Старенький «Икарус» беспощадно потряхивало на размытой ноябрьскими промозглыми дождями грунтовке. Капли бежали по стеклу – прозрачные и чистые в начале своего пути, к его финалу они набирали критическое количество пыли и становились частью грязевого орнамента по краю окна.

Прижавшись щекой к стеклу, Дима устало провожал припухшими от недосыпа глазами каждую, точно путь их не был предрешен подобно его собственному, но – все напрасно. Вода становилась грязью, а его жизнь из клубных тусовок и неоновых огней покрывалась серостью полусгнивших заборов и пустотой заброшенных коровников. Хрипели старые – проводные еще – наушники; в них гулко бухали басы, будто эхо прошлой его, Диминой, жизни. От этого щемило сердце, а капли текли по стеклу и с внутренней стороны.
— Эй, молодик! Паря! Малой! – пробился хрипловатый тенорок водителя сквозь бьющийся в унисон с сердцем Benassi Bros.
— А? – Дима снял наушники, повернулся к коренастому мужику за баранкой. Тот был одет в драный ватник и почему-то тюбетейку.
— Я говоря, подъезжаем скоро. Вон они, твои Малые Мшары, за холмом уже.
— Спасибо.

Подняв голову, водитель пристально посмотрел на Диму в зеркало заднего вида, украшенное четками, ёлочкой, иконкой и еще черт знаем чем.
— А ты не местный штоль, малой? Бачу, не местный, я тут всех знаю. В гости никак?
— Ага, в гости. К бабке, – кивнул Дима. Тут он несколько лукавил.
Бабку Надью – та всегда настаивала на этом языколомном мягком знаке – Дима видел один раз в жизни, лет двенадцать назад. Изящная и стройная, совершенно не похожая типичную сельскую жительницу, она умерла, когда Диме было десять – в аккурат после его ежегоднего визита. Хоронил ее кто-то из родственников – тихо, без гостей и церемоний. Деревянный дом, оформленный на наследников был посещен лишь однажды и, признанный непригодным ни для проживания, ни для продажи, остался заброшен. Оно и неудивительно – мало ли их, перекошенных хибарок в покинутых деревнях брянской глуши? Однако, сейчас для Димы этот дом оставался последней надеждой, чтобы не попасть в тюрьму и не отправиться в плавание со старым аккумулятором на шее.
— Дело хорошее. Деревни-то умирають, остаются там одни старики да алкаши, работы нет, шамать неча. Тут анадысь чув, веришь-нет, мужиков участковый поймал, так знашь на чём? Они кирками из фонарного столба арматуру выковыривали, слышь? – усмехался водитель, – Говорили, мол, хотели как цветмет сдать. А там шоб одну арматуру вынуть, надоть сутками впятером долбить... Не стали наказывать, пожурили, конечно. Но село нынче без света осталось, это да...
— М-м-м... – Дима не знал, что ответить на такую историю. – А выходить скоро?
— Да говорю ж, недалече. А в рюкзаке-то гостинцы, поди? Вон аж к земле гнешься!
— Ага. – снова соврал Дима.
— Ну... Все. Приехали.

Автобус резко затормозил и поднявшись было с сиденья, парень едва не полетел головой в проход под тяжестью рюкзака. Выглянув в окно, он ожидал увидеть деревню, но вместо этого там темнела густая чаща. С другой стороны пузырилось от дождевых каплель болото.
— Куда приехали-то? Где деревня?
— Э-э-э, малой, до деревни я на этой колымаге не доеду. Им шлях-то, ну, дорогу, совсем размыло, давно уж. Вот уж который год не ремонтируют. Сначала при Ельцине волынку тянули, таперича совсем не допросишься...
— И... куда мне теперь?
— А вон, гля, стежка, бачишь? – ткнул водитель обкусанным и желтым от никотина ногтем в лобовое стекло. – Вот прямо по ней и ступай, только смотри – с тропинки не сходи, а то здесь трясина хитрая, хищная...
— Эту шутка что ли? – Дима не мог поверить, что этот мужик всерьез предлагает ему топать по тонкой, еле заметной в зарослях осоки, земляной косе. – А если я... заблужусь?
— Да не сикай ты в портки-то! Тут бабки выходють бруснику собирать, а ты вон – бычура здоровый! Сдюжишь! Тем паче – комаров нонче нет. Там вон – гля, вешки местные понавешали...
Действительно – тут и там с корявых ветвей свисали какие-то ленточки с разнообразными грузиками на них – косточки, палочки, высохшие пучки рябины.
— Во, ты по ним иди и не заблудисси. Только палку все ж какую найди на всякий не дай бог...
— Спасибо, — процедил Дима сквозь зубы.
С шипением и скрипом автобус распахнул свои двери-гармошки. Одна створка застряла и все никак не открывалась.
— Ты ёбни её мальца! – посоветовал водитель. – И это... Следующий раз я во вторник поеду, это через неделю значится. Ты если шо, заранее лучше приходь и надень чего поярчее, я здесь обычно не останавливаюсь, могу не заметить.
— Не пригодится... – со вздохом ответил Дима и спрыгнул с подножки. Белые кроссовки тут же ухнули всей подошвой в сочно чавкнувшую грязь...

