Тихокан предпочёл бы длинную дорогу из зала советов – ту, что вела сквозь дворцовые коридоры, мимо надёжного камня стен. Но Куалопек любил вечерние прогулки по открытым террасам.
И поэтому сейчас по левую руку от них тихим шелестом отзывались сады Натлы.
Буйно цветущие в любую пору. Странные, дикие, непривычные, густо плодоносные. Тихокан не знал, что заставляло его сторониться их светлых зарослей, но знал, что чувство это не имеет общего с его настороженным неприятием самой Натлы. Нет, что-то в них было... иное.
Перемены?
Тихокан не страшился перемен. Никогда.

В сумерках сады цвели бледными звёздами, и лёгкий запах касался стен дворца и кружил над волосами. В воздухе точками вилась мошкара; взгляд Тихокана рассеялся, смазался этим движением – чтобы тотчас же сосредоточиться на листве садовых деревьев. Там, в зелени, кто-то был.
Оттуда на него пристально смотрела пара глаз.
Глаза – круглые, недвижные – отражали свет и призрачно переливались в сумраке древесной кроны. Тихокан сощурился, мысленно обрисовывая некрупный силуэт, широкую корму и длинный подрагивающий хвост. Кошка? Одна из кошек Натлы, быть может. Он отвёл взгляд, чувствуя неясную тревогу, и, только сделав несколько шагов, понял, отчего: сквозь листву просвечивал розовый блеск сырого мяса.
Он обернулся, но ветви были пусты.
– Случилось что? – спросил Куалопек, тоже останавливаясь и глядя в его сторону.
Тихокан покачал головой.

Назавтра ранним утром Натла прислала к ним девушку-служку.
– Великие цари, – почтительно склонилась она перед Куалопеком, держа ладони возле груди. – Госпожа просит вас прибыть в её покои так скоро, как только позволит ваш день.
Куалопек подавил зевок и изобразил ответный поклон. Непостижимо, как ему удавалось сохранять царственный вид, находясь в одной только набедренной юбке, спускавшейся до самого пола, и с волосами, небрежно сколотыми на затылке после умывания.
– Передай моей сестре, что мы скоро явимся, – произнёс он.
Натла ждала их с нетерпением, такая же свежая и бодрая, как умытое волнами солнце, встающее над морем.
– Братья по узам! – приветствие звоном украшений разлилось по комнате. – Ваши знания и опыт нужны мне. Осмелитесь ли вы отказать мне в них?
Она первой рассмеялась своему шутливому вызову, и Куалопек улыбнулся следом.
– Чем мы можем помочь? – спросил он. Подобрал полы одежд, присел на край лавки возле стола. – Твоим садам недостаточно воды или солнца? Мои машины не исполняют свое назначение?
– О, нет, – заверила его Натла. – Нет, брат мой. Твои машины прекрасны. Но то, что у меня в мыслях, превзойдёт их.
Она неторопливо прошлась вдоль окон, и Тихокан видел, как трепещут её ноздри, как часто бьётся сердце, пуская дрожь предвкушения по гладкой коже над грудью.
Он напрягся.
– Скажите мне, – певуче начала она, и ладонь её против воли нервно скользнула к складкам одежд. – Скажите мне, делаем ли мы угодные богам дела, когда изменяем жизнь своего народа, когда творим новое, заглядывая в глубины тайн Наследия? Правильно ли то, что оно отвечает нам на наши вопросы, помогает идти вперёд?
То, как болезненно похожа Натла была на своего брата в этот момент, в своих осторожных и сдержанных словах, скрутило внутренности Тихокана протестующим клубком.
– Разумеется, – ответил Куалопек. – Если бы это было не так, боги не избирали бы Триумвират и не дарили бы ему свои знания. Что у тебя на уме, сестра?
Натла остановилась напротив окна, за её спиной – небесная синева.
– Мне нужна помощь того, кто знает, как привести в движение бездвижное. Мне нужен совет того, кто изучил человеческое тело и сможет подсказать, где и как должно поместить мышцы и кости. Я хочу дать людям крылья, братья по узам.
