменел весь. Через минуту опять громыхнуло, я голову поднял и в небо смотрю, а на нём ни одной тучки. Думаю: «Откуда гром средь ясного дня? Может, Яга балуется?», а оно опять как бахнет! Я как стоял, так с места в воду и шуганул, осторожно голову высунул с воды и стал всматриваться да вслушиваться. Вскоре услышал голоса разные, а потом вышли на поляну они – люди!

Кошмар! Какие же они жуткие! Глазки маленькие, тела лысые, только макушки в шерсти, а кожа у них бела, словно снегом присыпало. Стали они на полянке, горбы свои сбросили, и давай из них яства всякие доставать. У каждого в руках палка была и, судя по всему, они очень дорожили полками теми, потому что, отведав пищи из горбов, они усердно стали палки эти начищать.

Русалки меня в воде за лапы дергают, мол, спрячься, а то еще заметят. И тут, какая-то гадина, меня за пятку пощекотала, а я щекотки боюсь даже больше людей. Вот я с воплями и выскочил с воды к людям.

Кощеюшка! Что тогда твориться стало, люди озверели совсем – глаза безумные у всех, завизжали как вепри, и давай все крушить вокруг. Я с таким трудом кусты прививал, а они паскудники все их выломали, вытоптали, один на дерево полез, так такую ветвь сломал, что я уж решил, зашибет меня насмерть. Стало мне чертовски страшно от такого зрелища и такой разрушительной силы, поэтому я и шуганул в воду, да и в норе своей спрятался.

Вынырнул я под вечер, смотрю, разруха кругом, весь мох на полянке вытоптали и с грязью смешали, кусты в землю втоптаны, ветви на деревьях сломаны – ужас, да и только! Потом присмотрелся, а они свои горбы и палки оставили, я насторожился, а вдруг вернуться ещё? Вдруг им мало содеянного, хотят еще и воду в болотце моем испоганить. От таких мыслей у меня головушка начала болеть и пятак сухим сделался.

- Ох! Рожки мои захудалые! Да за что же нам напасть то такая! – причитал я, ползая по дну болота.

Русалки тоже притихли, переполошились сердешные – в стайку сбились, и песни петь перестали. Так мы и прятались пару дней и от всякого шума сердцами замирали. Потом я немного осмелел и потихоньку на полянку выполз. Опасливо к горбам их дополз и стал разнюхивать их – как же вкусно они пахли! У меня живот заурчал, и мысли, только о еде, головушку закружили.

Страх штука сурьезная, но голод и его проглотит. Поэтому расхрабрившись основательно, стал я горбы человеческие вытряхивать. Чего там только не было: и баночки всякие, и лепешки пахнущие, и тонкие палочки в коробочках, и кругляшки всякие, и блестяшки острые, и шапочки шелестящие, разноцветные да прозрачные – правда лямки на шапочках большие были и на ушах моих не держались. Были там и палочки странные – один конец блестящий, а остальная часть красного цвета, я уже потом сообразил, что это ушные затычки! Всунул их в уши и не слышно мне русалок поющих – красота! Нашел я там и белый камень. Вертел его в руках, вертел, да и дернул черт лизнуть его – гадость! Я потом воды выдудлил – сроду столько не пил!

Перебрал все дива чудные из их горбов, набил брюхо яствами человеческими и принялся изучать их палки. Покрутил одну, вторую, подул и позаглядывал в дырочки – шибко умным надо быть, чтобы разобраться в чудном творении. Потом пощелкал чем-то и нажал на что-то. Палка как бухнет! В ушах моих звон стоит, а сердце на кончике хвоста повисло.

- Это же гром-палка! – радостно завопил я, и давай громыхать палками, пока не сломал их все.

- Эх, хоть бы записку оставили. Что же они по два раза громыхнули и больше не хотят… - разочаровано, обратился я к страшным человекам бросивших свое добро.

Человеки, с тех пор к нам не приходили, а старя Яга, после того как я ей всё рассказал, долго хохотала, а потом прищурилась и говорит мне:

- Я когда-то привела домой дитятко человеческое, хотела его воспитать и колдуном сделать, а он мне избу разворотил, ступу с метлой сломал, меня в печи чуть не изжарил, всех моих гусей украл и удрал, только и видели его!

- Короче говоря – люди! – печально промолвил я.