***

— Такой расклад, Димас. Сам понимаешь, могло быть и хуже, — виновато разводил руками Михэль – в миру Мишка Боков, день знакомства с которым Дима проклинал на все лады. Чего ему стоило в ту ночь просто остаться дома, посидеть в Интернете, прогуляться по району, хотя бы просто поспать... Но у беспощадного рока были свои планы.
— А ты на меня уолком не смотри, пацанчик. – добивал Тофик вальяжно, приправляя слова восточным акцентом. Весь его интеллигентский лоск сошел как морок, обнажив теперь волчью наружность самого обычного криминального авторитета. Все в его облике – кожаный пиджак, бесчисленные печатки, многократно сломанные нос и уши – буквально кричали об опасности, но ставка была так высока, а дама и валет в руке так идеально сочетались с десяткой ривера... – Ты уидел, за чей стол садишься, нечего теперь скулить.
На стол шлепнулся пузатый пакетик – едва ли больше Диминого кошелька, истощавшего после той судьбоносной партии – теперь в нем лежали лишь дисконтная карта «Дикси» и пятисотрублевая бумажка.
— Что это за дрянь? – выдавил из себя Дима пересохшими губами.
— Почему дрянь? Хороший, качестуэнный продукт. Как слеза младенца.
— И я это должен... продать?
— Да я тебе помогу, не ссы, у меня свои каналы есть, знакомые... Скинем вес за неделю, отвечаю! – уверял Мишка, пытаясь загладить свою вину, ведь это он зазвал Диму за стол Тофика.
— Должен ты мне. – выплюнул бандит, — Как ты будешь отдауать – меня не ебёт. Я тебе предлагаю уозможность, а как ты ей распорядишься... Деньги я от тебя жду к десятому числу.
— Это спиды, да?
— Слюшай, по-моему, он не понимает...
В затылок прилетел удар – несильный, но ощутимый. Своего хозяина верный пес Умар понимал с полуслова. Дима ткнулся носом в край стола, пошла кровь.
— Он понял-понял, мы беремся. Через неделю все будет, отвечаю! – вился мухой Михэль вокруг Димы, оттесняя крепких чернявых парней в спортивных костюмах. Схватив пакет, он быстро запихал его Диме во внутренний карман куртки, прихлопнул сверху. – Спиды так спиды, да, Димон?
— Паспорт дауай сюда, – потребовал Тофик.
— У меня не с собой.
— Билядь... – Тофик цыкнул зубом, посмотрел оценивающе на Диму. — Адрес суой гоуори!
— Дружбы двадцать восемь, пятая квартира, — с готовностью выпалил Мишка.
— Ладно, сойдет пока. Заутра заеду, посмотрю, чем ты там жиуешь-дышишь.
В прокуренном салоне Мишкиной вишневой «Вольво» Дима прижимал к носу грязную, всю в машинном масле, тряпку – ничего лучше в автосервисе Тофика не нашлось. Откинув голову на сиденье, он с ужасом прокручивал в голове вероятности грядущего. Вот он не справляется с продажей наркотиков, и Тофик отвозит его ночью на затянутое ряской болото Рыжуха, где уже покоится с десяток его должников и конкурентов. Вот он попадается на первой же закладке, мать рыдает на суде, он отправляется на зону, где со своей белокурой башкой и субтильным телосложением становится чьей-нибудь сучкой на долгие пять-семь-девять лет. Вот...
— Все, Дим, приехали, – раздалось с переднего сиденья. За окном темнела родная девятиэтажка. – Да ты не расстраивайся, все могло быть куда хуже...
— Иди нах...й, Миша! – выпалил Дима, буквально выпал из машины и с силой захлопнул дверь.
Дом казался теперь чужим. До боли знакомый беспорядок холостяцкой квартиры теперь напоминал просто свалку потерявших названия и функции предметов. Прижавшись к прохладному дерматину двери, Дима сполз на пол, прикрыл лицо руками и тихо заплакал. Пальцы дрожали как с похмелья, сознание отказывалось концентрироваться на чем-то одном, а чертов пакет жег сквозь куртку. Казалось, он набухает, расширяется и скоро лопнет, заполнив коридор Диминой квартиры вредоносным белым порошком.
— Сука! Сука! Сука! – молотил он по-детски кулаками по ламинату, но реальность была беспощадна к нему и глуха к его истерикам. – Дебил! Чертов дебил! Су-у-ука...
Какова была вероятность наткнуться на стрит-флеш в руках этого бандоса? Один к тысяче? Один к миллиону? Теперь уже не важно. Теперь он, Дима Подлеснов, двадцати трех лет отроду, вчерашний выпускник Брянского Технического либо сгинет на зоне, либо превратится в торфяную мумию, которую выловят через пару сотен лет и положат под стекло в музее.

