С некоторых пор, хорек тормошит меня изо дня в день ровно в 4 утра, вываливаясь из тяжелого, сонного забытья на тонком переходе в реальность, сквозь постоянную головную боль, я успеваю заметить, что в глубине недостроенной мансарды есть еще кто-то, он ждет меня, молчаливо, но, настойчиво требует - расскажи им, расскажи все. Хлопает оконная рама от несуществующего сквозняка, я окончательно просыпаюсь, хищная зверюшка кусает мою руку, кусает и вскидывая голову внимательно оценивает - удалось ли меня разбудить.

Крыши, двускатные - покрытые жестью, с облупившейся краской или шифером, почерневшие от сырости, с островками мха, с застрявшими в сгонах и желобах обрывками мусора, крыши, накрытые рубероидом, с непременными орудиями ремонта – ведрами в гудроне, остатками костра в железной бочке, какими-то кистями. Крыши, манящие подростков на уровне инстинкта вседозволенности, авантюризма. Волнующие, зовущие, ласкающие разгоряченные детские лица ароматами большого города. Все те же спокойные 80-е, еще нет хипстеров, еще практически нет видеомагнитофонов, еще бобины с магнитной лентой, вращаясь, зажигают чужими ритмами, дребезжат хриплым надрывом Владимира Семеновича.

Лето, юность, пионерия. Стайка ребят пробирается на крышу, это пятиэтажная "хрущевка", железная лестница вертикально идет на чердак, рядом дверь – обитая черным дермантином, по нижнему краю порванная и загаженная кошками и электрический щиток.

С такими крышами нужно осторожно – могут спугнуть жильцы, мужики в пузырящихся на коленях трениках выходящие на лестничную клетку подымить неизменной «Астрой», тетки в халате и бигудях, бабки – извечные, заклятые враги дворовой молодежи.

Поэтому пробирались тихо, стараясь подавить нервные смешки, затаить дыхание. Конечно «не шуметь» получалось так себе, видимо успех нашей вылазки был связан с отсутствием жильцов. Знаете, говорят «была обречена на успех», зная, что происходило дальше, фраза приобретает зловещий оттенок, кажется на языке появляется соленый, тошнотворный привкус крови… Все сложилось – открытый люк, некому помешать. Обречена…

Нас пятеро, четыре мальчишки от 10 до 13, вихрастые, в меру, по-летнему чумазые и растрепанные и девочка – Женя. Стрижка «под мальчика», невероятно модные шорты и блузка, сшитые матерью. Сампошив – советский эксклюзив 80-х. Пушистые ресницы и удивительные, незабываемые глаза, один карий, а другой голубой.

Гетерохромия – наследственная особенность, пугала и одновременно притягивала взгляд к Жене. Обычная советская пионерка, открытое, миловидное лицо, одно из миллиона, но…

Глаза ставили ее за грань обыденности, глаза притягивали, глаза пугали, глаза заставляли вспоминать о сказках и страшилках, загадочным шепотом рассказываемых при свете фонарика, «по секрету» в пионерлагерях Союза.

Женя, балансируя на грани «уродства», не стала объектом издевок, а наоборот, одаренная природным обаянием и общительностью, заводила все новых друзей. Дворовые мальчишки считали за честь, пригласить в свои игры, необычную девчонку, она полностью оправдывала ожидания, участвовала во многих играх и затеях. Мальчишки были очень-очень тайно, не признаваясь даже себе, влюблены в нее.

Пробравшись через откидывающуюся крышку люка на чердак, и тихо закрыв ее за собой, мы попали в царство голубей, спертого воздуха, пыли, подгнивших кровельных балок, грубой обрешётки с торчащими длинными гвоздями. Сразу вспоминались различные байки, что от голубиного помета и пыли бывает туберкулез, что старые зэки, выйдя на свободу специально заводили голубятни, чтобы передавать заразу пернатым. Цели этого мероприятия мне не ясны до сих пор, толи это были политзаключенные, толи старые  маньяки, пылающие ненавистью к обществу развитого социализма, не суть. Мы свято верили, что по дорогам нашей советской Родины колесят гробы на колесиках, и черные автомобили с номером сс666д, что означало не иначе как «Смерть Советским Детям».

И через «красные очки» каждый из нашей группы, не прочь был бы взглянуть на нашу подругу – Женю, как и сделать фотографию пионерским фотоаппаратом «Смена» обязательно на "красную пленку". Какие особенные прелести мы хотели рассмотреть у 12 летней девчонки, мы не задумывались, но, то, что такая возможность существует, верили. Самые остроумные, делали вид, что фотографируют какую нибудь девчонку, а потом кричали: «А у меня была красная пленка!» и по законам жанра, девочка должна была погнаться за нахалом и настигнув, закатить ему отличную плюху, раскрытой ладонью по спине.

Пробираясь через грязный чердак, на котором, кстати не было ничего примечательного и интересного, мы подначивали друг друга:

- Ты наступай на балки, а то один пацан так провалился в квартиру чужую, а там  маньяки, с тела мясо срезают, и в большую кастрюлю кладут!

