Сын-первокурсник приехал домой на первую “побывку”, и во время его рассказа о студенческой жизни я вспомнил об истории, произошедшей во времена моей студенческой молодости. История абсолютно правдива, за исключением некоторых неточностей, которые возможны из-за давности произошедшего.

Учился я в школе довольно неплохо и поступил в Киевский политех без особых проблем. В том, что я выбрал именно Киев, была еще одна причина - в Киеве жила родная тетка одна в двухкомнатной квартире. Ее дочка, моя двоюродная сестра, вышла замуж и переехала к мужу в Ульяновск. Так что вопрос с жильем был решен на радость маме: она категорически была против, чтоб я жил в общаге.

В общем, сдал я экзамены, оттрубил положенный после поступления колхоз и умотал на две недели в Судак к маминой второй сестре. По приезде в сентябре в Киев меня ожидал сюрприз. Двоюродная сестра с мужем и малым вернулись в Киев. Мне нужно было срочно искать жилье.

Мама хотела снять мне комнату, но я уперся рогом: помимо меня у родителей еще подрастали брат и сестренка, а на зарплату учителя и инженера в советское время особо разогнаться было некуда. Мест в общаге, естественно, уже не было, заявление на поселение я по своей наивности и уверенности в комнате в тетиной квартире не написал. Всеми правдами и неправдами мне удалось полулегально заселиться в общежитие, идущее под снос.

В нем практически уже никто не проживал, отопления не было, но холодную воду и электричество еще не отключили. Во всем здании проживало лишь человек десять-пятнадцать аспирантов, да иногда во время сессии еще столько же заочников. Как мне объяснили, его должны были снести еще несколько лет назад сразу по строительству нового здания общежития, но его сдача все откладывалась и откладывалась, и поэтому эта развалюха еще стояла.

Это было огромное здание дореволюционной постройки с громадными коридорами. Дубовый пол жалостливо скрипел при каждом шаге. Когда я открыл массивную входную дверь, меня встретил то ли вахтер, то ли сторож, который представился Николаем Андреевичем. Он был под стать здания: сгорбленный старик с абсолютно седой бородой и такими же волосами. Вахтер сказал, что я могу выбирать любую свободную комнату. Поселился я на втором этаже, потому что на четвертом протекала крыша, а на третьем никто не жил - как-то жутковато было одному на этаже.

Студенческая жизнь потекла своим чередом. Учеба, развлечения, колоквиумы. Поначалу мне было непривычно одному в комнате в этом старом здании, но потом я привык. Кроме этого, я сдружился с дядей Колей, вахтером. Почти каждый вечер он поил меня чаем с домашними пирогами или печеньем, порой и домашним винцом, и травил байки и страшилки, которых он знал бессчетное количество.

Я, естественно, оголодавший по домашнему харчу, был несказанно рад продовольственной помощи, да и рассказчиком дядя Коля был интересным. Любимой его страшилкой была история о неком студенте, моем тезке, который из-за неразделенной любви выбросился с окна. В общем, стандартная история, давным-давно жил-был студент, который сильно-пресильно любил то ли одногруппницу, то ли преподавательницу, однако она то ли отказала ему, то ли вышла замуж за другого, то ли боялась за свою карьеру, и студент выбросился из окна.

По классике жанра, его привидение до сих пор бродит по общаге, правда, зла никому не приносит. Я лишь похмыкивал, слушая это, а дядь Коля сильно обижался. Он утверждал, что лично знал этого парня и это на его вахте злосчастная девушка оставила конверт с запиской, после которой студент сиганул в окно. Лично я ничего странного в общаге не замечал, хотя порой засиживался за конспектами далеко за полночь.

Так незаметно и подкралась первая сессия. Учился я неплохо, почти все экзамены сдал без проблем. Но никак мне не давался предмет жизни и смерти для первокурсников - начертательная геометрия (понимающие улыбнутся). В общем, завалил я экзамен, остался на доп. сессию и также завалил пересдачу. Предмет читала вредная и въедливая женщина, такая себе “синий чулок” с кличкой Шапокляк. Имени ее я уже не помню, пусть будет Тамара Ивановна.