Вдруг зазвонил телефон. Подняв трубку, Дима вновь услышал этот приторный извиняющийся тон:
— Дим, ты только не вздумай дурить, ладно? Мне пришлось им все сказать, они тебя везде найдут, Дим. Давай все спокойно продадим и...
С треском телефон разбился о вешалку в коридоре, брызнули осколки дисплея. Вместе с половинками корпуса на ламинат со звяканьем приземлился брелок в виде пупса с единственным прикрепленным к нему ключом. Мама, уезжая на выходные в Орел к своему возлюбленному бизнесмену, оставила ключ от бабушкиного дома Диме – «Мало ли что». И в блеске металлического кольца и длинного ключа от массивного навесного замка забрезжил огонек надежды: о доме в сельской глуши не знал никто, кроме матери. Найти какие-либо зацепки не смог бы и Шерлок Холмс – дом находился в собственности у тети, живущей аж в Новгороде, фамилия у бабки вообще была другая – то ли Зёдер, то ли Зондер, а сама деревня не искалась даже Яндексом. Идеальное место, чтобы залечь на дно и переждать, пока Тофик не забудет о должнике. А потом можно рвануть к маме в Орел, где та строит личную жизнь или доехать до Санкт-Петербурга и попроситься к отцу на работу в транспортную фирму. Тот пускай и не звонит, но не оставит же он сына совсем без поддержки... во второй раз?
Через полтора часа Дима, шарахаясь от каждой тени, стоял у билетной кассы на вокзале. Рюкзак его был набит упаковками лапши быстрого приготовления, теплыми вещами – ноябрь стоял промозглый, а впереди ждала холодная зима. Чтобы не умереть со скуки, он прихватил с собой несколько книг, которые купил еще подростком. Мобильник Дима брать бы не стал, будь тот даже цел – по нему могли и выследить. Из техники – только старенький MP3-плеер с функцией радио. Также, на самом дне рюкзака, завернутый в одеяло и накрытый металлическим ковшом, лежал тот злосчастный пакетик – почему-то у Димы не хватило смелости спустить все в унитаз. Оставить его дома он тоже не рискнул – если бы мама нашла дома наркотики, ее бы хватил инфаркт. Записку он и так оставил максимально туманную: «Еду к бабушке, когда вернусь – не знаю. Телефон сломан, не звони», так что пакет спидов может стать последней соломинкой, которая переломит хребет маминого спокойствия.
— Один билет до Земляничной, пожалуйста.
— Сто тридцать восемь рублей. – отозвалась кассирша.
Когда Дима проходил металлоискатель, тот предательски запиликал.
— Рюкзачок открываем, показываем! – поднялся со стула пузатый полицейский.
Сердце замерло, кровь отлила от лица, собралась вся в бешено бухающем сердце. Ватные пальцы едва справились с застежкой.
— Что тут у нас... Ага. В поход собрались? – поинтересовался тот.
— Точно, — сглотнув, кивнул Дима.
— Ну... смотрите, не заплутайте там! Счастливого пути.
Потеряв к Диме всякий интерес, полицейский вновь тяжело приземлился на кресло и занялся лотком с корейским салатом. Впереди озаряли темную платформу окна ночной электрички «Брянск-Орловский-Суземка», суля надежду на спасение.

