Тихокан не нуждался в чужих советах и помощи.
Он исполнял свой долг царя и стража-побратима безупречно. Он был Щитом – и наравне с Тханешем и другими тренировал воинов Атлантиды, делая их совершенным оружием во имя Солнца и своего народа. Он был Законом – и нёс свое бремя, когда жрицы-судии выносили приговоры и вершили правосудие. Он был Стражем – и всё возможное время проводил на расстоянии дыхания от Куалопека, охраняя его покой и здоровье.
Что еще могли от него требовать боги и цари?
"Ты пренебрегаешь данной тебе силой", – упрямо доказывала ему Натла при каждой их встрече. Натла, благодаря которой равно исцелялись тяжёлая лихорадка и рваные раны от когтей ягуаров. Тихокан скрипел зубами и молчал, не желая объяснять, что её Созидание не могло бы существовать без знаний Наследия. "Тебе стоит иногда принимать то, что чья-то помощь облегчит тебе путь", – мягко клал ему руку на плечо Куалопек, проходя мимо, к самостоятельно открывавшимся ему навстречу вратам. Тихокана топила горечь: что Разум, извечно стремящийся к новому, мог понять о его собственных нуждах?

Часть Наследия тускло блестела камнем силы в его руках.
– Пренебрегаю ли я вашими дарами? – сквозь зубы поинтересовался Тихокан. – Проявляю ли я неуважение к вам?
Луна в небе улыбнулась ему, укутавшись в тонкое облако. Немой голос её отозвался цепочкой мыслей, кругами по воде. "Нет, дитя", – и Тихокан представил, что слышит великую царицу Ллакаль. – "Пока твоё сердце верно, не важен путь, которым ты идешь к цели. Не существует единственно верной дороги, только избранные тобой спутники и свет в конце".
Ночная бабочка порхнула в окно, закружилась возле его рук и села на обод Знака, распластав по нему крылья, и звон на грани слуха прокатился по комнате.
"Но ты упрям".
Губы Тихокана сделались тонкой линией.
– Что есть верность? – спросил он вслух, не нуждаясь в ответе.
Отсутствие лжи.
"Самому себе".
Знак в ладонях затуманился, толкая его на опасную грань сна и яви. Тихокан умел бороться с усталостью, умел отдыхать урывками, управлять своим телом и смирять его. Теряя контроль, он чувствовал себя обнажённым, бесполезным, и отчаянно рвался обратно. Мускулы напряглись, спина закостенела.
– Что есть ложь? – пробормотал он.
Вместо ответа ему показалась Натла. Туман перед глазами не мешал видеть её ясно и чётко – то, как она медленно опускает веки, поправляет волосы. Её открытую улыбку, руки ладонями вверх... Речь её тягуча и звенит, звенит весельем.
Ложь, в которую веришь, внезапно понял он.
"Смотри внимательнее, избранник Солнца", – беззвучный голос сделался жестким, и вместо Ллакаль за его спиной встал Тханеш. – "Читай лжецов тем знанием, что мы помогли тебе увидеть внутри себя. Их тело – поле боя, их глаза – оружие в твоих руках. Так же, как дыхание врага становится твоим собственным, пока ваши щиты смыкаются, так и ложь обращается твоей ложью. Ты увидишь".
"Ты поймёшь".
Тихокан дёрнулся, приходя в себя. Бабочка, замершая на тыльной стороне его ладони, вспорхнула и скрылась в бледнеющих тенях за окном: луна ушла, на горизонте брезжила тонкая полоса рассвета. Сколько он провел без движения?..