- И чего?

- Ну, чего, они испугались вначале, и не хотели его убивать, но, схватили и стали пытать, а он им, ничего не говорил, как настоящий партизан...

- А что они узнать то хотели, он же к ним случайно попал?

- А они узнали мальчика, его папа работал на очень секретном заводе, про который никто не должен знать, и хотели выпытать все тайны!

- Так это не  маньяки, а шпионы тогда, а зачем они человечину варили?

- Да откуда я знаю, ну, наверное, шпионы, но,  маньяки, а человечину варили, потому, что в США жрать то нечего, а они у себя на секретной базе, привыкли так, негров жрать. Политика Апартеида, слыхал?

- Ой, Коль, врешь ты что-то, это ж в ЮАР!

И мальчишки толкались, в шутку переругиваясь, а Женя смеялась, инстинктивно понимая, что весь это спектакль конечно же для нее.

Найдя слуховое окошко, с трудом открыли рассохшуюся деревянную раму, к которой ржавыми гвоздиками без шляпок, были приколочены мутные, разномастные стекла. Просто так, без штапиков, без оконной замазки. Чердачное окно, оно же ничье – общественное, можно и так. Крыша была покрыта кровельным железом, с облупившейся, красной краской, ржавчина, местами остатки холодной оцинковки.  Выбравшись на крышу, мы замолчали на миг, нас обволокло незабываемым ароматом перегретого железа, дерева, краски, машинного масла, голубиного помета, квартирной вони из стояков вентиляции, запахом авантюризма и удачного летнего приключения.

Женя выбиралась последней, девочка ойкнула и с досадой сказала:

-Блиин, пацаны, я шорты порвала, дурацкий гвоздь!

Мы сгрудились вокруг нее рассматривая прямоугольный, вырванный кусочек ткани, тут же стали придумывать версии, что сказать родителям, чтобы сильно не ругали. Американские шпионы, конечно же фигурировали.

Затем были игры, и обязательно заглянуть через край крыши, перешагнув через невысокий заборчик снегоуловителя.

Странное ощущение, ты ухватившись за край крыши смотришь вниз, и видишь мир со стороны, как будто прошел через портал в параллельную вселенную, и нагретый металл под тобой - смотровая площадка, с которой нельзя сходить, чтобы потом не было мучительно больно от прилипшей к подошве бабочки, от сломанного временного механизма в стиле стимпанка, где маленькая шестеренка вдруг клинит и что-то идет не так.

Самолетиков и бумажных бомбочек с водой не было, мы понимали, что с этой крыши убежать трудно, нас наверняка поймают и примерно накажут.

Неожиданно раздался мужской голос, прокуренный, булькающий мокротой в легких, харкнул:

⁃ Что, сучата, попались?! Щас я вас скотов выдеру как сидоровых коз!

Голос ударил, пахнул алкогольным перегаром и застарелым прогорклым запахом, а грузное тело местного алкоголика и дебошира, почему-то в поношенной милицейской рубашке, неряшливо застегнутой поверх грязной, в пятнах томатной пасты и еще чего-то мерзкого майки, стало выползать из слухового окошка, хватаясь толстыми, в никотиновых пятнах пальцами за раму окна.

Бурая краска сыпалась, дерево скрипело и крошилось, мужик лез на крышу, очень убедительно демонстрируя желание учинить скорейшую расправу. Мы запаниковали, рванулись в разные стороны по крыше, два парня столкнулись, упали, схватились друг за друга, в общей сумятице так никто и не понял, как Женя оказалась за краем. Я рванулся на четвереньках по собачьи убегая к коньку крыши, и очутившись за ним, решил выглянуть, посмотреть как развивается ситуация и не "заловили" ли кого-нибудь из наших!

Я увидел орущего и качающегося мужика, который не так далеко отошел от слухового окна, видимо все таки понимая, что "под шафе" рискует нырнуть за край, поэтому, стоя и отчаянно раскачиваясь из стороны в сторону ругался, иногда допуская матерные слова. Да, в то время, даже алкоголики не говорили сплошным матом, а может он был не в таком уж угаре, чтобы все таки не понимать, что перед ним дети.

Я увидел Женины руки, побелевшие от напряжения, судорожно цепляющиеся за край крыши, уже не за ограждение, а именно за край. Не знаю почему, инстинктивно, я бросился вперед, советский пионер мог это сделать, тогда - мог. И если честно, я подумал, что, у нее под ногами бетонный козырек балкона, и ничего очень страшного не случится.

Случилось...

Она висела над пятиэтажной пропастью, цепляясь за край крыши, под ногами был тот мир, который минуту назад мы безмятежно разглядывали, мир, который тянул её сейчас к себе, возвращение в который таким способом означало - смерть.