***

Малые Мшары выглядели удручающе. В последний раз Дима был здесь в детстве, и не замечал этой разрухи и убогости, что сейчас буквально бросалась в глаза, наполняя сердце горечью и странной, будто выплывшей из генетической памяти, беспричинной тоской, или даже, скорее, «кручиной».
Окруженная болотами деревенька в десять домов казалась давно заброшенной. Не было слышно лая собак; поле густо покрывали высохшие стебли борщевика; несмотря на пасмурную погоду, в окнах не было света. Проходя мимо съезда на дорогу, Дима окинул взглядом указатель и зачем-то установленный, прогнивший до черноты, деревянный шлагбаум. Название на указателе было старательно замазано, точно потрудились партизаны. Неожиданно для себя, парень удовлетворенно хмыкнул: где-где, а здесь его точно не найдут.
Проходя мимо деревянных хибарок, окруженных зарослями сорняка, он чувствовал себя неуютно – казалось, ослепшие провалы разбитых окон напряженно всматриваются, следят за чужаком, провожают тоскливым и озлобленным взглядом. Дима ускорил шаг, но это не сильно помогло – кроссовки тонули по щиколотку в густой грязи, заполнявшей колеи от тракторных колес, а дождь заливал то в глаза, то за шиворот. Наконец, он добрался до бабушкиного дома.
Тот выглядел, пожалуй, еще хуже прочих и походил на брошенного в канаве мертвеца. Заколоченные окна казались навеки сомкнутыми глазами, крыльцо с провалившимися ступеньками – вываленным из зловонной пасти языком, прохудившаяся крыша – проломленным черепом. Замок проржавел насквозь, и Дима воевал с ним добрые минут десять, пока, чертыхнувшись, не выдрал вместе с петлями.
Внутри пахло сыростью и гнилой древесиной – нутро мертвеца. Однако мебель и даже какие-то тряпки, тазики и иконки в красном уголке остались нетронутыми, только потемнели от времени. Впрочем, все это Дима видел лишь мельком, краем глаза, первым делом бросившись к печи. Когда-то белая, теперь она была покрытая угольными разводами и сколами, но это была печь! Продрогнув и промокнув насквозь, сейчас ему больше всего хотелось согреться. Дров поблизости не нашлось и Дима, недолго думая, споро разломал на части колченогий табурет. Закинув обломки в раззявленную черную пасть, он достал из кармана зажигалку и издал горестный стон: ни газет, ни бумаги в доме не было.
Огонь не брал ни мокрые обои, ни поросшие грибами книги из соседней комнаты. Пришлось лезть в рюкзак. После недолгого размышления для растопки был выбран томик Лукьяненко.
Дима рассовал страницы под шалашик из обломков табурета и принялся тыкать с разных сторон зажигалкой, но огонь все никак не желал заниматься. Лишь изорвав книгу на клочки, он добился кое-какого результата – дрова занялись, но дым, вместо того, чтобы уходить в трубу теперь стелился по полу и поднимался выше. Закашлявшись, Дима побежал открывать окна, но кто-то вколотил гвозди в рамы. Дым щипал глаза, набивался в горло кислой гарью, обжигал ноздри. Слезы текли ручьем, и парень, не разбирая дороги рванул к двери. Больно ткнулся бедром в угол стола, споткнулся о какой-то горшок у двери, схватился за ручку и... Дверь сама распахнулась навстречу.