* * *

– Я подумал, что кони не вечны. Если конь падёт – как будет путешествовать всадник? Кто потянет повозку? И... вот.
Тихокан нашел в себе силы увести застывший взгляд с механизма, воздвигшегося перед ним, на сияющее лицо брата. Никогда он не видел Куалопека счастливым более.
В его же собственной душе восхищение сошлось в смертельной схватке с отвращением, и Тихокан не знал, что в итоге одержит верх.
– Оно... огромно, – нарушил он повисшее молчание. – Ты искал замену коню, но сможет ли оно пройти по узким тропам? По лесной чаще?
– Конечно! – Куалопек улыбнулся еще шире прежнего. – Я покажу. Или, может, ты попробуешь сам?
Тихокан отступил на шаг, покачав головой. Меньше всего ему хотелось испытывать эту машину. Не страх останавливал его – он доверил бы брату свою жизнь с закрытыми глазами – но тревога. Бесконечная тревога, вновь пробудившаяся внутри.
– Как знаешь, – не огорчился Куалопек.
Легко и справно он, гибкий и худощавый, взобрался по суставчатым лапам машины, наверх, к месту, где крепилось между их корней неподвижное седло. Поднял широкий нагрудник с каплей застывшей смолы цвета мёда, скользнул внутрь, словно верхом на коня, удобно устроил руки на широких подлокотниках.
– А теперь – смотри!
Сердце Тихокана дрогнуло вместе с машиной. Он призван был защищать наследника рода Ллакаль от врагов и напастей – но как он мог защитить его от самого себя? Тело напряглось, когда механические лапы согнулись, и Куалопек в своей броне стремительно опустился вниз, замерев едва ли в трёх локтях от земли.
– Не бойся, – подмигнул он. – Идём со мной!
С костяным стуком неживых когтей по плитам пола, в мёртвом скрипе суставов, под мерное жужжание и гул, машина сделала первые шаги. Тени суставчатых лап метнулись прочь от мягкого света, разлившегося из янтарной капли, затаились на стенах, окружили Тихокана призрачной клеткой. Всем сердцем он желал сейчас вырвать брата из плоти машины, созданной им, и никогда больше не подпускать к ней.
Но вместо этого послушно двинулся следом.
Машина шагала быстро, преодолевая пять его шагов в один свой – пришлось перейти на бег. В движении она больше не казалась такой пугающе громоздкой, хотя размерами все еще превзошла бы самого высокого всадника на полторы головы, а широко расставленные лапы занимали места больше, чем любая повозка.
Тихокан забеспокоился больше, видя, что Куалопек направляет механизм в сторону дверей.
– Не пройдёт! – попытался урезонить он брата. Но тот лишь смеялся.
– Увидишь!
Будь проклята уверенность мальчишки.
Ему пришлось остановиться за десяток шагов до высокого и узкого проема. Тело напряглось, как дерево, чью крону потянули к земле; он сжался, готовый броситься на помощь побратиму, когда машина вокруг него обратится в щепки, налетев на косяк, на каменные стены, когда сложится пополам с костяным хрустом...
Он моргнул, когда механизм под Куалопеком каплей скользнул сквозь проем, не задев его, цветочным бутоном распрямляясь уже в коридоре. Сердце его дернуло облегчение и изумление – гибкость и ловкость, с которой побратим провёл дело рук своих прочь из комнаты, не могло не восхитить его, находившего особую гармонию в движении.
– Что теперь скажешь? – окликнул его Куалопек, сияя. – Бросаю тебе вызов, брат – кто быстрей домчит до зала собраний?
И, не дожидаясь ответа, послал машину в бег.
Тихокан помчался следом, держась на расстоянии броска. Глядеть на машину было почти больно – наблюдать, как выворачиваются суставы, складываются и щелкают сочленения. В этом было больше безжизненной мощи, чем он мог перенести, не чувствуя угрожающего шевеления волос на затылке. Седло под Куалопеком плавно раскачивалось вверх и вниз, без тряски всадника на спине настоящей лошади, но с движениями лодки по хребтам тихих волн.
Влетев в пустой зал, он разбросал по стенам дробное эхо костяных когтей и мгновенно развернулся, поджидая Тихокана.
– Победа за мной!
Тихокан даже не запыхался. Подойдя, он сложил руки на груди.
– Я мог бы догнать тебя, если бы захотел.
– Верно, – лучезарно улыбнулся ему Куалопек. – Но мои ноги не устали бы. А твои, брат?
– Если ты не будешь давать своему телу работать, оно станет слабым, – копьё слов Тихокана отразило этот удар, – и твои ноги будут беспомощны без этой машины.
– Но она одарит силой ноги того, кто был слаб телом с рождения.
Вместо солнечного света на волосах Куалопека сияло само торжество. Он скользнул прочь из седла, спрыгнул на землю, сравнявшись с Тихоканом в росте, и спросил, чуть склонив голову – серьёзно и едва заметно волнуясь:
– Так что ты скажешь?
Тихокан смерил взглядом его, после – машину.
– Оно похоже на насекомое, – наконец произнес он. – Почему не конь? – совершенное тело лошади казалось ему механизмом, не имеющим изъянов. Что может послужить лучшей основой для замены скакуна, чем сам скакун? – Если ты захотел создать замену ему, почему не сделал слепок, бессмертный и надёжный?
– Зачем, если я мог сделать лучше? – Куалопек выпрямился, жестом повелителя кладя ладонь на гладкий коготь одной из лап. – Зачем повторять ошибки привычного несовершенства, если можно их исправить? Эта конструкция устойчива, сильна и прочна. Она подвижна и маневренна.
– Она недостаточно быстра.
– Верно, – не стал спорить Куалопек, – я не ставил целью дать ей ноги быстрее кошачьих. Это машина для путешествий мягких и надежных, а не быстрых.
Он улыбнулся.
– Но всё ещё впереди. Я не собираюсь останавливаться, брат мой.
– Ты просто не умеешь, – губы Тихокана дрогнули в ответной улыбке.
Куалопек склонил голову в согласии, которое он никогда бы не высказал вслух.
Тихокан ещё раз внимательно оглядел машину, подмечая каждый изгиб и сустав.
– А это что? – он не мог коснуться резных пластин, похожих на кружева подола, на спине, за седлом, и лишь взмахнул рукой в их сторону.
– Крылья.
– Они не поднимут её в воздух, ты знаешь, – более утвердительно, чем вопросительно, произнёс Тихокан.
Крылья были слишком малы и непрочны, чтобы держать вес машины. Сложно было поверить, что они смогут прийти в движение сами, и совсем невозможно – что приведут в него весь механизм.
– Знаю, – легко согласился Куалопек. – Они – напоминание. О том, что однажды я сделаю так, что эта машина сможет летать.
Он обхватил себя за локти и негромко добавил:
– И ты не ответил на мой вопрос.
Тихокан встретил его взгляд. Осторожный, ищущий. Готовый как плеснуться разочарованием и обидой, так и озариться счастьем.
Кто он был такой, чтобы мешать блистательному уму родного сердца, движимый только предчувствием слепой души?
– Ты – мастер, брат мой, – тихо ответил он, касаясь плеча Куалопека. – Я никогда в тебе не сомневался.
Ответная радостная улыбка осела у него на языке горечью собственной тоски.

