Я работала акушеркой в родильном отделении инфекционной больницы. Знаете, всякого насмотрелась. Рожать к нам привозили и заключенных из тюрем прямо под конвоем, и бомжих с вокзалов, и неграмотных вьетнамок, и негритянок со СПИДом. Кого только я не видела, и каких только детей не принимала. Выдержать здесь можно, только если нервы крепкие и умеешь думать головой.

Перешла я в больницу из обычного роддома, потому что там родов поменьше, проще переносятся дежурства, и к тому же из-за инфекции стаж идет год - за полтора. Еще когда я только пришла знакомиться с помещением и коллективом, старшая сестра, провожающая меня, спросила, не боюсь ли я темноты, мертвецов и прочей жути. Нет, я не боялась, о чем сразу ей и сообщила. И тогда она рассказала мне, что тут санитарки часто ночами пугаются, и ей не хотелось бы нагнетать нервозность в коллективе. Я ее хорошо понимала – время советское, восьмидесятые, перестройка. А тут старое здание, первый этаж, темный парк кругом, морг, опять же. Коллектив женский, а санитарки чаще всего бабушки, они большие любители испугаться и рассказать небылицу. Я была уверена, что напугать меня очень сложно.

Вскоре я встала в сетку дежурств и вышла в смену. Днем часто приходилось бегать между операционными и родильными палатами, времени практически ни на что не оставалось. А вот ночью, когда плановых операций не было, и если ни у кого из лежавших у нас женщин не наступали роды, можно было спокойно посидеть в сестринской, попить чаю, пообщаться с коллегами. В редкие тихие часы получалось даже поспать часок-другой в пустой палате. Но речь сейчас не об этом.

Сама больница состоит из нескольких корпусов, окруженных старым парком. Здание нашего корпуса было очень старым, а вот соседний возвели совсем недавно. Родильное отделение занимало два этажа – на первом находились операционные, отдельные боксы для рожениц, палаты, сестринская и дежурный пост, а на втором оборудовали детское отделение для новорожденных разной степени тяжести болезни, в том числе и для сильно недоношенных. И еще был подвал - низкое сырое помещение, где располагались вспомогательные службы, курилка для персонала, душевые и гардероб.

Поначалу все нормально шло, я подружилась с девочками, спокойно работала. Примерно до мая-месяца все хорошо было, пока не начались отпуска. Так как народу становилось меньше, а родов-то нет, иногда приходилось работать за себя и за товарку, и я, поскольку была этому обучена, выходила как акушерка и как операционная сестра. Как-то ночью сидела я в одиночестве в сестринской, пила кофе. Затишье обещало быть продолжительным, если только не привезут кого по скорой, но мне не хотелось спать. Я отгадывала кроссворд и ела карамельки. Из коридора слышалось позвякивание ведра – Кокотка мыла полы.

Кокотка – это Галина Васильевна Кокоткина, наша санитарка. Очень словоохотливая дама лет примерно пятидесяти пяти, и размера примерно такого же. Звяканье постепенно удалялось, и вскоре я перестала его слышать совсем. Наверное, я задремала, положив голову на скрещенные на столе руки, потому что мне стали видеться уже обрывки сна, где я куда-то бежала и ловила разлетевшиеся простыни. Из этого полусна я выпала, услышав чужеродный звук снаружи, сзади, от двери, выходившей в коридор. Кто-то скребся туда, тихо вообще-то, но в общей тишине очень даже слышно. Нет, я не испугалась - роженицы часто приходили ночью по разным причинам. У кого голова заболит, у кого живот, а некоторые "просто волнуюсь как там ребеночек".

Я поправила халат, обернулась, и хотела крикнуть, что не заперто, но слова сами собой как-то замерли в горле, и рот открылся беззвучно. Дверь сестринской была наполовину стеклянной, но стекла закрасили краской, чтобы сидеть было уютнее. Так вот, я отчетливо видела, как кто-то скребет край стекла у самого стыка переплета, отколупывая краску - быстро-быстро ерзает пальцем, я бы никак не смогла двигать им с такой скоростью. Не знаю, что в этом было такого, но мне стало как-то нехорошо. Перехотелось помогать, и я мечтала только о том, чтобы это странное, что стоит за дверью, ушло прочь отсюда, не заметив меня. Внезапно звук прекратился, и в образовавшемся кусочке чистого стекла что-то мелькнуло. И вот тут я поняла, что оно на меня смотрит.