Наступила тишина. Но в этой тишине Тихокан не почувствовал удивления. Не прочёл он его и в лице побратима – тот погрузился в задумчивость, касаясь приоткрытых губ. Потом – поднял глаза на сестру.
– Исполнение твоей затеи потребует много времени, – мягко предупредил он. – Я думал над этим, и не раз – но до сих пор не смог найти нужной конструкции, с которой легко бы управлялось тело, не теряя сил быстрее, чем нужно.
Натла тряхнула волосами:
– Время не волнует меня, брат. Если не я, то мои дети, или дети их детей, или их дети добьются успеха, и этого будет довольно.
– Что ж, – Куалопек склонил голову, уважая твердость решения сестры. – Тогда, если ты дашь мне пергамент и кисть, я смогу показать тебе свои мысли на этот счёт. Ты поделишься своими, а Тихокан, возможно, присоединится к нам и укажет на ошибки и пояснит, где предел сил человеческого тела.
Не дожидаясь, пока он закончит, Натла хлопнула в ладоши, и через минуту девушки-служки уже принесли все необходимое.
– Прошу, брат мой, – она встала за спиной Куалопека, положив ладони ему на плечи. Взгляд её был прикован к кисти в его руках.
– Смотри, – Куалопек дюжиной взмахов вычертил фигуру человека, еще полдюжины ушло на то, чтобы обозначить контур крыла. Дальше он стал работать медленней, объясняя каждый штрих. – Вот эти части должны быть крепкими и неподвижными, но в то же время лёгкими. Я пробовал использовать дерево и кость, но дерево оказалось слишком тяжелым, а кость – слишком хрупкой, поэтому...
– Погоди, – оборвала его Натла, закусывая губу. – Погоди. Ты неправильно понял меня.
Она отстранилась, выпрямилась.
– Ты говоришь о механизме, – в голосе её слышалось упрямство и раздражение, далекие и едва различимые, словно грозовые раскаты за горным хребтом. – Об искусственном крыле. Я – о живой части человеческого тела.
Куалопек осторожно отложил кисть на край чашечки с чернилами. Повернулся к сестре.
– Это невозможно, – мягко произнес он.
Натла вздернула бровь.
– Разве, брат мой? Так же невозможно, как создать машину, что шагает сама собой?
– Машины есть машины, – все так же мягко ответил Куалопек. – Неживое и бездвижное, собранное воедино и приведённое в движение человеком, не станет живым.
– Хорошо, – Натла скрестила руки на груди. – Тогда что ты скажешь о живых растениях? О зверях? Невозможно ли было привить ветку одного дерева другому, и заставить ее плодоносить? Невозможно ли дать волчице выкормить и вырастить котят ягуара?
Она оборвала его попытки возразить одним резким жестом.
– Мы – есть невозможное. Мы – есть всемогущество. Нет ничего, что было бы нам не под силу, брат!
Куалопек дождался, пока она замолчит.
– Верно, – согласился он. – Мы можем многое. Но не всё. Ты собираешься привить живое крыло живому человеку – это я понять могу. Я могу поверить в то, что твоя сила поможет ему прижиться и поднимет человека в воздух.
Он смиренно сложил ладони на коленях.
– Но как ты заставишь его родить крылатое потомство, сестра моя?
– Я найду способ, – ответила тяжелым взглядом Натла. – Я сделала твоих коней из гнедых белоснежными и черными, что твои волосы – я смогу сделать и так, чтобы у человеческой женщины родились крылатые дети.
– Я скажу тебе одно, – Куалопек посерьёзнел. – Ты можешь подложить одному зверю помёт другого, и заставить выкормить его. Но никогда у волчей суки не родятся щенки ягуара.
Тихокан молчал, не вступая в их спор, стоя в стороне, в тени. Вмешиваться было бы неправильно. Вмешавшись, он принял бы одну из сторон – и он всегда знал, чью.