* * *

– Великий царь.
Молоденькая девушка, почти девчонка еще, с готовностью протянула Куалопеку чашу с водой, едва только он выпрямил спину и отнял руки от плуга. По изгибу его позвоночника, вдоль лент мышц, струился пот; мокрые волосы, убранные кольцами, липли к телу и лицу.
– Спасибо, – выдохнул он, белозубо улыбнувшись девочке. Принял её подношение обеими ладонями, с наслаждением выглотал половину сразу же и опустошил остальное себе на макушку.
Тихокан только головой покачал, отпивая из своей чаши, поданной ему другой из дочерей хозяина поля. Она была постарше и не такая улыбчивая, а убранные в сложное плетение кос волосы говорили о том, что она недавно связала себя узами брака. Он поблагодарил её глубоким кивком, и она зарделась, пряча глаза.
Когда сестры удалились в тень дома, ожидая очередной передышки, Тихокан и Куалопек вновь взялись за плуг. Три долгих борозды остались позади, еще две ожидали их; по краю поля столпились люди, желая узреть воочию работу великих царей Триумвирата. Тихокан не глядел в их сторону – только вперёд.
– Ты не жалеешь об утерянной жизни? – вполголоса поинтересовался он у побратима.
Куалопек выдохнул, налегая на плуг, и Тихокан поспешно ослабил давление со своей стороны, подстраиваясь под его шаг. Великий царь обязан был дарить силу своих рук своей земле, царь Триумвирата же волен был поступать так, как ему вздумается, но Куалопек избрал первый путь. Кроме того, он желал лично испробовать свое новое изобретение. Сам же Тихокан был там, куда дорога вела его названного брата, и ничто не могло ему в этом помешать.
– Моя жизнь – при мне, брат, – с очередным выдохом ответил Куалопек. – О чём ты?
Тихокан двигался легко. Он был мощнее телом и привычней к тяжелому труду, и свежесть его не покидала даже с потом, струившимся меж лопаток, под надежно закреплёнными ножнами Оберегающего Покой.
– О том, – ответил он, – как смотрела на тебя та, что подавала тебе воду.
Куалопек тихо рассмеялся, отнимая ладонь от плуга и утирая лоб.
– Об этом, брат, я не жалею.
Великий царь Атлантиды – совсем не то, что один из Триумвирата. Будь Куалопек лишь великим царем по праву рождения, судьба его сложилась бы иначе.
У него была бы семья.
Как Солнце, проходя над ними, каждый день касается далёкой земли на горизонте, так и Куалопек, смертный избранник его, взял бы в жёны не жрицу или приближенную к себе, но истинную дочь земли, чей сад плодороден и свеж. Быть может, вот эта самая девочка, что протянула ему чашу и вгляделась в его черты с немым восхищением, стала бы новой царицей, матерью рода?
Память подняла со дна слова Натлы, сказанные ему когда-то.
– Я счастлив тем, что у меня есть, – безмятежно промолвил Куалопек, будто прочитав его неспокойные мысли. – Я доволен и горд своен судьбой, и в моем сердце достаточно любви и дела, чтобы не блуждать неприкаянно, в невозможности до них дотянуться.

Тихокан помнил, что когда-то считал некрасивым своего названного брата. Он помнил и слова Ллакаль – и сейчас, как никогда, понимал её правоту. Куалопек был ослепительно красив даже для его равнодушного взгляда, невероятно схожий чертами и телом со своим отцом, и унаследовавший материнскую гармонию. Ему было странно верить в то, что эта красота не нуждалась в том, чтобы найти свое продолжение в ком-то ещё.
Он досадовал на богов, которые сковали Куалопека цепями своей бессмысленной воли.

– А сам ты? – поинтересовался его побратим, искоса глядя на него.
– Сам я – что? – повел плечами Тихокан.
– Не жалеешь об утерянной жизни?
Свет лунных глаз крыльями бабочек порхнул в его уме, смятенно скользнул к земле, боязливо метнулся прочь.
Тепло, разлившееся в груди, оставило его почти равнодушным.
– Ты – моя жизнь, – ответил он. – И её я никогда не потеряю.