Вам хотелось когда-нибудь исчезнуть, просто раствориться в воздухе или слиться с мебелью? Вот именно это чувство я испытывала сейчас, липко потея от страха. Разумная часть меня понимала, что ничего страшного не происходит, но животные инстинкты прямо вопили во мне, требуя немедленно бежать и спасаться. Я продолжала сидеть за столом вполоборота к двери, отчего-то надеясь, что меня не заметят. И тут мне показалось, что я разбираю тихий плаксивый голос, почти шепот. То существо за дверью жаловалось и просило о чем-то. Во мне боролись чувства медика-комсомолки и простой напуганной женщины, но долг пересилил. Через силу я встала, сделала два шага к двери и распахнула ее. И ничего. Никого там не увидела, кроме цепочки мокрых следов и лужи под дверью.

Тусклые лампы по-прежнему освещали коридор, и в их свете хорошо видно было поблескивающие следы. Почему-то теперь стало еще хуже - я точно знаю, что кто-то был за дверью, и то, с какой скоростью он исчез... в общем, я не хотела об этом думать. Вместо этого я осторожно пошла по коридору, чтобы посмотреть, куда ведут эти следы. Про себя я также отметила, что не вижу и не слышу санитарку, но она, наверное, закончила мыть здесь и ушла на второй этаж. А следы привели меня к глухой стене. Просто обрывались возле нее и все. Я постучала в стену, ничего не услышала. Уже собиралась уходить, и заметила за поворотом край лежащего на боку ведра, а рядом с ним нашлась и Кокотка - без сознания она лежала, широко раскинув руки. Не знаю, как я ее до сестринской дотащила одна, честно. Привела в чувство кое-как, дала ей кофе, куда Кокотка щедро плеснула себе коньяку.

- Напугала меня так, страсть просто! Ходит, ходит, стерва такая, я-то и думать забыла, что осьмнадцатое уже настало!

- Кто ходит, Галина Васильевна? О ком Вы? - я вспомнила существо за дверью, и мне снова стало страшно.

- Ой, ты ж не знаешь! - Кокотка закатила глаза в восторге, и принялась рассказывать.

Оказывается, раньше все в больнице спокойно было, пока не начали строительство нового корпуса. Земля там низкая, тяжелая и мокрая, рядом проходит канал. Экскаваторщики вычерпывали из котлована жидкую грязь, когда им стали попадаться кости и черепа. Еще до революции на этом месте было деревенское кладбище, которое потом сровняли с землей, и часть земли ушла под строительство канала, а другая вошла в состав территории больницы. Времена были безбожные, и руководство повелело просто утрамбовать останки под подушку фундамента. Было это как раз в мае-месяце.

Персонал какое-то время поохал, да и позабыл. А на следующий год восемнадцатого мая ночью дежурная сестра встретила в коридоре мокрую и оборванную беременную женщину. Та была явно не в себе, но такое случается иногда перед родами, а мокрой она могла быть из-за ливня на улице. Сестра и акушерка пытались выспросить у нее хоть что-то - где живет, как зовут, что болит - но она только хныкала тихо и бормотала что-то неразборчивое, что ей очень холодно и все болит у нее. Женщину оставили в пустом боксе на каталке, а сами убежали за дежурным врачом и медикаментами. А когда вернулись, то никого не увидели, только мокрую и грязную каталку.

И вот теперь она почти каждый год приходит восемнадцатого мая в ночь - может, похоронили ее беременную, а останки потревожили, может просто совпало так. А в стене, куда следы ведут, как раз раньше дверь была, что на сторону нового корпуса выходила. Про эту женщину знает весь персонал больницы, это истинная правда, и она до сих пор там ходит. Такая вот история.