Мужик понял не сразу, продолжал также орать, обещая расправу и призывая кары небесные. Скатываясь по крыше, в кровь обдирая ноги, я получил увесистый удар в голову, сильный настолько, что слезы выступили из глаз, на секунду потеряв ориентацию, я ударился о металлическое ограждение боком, в последствии там расцвел огромных размеров синяк, сейчас это было не важно, зацепившись ногами за тонкий пруток арматуры ограждения я накрыл рукой запястье висящей над пропастью девочки:

⁃ Женька, я тебя держу, не ссы щас, вытащим, не бойся! - и оборачиваясь к не перестающему кричать мужику:

⁃ Дядя, не ори, помоги! Помоги пожалуйста, я не удержу! Дядя, она падает!

Он не понял, я как сейчас помню мутный взгляд, рыхлый нос старого алкоголика, усы, и раззявленный в пьяном оре грязный рот. Телу было пофиг, на этой крыше он был Король, он стоял на вершине мира, загнав нарушителей "за Можай!"

Развернувшись, я пытался вытянуть её, держать изо всех сил, если понадобится - вечность!

Вечность длилась не больше 30 секунд, но, для меня изменила всю мою жизнь.

Она начала падать, рука выскальзывала из моих потных ладоней, из разодранного о жестяной край запястья потекла кровь, смачивая и без того ненадежное звено - сцепившиеся мертвой хваткой руки мальчика и девочки, последнее звено удерживающее Женю здесь, на этой стороне, но, мир неумолимо и жестко тянул назад, я не слышал уже ничего, медленно-медленно звено рвалось, из руки у меня ускользала человеческая жизнь, забирая с собой часть моей.

Глаза, подобных которым я не видел больше никогда, смотрели прямо на меня, удивленно, испугано, но без мольбы. Не было слез, не было паники, в такие моменты люди все понимают, а она была необычной девочкой, красивые ресницы моргнули и глаза уставились на меня. Один - карий, другой - синий, рука выскальзывала, миллиметр за миллиметром, "держать-держать-держать-держать, мамочка, как больно, как скользко, держаааать!!! Сукааааа!"

Всё!..

Рука вырвалась, девочка соскользнула вниз, в эти секунды она пыталась цепляться сандалиями за стену дома, поэтому чуть оттолкнувшись полетела спиной, постепенно заваливаясь назад и махая руками, я поймал последний образ - глаза, стрижка, цвет волос, голые ноги в модных шортах с маленьким, под прямым углом вырванным лоскутиком ткани. Последний прощальный взмах ресниц:"Прощай, мальчик!" Именно так, потому, что, я не уверен, Знала ли она мое имя.

Не узнала...

Тело упало на асфальт плашмя, от сильнейшего удара был раздроблен затылок, позвоночник, таз, ноги. Она умерла до приезда "скорой".

А в момент удара, я услышал внезапно трезвый мужской голос:

-Что же ты натворил, сучонок!!!

Голос был абсолютно трезв, холоден, и казалось принадлежал другому человеку! Или не человеку вовсе...

В этот момент, умерла девочка Женя, но, родился "мой типаж".

Была милиция, были врачи, была суматоха. Отец - начальник милиции, все прошло стороной, а возможно, это я не помню ничего.

Но, был один вечер, когда на стуле привычно висел отцовский майорский китель, от него сильно пахло алкоголем, мы сидели на кухне, он не пил при мне. Никогда.

Вечером был просто крепкий чай, он поднял голову, посмотрел мне в глаза:

-Сын, а помнишь того козла, что шугал вас на крыше? - вопрос был неожиданным, мы никогда не разговаривали о происшедшем несколько месяцев назад:

-Да, пап. Его же посадили?

-Его задержали, а сегодня он умер в камере предварительного заключения. Страшно умер! Пытался разбить голову о камерную "шубу", сорвал ногти, пытался руками задушить себя, потом шею разорвать, нашли его под дверью камеры, там, где сразу не видно в "волчок", он таки разорвал себе зубами вены на руках - отец помолчал немного, и совсем иначе, каким-то удивительным тоном сказал:

-Знаешь сын, это девчонка его забрала. У нас молчат все, но, я знаю, это она. Ты не думай, сын, ты ни в чем не виноват, ты не вытащил... и не смог бы, никак... это она, забрала своего убийцу.

В глубине недостроенной мансарды ждет меня Он. Не девочка Женя, я не вижу её даже во сне, хотя могу промотать в памяти мельчайшую деталь, кровь текущую по разрезанному запястью, сорванные о край крыши ногти... в темноте ждет меня Он, просит рассказать, просит понять, хочет объяснить! Ведь искупил же, ушел за ней. Не понятый, презираемый, проклятый. Я окончательно просыпаюсь от боли в руке, хорек отпускает мою руку, резко вздергивает голову и смотрит в темный угол. Какие-то секунды, потом поворачивает голову в мою сторону, я встречаюсь с умным взглядом маленьких черных глаз и на какое-то мгновение, мне кажется, один из них становится голубым. Я отрицательно качаю головой:"Женя, я помню. Не простил".

Миг, и на меня уже смотрят черные смышленые глазки хищного зверька, животное успокаивается, сворачивается клубочком и мирно засыпает.