На вид она была и вправду похожа на старуху Шапокляк - высокая, худая, неизменный мышиный хвостик и бесформенный балахон. Пятерку, по словам старшекурсников, у нее не получил никто и всего лишь несколько четверок за все время. Правда, если не было ни одного пропуска, тройку она все же ставила и посещение ее лекций было вопросом продолжения учебы. Я же, к сожалению, пропустил одну ее лекцию, и в канун последней пересдачи мое состояние было на грани паники.

День консультации перед последней пересдачей помню как сейчас. Хмурое утро, без перерыва идет густой снег, новогодняя елка после праздника навевает уже какую-то тоску, помимо еще нескольких товарищей по несчастью в корпусе практически безлюдно, заходим хмурые в аудиторию, мысленно уже примеряя сапоги и шинели. Входит Тамара Ивановна, раздает задания - решать можно до завтрашнего экзамена и весь экзамен.

Но это никого не радует, все знают, что решить эти задания не всегда по силам и аспирантам, а сейчас каникулы, и в институте остались одни троечники - помочь нам некому. Также молча и понуро бредем в библиотеку, сидим до закрытия над ватманами и разбредаемся по домам. Выхожу из библиотеки, а снегопад еще больше усилился, плюс начал уныло завывать ветер. И так тоскливо стало на душе, хоть волком вой. Взял я по дороге домой в общежитие бутылку портвейна, чтоб немного в компании дяди Коли поднять себе настроение.

Но в холле дяди Коли не оказалось. Понурив голову, я начал подниматься по лестнице. Поднявшись на свой этаж, зашагал по длинному темному коридору, заглядывая по дороге по жилым комнатам с мыслью найти хоть кого-то, чтоб развеять тоску. Но никого не было, все разъехались по домам. Отчаявшись кого-то найти, я сказал неожиданно сам для себя:

- Ну что, тезка, раз такое дело - нет никого, заходи на огонек, тебе наверняка тоже тоскливо.

Потом открыл двери, шутовски сделал поклон и махнул рукой, как будто приглашая войти. Разделся, бросил тубус с неудавшимися чертежами на кресло, достал два стакана и разлил портвейн. Меня это немного развеселило, и целый вечер я делал вид, что в комнате кто-то находится, разговаривал с невидимым собеседником. Неожиданно пропало электричество, что меня немного расстроило, так как я собирался еще попробовать что-то начертить. Пришлось при свече допить портвейн и ложиться спать.

Утром, когда я пришел в институт, пересдача уже началась.

- Ну что ж, - сказала Тамара Ивановна, - показывайте, молодой человек, Ваше ваяние. ("Ваяние" было ее любимым словом).

Предчувствуя близкий конец, я достал чертежи и разложил их на столе. Она наклонилась над ними. Я же стоял ни живой ни мертвый, медленно покрываясь испариной.

- Так, так, кто Вам помогал, молодой человек? - спросила Шапокляк.

Ничего не поняв, я тоже бросил взгляд на чертежи. Чертежи были АБСОЛЮТНО НЕ МОИМИ, то есть задание было мое, фамилия тоже моя, НО НА ЧЕРТЕЖАХ БЫЛА АБСОЛЮТНО НЕ ТА АХИНЕЯ, какую я вычерчивал вчера в библиотеке. Тут она чуть-чуть сдвинула ватман, и я ошарашенный увидел конверт, еще более ошарашенной выглядела Шапокляк.

- Молодой человек, это что? - багровея, спросила она.

- Это не мое, - проблеял я.

Между тем она открыла конверт и извлекла из него сложенный лист, распрямила его и начала читать. Исподтишка я начал наблюдать за ней. Никогда в жизни я не видел, чтобы человек так быстро менялся на лице, вначале цвет поменялся с бордового на желтый, затем побледнел. По мере чтения на ее лице проступал ужас, губы дрожали, а руки начали трястись. Вдруг она закричала:

- Нет нет, никогда, слышишь! Никогда! - бросила листик и выбежала из аудитории.

С интересом я поднял листик. Он был абсолютно пустой, потом я перевел взгляд на чертежи - там была та же бредятина, что и вчера.

Ошарашенный, я вышел из аудитории, не обращая внимания на расспросы одногруппников. Спустился на улицу, закурил, подумал, потом снова закурил, потом снова подумал. И потом я еще неоднократно думал над этой ситуацией, но так и не смог дать ей более менее правдоподобное объяснение. Шапокляк мы больше не видели, куда она подевалась, не знали. Экзамен нам поставил другой преподаватель автоматом.