После короткого мига темноты, настолько короткого, что потом я сомневался, что он вообще был, я оказался в тёмном, пустом пространстве. Спустя долю мгновения, сквозь мрак стали выплывать коричневые скалы, освещённые, горящими где-то в непредставимой дали, огнями. Видимо, на мгновение из-за тьмы или ещё чего-то я допустил мысль, что я в аду, и этот ад стал выкристаллизовываться перед моими глазами, принимая очертания того, что мы привыкли считать адом.

Странно, но дышать было не трудно. «Странно» потому что казалось, что всё пространство вокруг пронизано жаром и копотью. На самом деле было холодно. Не знаю, от адреналина или там действительно было холодно… Коричневые и кроваво-красные сталактиты свисали с утопленных в темноте скал. Поток мыслей принадлежал не мне. Едва какая-то мысль проскальзывала, она тут же приобретала черты в пространстве, но это были не содержательные мысли, а те слабые поверхностные огрызки, которые возникают, когда мы пытаемся подогнать совершенно незнакомую ситуацию под известные категории и понятия.

В то же мгновение, когда я подумал «зачем я тут?» из мрака выступил Козлоногий. Существо, стоящее на двух задних ногах с сильно деформированными и явно бесполезными передними и рогатой головой. Это был бы обыкновенный козёл, если бы не факт прямохождения. Какой-то злой огрызок мысли сказал мне, что он сейчас заговорит со мной, и он заговорил:

— Ты понимаешь где ты.

Это был не вопрос, а утверждение.

— Да.
— Ты хочешь вернуться назад?

Я понял, что это было предложение. Я ведь был юристом, моя интуиция подсказывала, что это было предложение заключить сделку. Точнее начало, приманка. Вдруг мне стало ясно, что хочу. Хочу ужасно. Свора страхов, которые были во мне с самого мгновения пробуждения тут, вырвалась и явила себя в куче неуверенностей: что я буду тут делать, что это за место, насколько я тут, можно ли отсюда выбраться, есть ли тут ещё кто-нибудь такой же, как я, и можно ли с ним будет подружиться? Да, я хотел выбраться, потому что пребывание здесь было невыносимо.

— Хочу.
— Иди.

За секунду до того как я произнёс это, Козлоногий стал казаться мне очень привлекательным. В его образе не было ничего от истинной природы — оно мерцало в моём мозгу, хотя глаза видели статичную картинку. Безграничная сила витала где-то, где я видел стоящего прямостоящего козла. Сложно объяснить. Если кому-то знакомо чувство, когда рядом находится человек неизмеримо умнее или сильнее тебя или тот, кого мы наделяем этими свойствами в своём воображении, и в нас возникает инстинктивное желание превознести его, морально поклониться, пусть представит, что это чувство превосходства не имеет границ, что перед тобой одновременно всё в этом мире. Это ощущение распространял от себя Козлоногий.

Снова потемнение, как в самом начале. А потом страшная, всепоглощающая боль и чувство утраты чего-то навсегда. Я вишу на гигантском крюке, вбитом в мою спину, конец которого торчит из моего живота. На нём видны порванные внутренности, комочки плоти. Я заорал, но вместо крика пошла кровь и пузыри воздуха. Раскачиваясь и невыразимо страдая, я краем глаза, хотя они висели повсюду, увидел таких же висящих и орущих. Всё пространство вокруг орало и страдало от боли. Внизу под всеми нами была чёрная пропасть.

Не знаю, сколько времени прошло. Вдруг воспалённое сознание пронзила мысль: я ещё не умер. С такими повреждениями смерть приходит не сразу, но потери сознания было не избежать, однако агония длилась и длилась, но никаких видимых изменений не наступало. Я вдруг понял. Была моя воля. Это страдание может прекратиться по моему желанию, ведь было сказано: «Иди».

Крюк пробил позвоночник на уровне поясницы, так что тело ниже пояса меня не слушалось. Опустив измазанный кровью подбородок на грудь, я напряг всю свою волю, собрал силы и потянул себя вверх, схватившись за конец крюка. С чавканьем тело приподнялось на сантиметр, но цена была столь страшной, что и воля, и силы покинули меня. Воля здесь не поможет. Какая воля может заставить человека прокатить себя по крюку, наматывая кишки? Здесь нужно идти до конца с яростью обречённого. Нечего терять: я уже в аду.