Это была не его битва.

Первой нарушила молчание Натла.
– Будь по твоему, брат, – руки ее опустились, повиснув вдоль тела, но кулаки были сжаты. – Будь по твоему. Если для того, чтобы убедить тебя в своей правоте, мне придется вначале смастерить неживое крыло, я готова это сделать. Покажи мне, как.
– Что ж, – Тихокану показалось, что Куалопек улыбается. – Тогда я продолжу.
Натла вновь прильнула ладонями к его плечам, его пальцы с зажатой в них кистью запорхали над пергаментом, рисуя все те конструкции крыльев, которые он уже испытывал, собирался, или отмел сразу. Тихокану не было места рядом с ними, и искать его он не хотел. Он отошел к широкому окну, выходящему на одну из сторон сада, обнимавшего дворец.
В комнату, одна за другой, ручейком цветов песка, древесной коры и сумеречных теней просочились кошки Натлы. Бесшумно заняли места на скамьях и на полу подле своей хозяйки, недвижными тёплыми изваяниями замерли тут и там. Тихокан обернулся на шорох: одна из кошек вспрыгнула на подоконник рядом с ним, обернула гибким хвостом лапы и, сощурившись на него, принялась раскатисто урчать.
– Тихокан, – окликнул его побратим. – Твоё слово.
– В чем? – он отвернулся от окна и подошел ближе.
– Какие из этих крыльев будет проще всего привести в движение человеческому телу? – спросил Куалопек, придвигая к нему кисть и пергамент. – Какие потребуют меньше всего сил на то, чтобы держать его в воздухе?
Нескольких взглядов Тихокану хватило, чтобы дать свой ответ:
– Ни одни.
Куалопек мягко улыбнулся.
– Я знаю, что ни одни не помогут взлететь, брат. Но какие, тебе кажется, будет взять за основу лучше всего?
Он задумался. Оглядел тонкие наброски, позволил телу и уму расслабиться, примеряя на себя тяжёлый каркас из непрочных веток и до звона выделанной кожи; повел плечами, пробуя их на размах, точно зная, какой длины должно быть крыло, чтобы не оставить борозды в песке под ногами.
– Вот эти, – наконец указал он на один из рисунков. Крыло на нем напоминало птичье, и Тихокан, взяв кисть, провел две лишних линии, соединяя точку на бедре и середину крыла, придавая ему сходство с перепонками летучих мышей. – Но им не хватает подъемной силы. И не хватит, – он покачал головой. – Не будет хватать, пока люди остаются людьми.
– Почему? – живо поинтересовалась Натла.
– Держала ли ты в руках птиц, сестра по узам? – вопросом на вопрос ответил Тихокан. – Их тело лёгко, а сила в этом теле – велика. Сила, благодаря которой возможны взмахи их крыльев, заключена в груди и плечах. У человека нет подобной.
Упрямство зажгло её глаза.
– Значит, мы можем нарастить ее.
– Нет, – качнул головой Тихокан. – Мы могли бы, если бы наша грудная клетка была закована в кокон мышц толщиной в локоть. Человеческое тело – пустой сосуд, который можно наполнить, это верно, но нам здесь не хватит пустоты.
– Самое сложное – подняться в воздух, – вздохнул Куалопек. – Держаться в небе будет проще.
– Нужна сила, – Тихокан стремился поставить точку, закончить бессмысленный спор, как всегда, когда неясная тревога заставляла волной идти спину и живот. – Нужен размах и толчок. Думайте не только о том, как взлетать, но и о том, как приземляться.
Лицо Натлы заострилось недовольством.
– Ты слишком озабочен тем, чтобы прочно стоять на ногах, брат по узам, – бросила она.
Тихокан не ответил. Не стал произносить вслух, что именно этому его учили когда-то давно, и что только это знание не раз спасало жизнь ему и его брату.
Как и должно было.