Предполагаю, моё лицо исказилось страшной гримасой, потому что мышцы свело судорогой, сдавило череп. Я тянул, напрягая всё тело, каждая мышца была задействована. Терять мне было нечего. Я рвал мышцы напряжением, а внутренности крюком. Наконец, когда осталось преодолеть короткий участок загнутого конца, длины рук уже недоставало, чтобы сделать последний подтягивающий рывок. Моя слабость требовала, чтобы я отпустил — тогда я снова окажусь на самом изгибе крюка, в начале. Страх перед ещё большей болью — последним усилием, на которое не хватало мужества, боролся со страхом упасть обратно на крюк. Хотелось отпустить себя. Борьба — это дополнительное страдание. Но я вспомнил, что терять мне уже нечего. Последнее усилие, напряжение всех действующих мышц. Я сгруппировал верхнюю часть туловища так, что меня стало клонить на бок. Крюк чуть-чуть перевернулся, я вдавил его конец в живот и стальное остриё заскользило внутри, по рёбрам. Последний рывок порванного тела, последний импульс «терять нечего», я перевернулся вниз животом, крюк вылетел из спины, расщепив нижние рёбра и продрав кожу, я падал в чёрную пропасть лицом вниз.

Интересно, сколько таких же смогло сорваться с крюка?

Не знаю, сколько я летел бы, если моё сознание из страха перед непознанным не стало словно, острым стилусом, вырезать из абсолютной темноты очертания, за которые могло бы зацепиться. В ту же секунду, а может это самообман и картинка появилась независимо от воображения — не могу сказать точно, появился огромный каньон, и я летел как раз в этот разрез между коричневых скал. Изрыгая проклятия, я инстинктивно закрыл лицо руками. Хрустящий удар и темнота.

Снова этот странный промежуток времени, как будто я только моргнул. Невозможно сказать точно, что это за промежуток — этого момента словно и нет, может быть лишь моё сознание фиксировало его, чтобы хоть как-то объяснить резкую перемену состояний. Я снова был цел, хотя точно помнил удар и перелом лицевых костей и локтей, которые закрывали голову. Ноги снова слушались меня, а рваных ран от крюка словно и не было. Осмотревшись, я пошёл вперёд вдоль коричневых стен каньона. Ещё до того, как я поднял голову, я уже знал, что не увижу висевших на крюках скорбных мучеников, которые тоже согласились на сделку. А может потому и не увидел, что знал это заранее. Неведомая по силе интуиция тянула меня в одну сторону каньона, каким-то образом направление движения было известно, словно выход манил меня.

Не знаю, сколько времени я шёл. Страх снова стал нарастать, потому что с обеих сторон и сверху была лишь неизвестность. Несмотря на точное знание направления, я стал сомневаться. Вдруг земля стала мелко-мелко вибрировать. Это не землетрясение — именно вибрация. Мелкая, мерзкая, как будто что-то разъедает земную кору, чтобы стряхнуть её с себя. Стало ещё страшнее. Коричневые стены каньона заметно завибрировали, я сузил глаза, и в расширенных из-за постоянного полумрака зрачках отразились миллиарды шевелящихся тел. Пауки.

Они выползали прямо из стен, из камня. Острый укол пронзил лодыжку. Затем ещё один, выше и на другой ноге. Уколы стали учащаться, но после каждого укола боль не проходила, а лишь нарастала, менялось только её качество: с острой на тянущую, вяжущую, парализующую. Опустив взгляд вниз, я увидел, что уже до пояса покрыт пауками, и шевелящаяся масса наползала на меня быстро и неостановимо. Я кинулся бежать вперёд. Опыт предыдущих двух испытаний: крюка и падения подсказывал: ничто здесь не может причинить мне вред, который был бы непоправим. Значит нужно было поскорее выбраться из лавины пауков. Выбраться до того момента, когда моё желание остановить страдание не перевесит желание снова стать живым.

Последнее, что я видел было отвратительно-розовое ротовое отверстие паука, похожие на его лапы хелицеры и мохнатые челюстные лопасти. Глаза после острых уколов налились нестерпимой болью, я уже визжал от неё, я стал полностью слепым. Казалось, глазные яблоки надуваются в черепе и одновременно вылезают наружу и погружаются в череп воспалёнными тканями.

Однако направление движения потеряно не было. Физическая слепота подарила мне более ясное видение дороги. Теперь путь светился, это был коридор, в конце которого находится мощный источник света. Позади же была тьма. Я повернул превращённое в разъеденную кашу лицо в сторону кромешной темноты позади себя. Очень хотелось пойти туда. Там не было пауков. Не было вообще ничего. Одна лишь успокаивающая беспроглядная тьма. Ни прошлого, ни будущего, ни понимания.

Пауки всё кусали, я уже не мог идти. Ни одно физическое тело не выдержало бы такого. Я чувствовал боль и немощь, но по какой-то причине ощущал себя в состоянии идти. Я выбрал путь вперёд, к свету.

Не знаю, сколько я шёл, но, терпя мучительное истязание паучьими челюстями и ядом, я старался не выпускать одну мысль: это страдание не вечно. Тьма вечна, а эта мука — нет.

Интересно, сколько таких же смогло преодолеть этот предел?

Промежуток времени равный, возможно, тысячелетиям, а возможно одному морганию. Пауков больше нет, я снова цел. Я стою на плато, впереди дверь, а перед ней огромные весы. Одна чаша пуста, на второй лежит существо. Не понятно, как столь огромное количество людей поместилось в него, но время, расстояния и другие меры не имеют там никакого значения. Значение имеет твой выбор. Это существо представляло собой всё человечество. Не нужно было даже приглядываться, чтобы увидеть, что в нём одном были все люди, когда-либо жившие, живущие и ещё не рождённые — там были сотни миллиардов людей. Многоногое, многорукое, многоголовое существо лежало на чаше весов, и от него исходил животный, ощутимый физически в виде мурашек у меня на коже страх. Оно боялось смерти. И тогда ко мне пришло осознание. Никто не говорил мне, но я понял. Я или всё человечество.

Передо мной стоял выбор: выйти в мир живых и быть там одному или остаться здесь, в вечном безвременье, в бесконечном, глухом, гнетущем ничто, принять на себя это бесконечное, никогда не заканчивающееся, беспредельное страдание отсутствия всего, даже времени, но сохранить всё человечество. Выбор: один или все кажется очевидным для стороннего наблюдателя, но когда этот один — это ты, и ты сам должен сделать этот выбор, всё становится куда сложнее. Разум говорит одно: «Ты всего лишь один человек, что стоит одна жизнь по сравнению с миллиардами», а сущность человека, эмоции, страсть к жизни и жажда свежего воздуха говорят: «Они всё равно ничего не узнают, их просто не будет, чтобы знать, никто из них тебя не достанет, ты им ничего не должен, никто тебе не отомстит, выбор в твоих руках».

Я стоял и колебался, ощущая, как раскачивается эта чаша весов внутри меня, в моей груди. И последняя искра радостного разума вспыхнула во мне: «Это же Козлоногий». Крюк, пауки, бесконечная дорога — всё ложь. И этот выбор — тоже ложь. Нет никакого выбора, я не имею сил уничтожить всё человечество. С весёлой улыбкой я побежал вперёд, ухватился за цепь пустой чаши, пролетел как на тарзанке, спрыгнул на чашу. Она не шевельнулась. Так и есть: чаши неподвижны. Я побежал дальше и выскочил в дверь.

На улице было серо, моросил дождь. Страшная жажда, словно весь срок нахождения в аду разом обрушился на меня. Упав к ближайшей луже, я начал пить. Живот надувался всё больше, я пил, а жажда не проходила. Наконец поняв, что это не прекратится, пока желудок не лопнет, а тогда весь путь оказался бы напрасным, я оторвал себя от лужи, засунул два пальца в рот, и обратно потекла всё та же мутноватая вода из лужи, словно она и не была в желудке. Не было даже намёка не привкус желчи. Мой желудок не работает. И весь организм тоже. Чудовищная, мучительная, бесконечная, неутолимая жажда — жажда всего, голод, страсть к женщинам, безграничной власти разрывают моё существо на миллиарды частей, я вмещаю в себя столько эмоций, желаний и страстей, сколько вмещает в себя всё человечество от самого его зарождения и до самого последнего человека, который родится в далёком будущем.

Козлоногий сказал: «Иди». Договор ведь был о том, что я вернусь в мир живых, а не сам стану вновь живым. Он — Ложь. А ведь всё могло быть иначе, если бы я просто был внимательней и, когда мы договаривались, сказал бы, что хочу вернуться в мир живых живым человеком. Он — Ложь. И именно поэтому я постарался поскорее прогнать иллюзию, что такой договор помог бы мне снова ожить. Он бы нашёл другую лазейку. Он — Ложь.