Занятый своими мыслями и набросками на пергаменте, Куалопек на этот раз не обращал на них внимания. Кисть в его пальцах взлетала и опускалась, и Тихокану показалось даже, что он слышит свист рассекаемого воздуха.
– Нет, нет, – пробормотал его побратим, парой росчерков ставя крест на силуэте с удлинённым лучом крыла и широкими перепонками между его концом и коленом. – Не взлететь. Снова не взлететь.
Натла следила за его действиями с крадущимся в черты отчаянием.
– Значит, – она закусила губу, – значит, всё дело в том, как мы несовершенны. Значит, у нас нет выбора, кроме как менять наши тела.
– Не принимай поражение раньше времени, – Куалопек, не отводя глаз от пергамента, нашел её пальцы своими и ободряюще пожал их. – Я не сдамся. Я сумел сделать одну машину, сумею и другую.
Натла мотнула головой в неясном жесте, взгляд затуманен задумчивостью.
А Куалопек посмотрел на Тихокана.
– Если уж речь зашла о машинах, брат мой... Когда ты собираешься обучить своих воинов управлять ими?
– Скоро, – коротко ответил Тихокан.
Нетерпение Куалопека увидеть свои машины в деле в последние дни передалось ученикам его и Тханеша, и кружило над ними беспокойным облаком. Но Тихокан не спешил. Не спешил запускать воинов в сёдла, давая им – и себе, в первую очередь – привыкнуть к тяжёлым механизмам рядом с собой.

Одна из кошек вспрыгнула на стол и лапой прогнала отложенную Куалопеком кисть по пергаменту. Капли чернил оставили дорожку на рисунках, Натла шикнула и поспешила подхватить зверя и ссадить его на пол, свободной рукой возвращая кисть на подставку.
– Испорчено, – с досадой произнесла Натла, коснувшись испачканного листа. – Прости, дорогой брат, иногда они бывают невоспитаны.
– Ерунда, – отмахнулся тот. – Я сделаю новый набросок, с которым ты сможешь работать.
– Нет-нет, – тут же запротестовала Натла. – Мне достаточно этого.
Она сложила руки на животе.
– Спасибо, братья, что откликнулись на мой зов.
Это прозвучало приглашением покинуть её, и Куалопек поднялся на ноги. Глаза его скользнули в сторону, и он отшатнулся, поражённый:
– Во имя Неба, сестра! Что с этой твоей кошкой?!
Первоначальный ужас его сменился сочувствием так быстро, как в холодную ночь остывает прогоревший костёр. Тихокан проследил за взглядом брата.
И понял в точности, что он видел прошлой ночью.
– Ах, это, – протянула Натла, с видимым усилием отвлекаясь от сосредоточенного разглядывания набросков и царственно поворачивая подбородок в сторону, где сидело животное. – Бедняжка упала в огонь. Я лечу её, питая данной мне силой. Скоро она полностью поправится.
Эта единственная кошка, только что вошедшая в комнату, была голой и алой, цвета блеклого заветреного мяса. То тут, то там просвечивали жёлтым связки и сухожилия, блестели свежим розовым цветом мышцы. Жёсткие подушечки лап не оставляли за ней кровавых следов, а голый и оттого острый хвост, в котором была видна каждая кость, был неподвижен и прям.
– С ней все будет в порядке, – снова пообещала Натла.
Она взяла со стола белоснежную тряпицу и, обернув ей кошку, взяла её на руки. Кошка сидела неподвижно и молча, не выдавая ни боли, ни недовольства, и глаза её были неподвижны тоже. Они были уставлены на Тихокана, и он видел, как широк их зрачок – тёмный и гладкий, он занимал едва ли не всю радужку, и только бледно-жёлтая кайма вокруг заставляла поверить, что она есть.
– Как скажешь, – пробормотал Куалопек.
– Зачем мне обманывать тебя, брат? – звонко рассмеялась Натла, поглаживая животное через тонкую ткань.
Кошка не моргала.
Колокол предчувствия лжи и зла запел в груди у Тихокана. Но он смолчал.