Сердце ухнуло в полость под ребрами. Усилием воли Дима заставил себя открыть глаза и посмотреть на пришедшего. Из-за слез изображение расплывалось – перед ним стоял кто-то невероятно тощий с серой паклей на подбородке, а за его спиной возвышалось что-то громадное, пятнистое и многосуставчатое. Сердце сжало заячьим страхом перед нечеловеческим силуэтом. Лишь моргнув раз-другой, Дима понял, что за неведомое чудище он принял лысую березу за спиной гостя.
— Явилси! Внучек без ручек! – проквакал визитер и оттолкнул Диму обратно в дом. – Хто ж так топит?
Протерев глаза, Дима наконец разглядел пришедшего. В доме хозяйничал старик. Был он дряхл, худ и грязен; в всклокоченной бороде застрял какой-то мусор, одежда представляла собой потерявшее всякий цвет и форму рубище. Его кожа была вся покрыта ссадинами и царапинами. Стоптанные до бесформенности ноги были босы и походили на болотные коряги.
Голыми руками старик вынимал из печи горящую бумагу и перекладывал ее в маленькое отверстие под дымоходом. Двигался дед странно, неуверенно – наверное, страдал от болезни Паркинсона. Дерганые движения были избыточны и неэффективны, но старик явно знал, что делает. Переложив достаточно количество растопки, дед довольно кивнул и закрыл заслонку. Печка будто чихнула, но поток дыма наконец-то прекратился. Удовлетворенно крякнув, старик повернулся к Диме.
— Спасибо. – пробормотал тот смущенно. – А вы кто будете?
— Не буду, побывал уже. – разговаривал старик странно: раскрывал рот на всю ширину точно кукла из «Улицы Сезам», демонстрируя немногочисленные оставшиеся зубы. – Ну-ка подь сюды!
Неожиданно крепкая руки вдруг схватила Диму за челюсть – пальцы были на ощупь как наждак – надавила, превратив Димин рот в мятую букву «О».
— Гляди ж ты, своих не зацепило. – рука отпустила Диму и повисла безжизненной плетью. – И чаго ты здеся забыл? Не вишь, помёрла деревня? Пяздуй обратно в свой город, телок жамкать да титьку мамкину сосать. Давай-давай...
Старик невпопад замахал руками, точно гусей гнал.
— Слышь, шел бы ты отсюда, дед! – разозлился Дима. – Я пожилых не бью, но...
— Но шо? На старика руку подымешь? Так давай! Сдюжишь ли?
Незваный гость застыл, насмешливо глядя на Диму. Тот смотрел в ответ, сощурившись. Все-таки старик был отвратительный: теперь, когда дым рассеялся, Дима смог ощутить жуткий духан, какой бывает от вокзальных бомжей, только без примесей спирта. Передние зубы были похожи на оплывшие капли потемневшего воска, волосы торчали колтунами, «одежду» покрывали репьи а из левого глаза старика торчала заноза, но его это, похоже, ничуть не беспокоило. Покачиваясь, он стоял напротив, а по бороде из приоткрывшегося рта бежала ниточка слюны.
«Дебил какой-то» — подумалось Диме. Нужно его как-то выпроводить.
— Вали давай, я сейчас полицию позову! – лишь произнеся это, он понял, как, наверное глупо звучит, рассуждая о полиции в этой глуши. А есть ли здесь вообще полиция? Должен быть хотя бы участковый. Запоздало вспомнилось: «Дорога же размыта!»
А старик все стоял, будто впав в какой-то транс.
— Эй? Дед, ты в норме? – на пробу Дима ткнул странного визитера пальцем в плечо. Тот тут же встрепенулся, взмахнул руками на манер Петрушки, высунул язык и затараторил:
— Не кликнешь ты полицию, малахольный. Ты ж сам здеся ховаться приехал. Вон у тебя и порошки всякие в торбе. Ничаго ты никому не скажешь...
Дима внутренне похолодел – откуда старик знает про спиды и преследование?
— Да ты глаза не пучь, а лучше меня слухай. Гиблое здеся место, плохое. Леса Брянщины, чертовщина, слыхал, нет? Вали домой давай, к мамке под юбку, хай защитит.
Страх сменился гневом. Да кто такой этот дед, чтобы его запугивать? Выглядит как местный сумасшедший. Да и что он кому расскажет? По виду – того и гляди дуба даст, так чего его бояться?
— Знаешь что, дедуля? Пошел-ка ты на х...й отсюда. А сам не уйдешь, я тебе вот эту... – Дима взял у печки кочергу, приподнял ее угрожающе, — поебень засуну так глубоко, что вы ее всей деревней не вытащите. Понял?
— Я-то тебя поняв, а ты меня, кажись, не очень... Ну да ничего, мож за ночь дотумкаешь.
Старик по-шутовски поклонился в пол – и как гибкости хватает – и спиной вперед вышел из дома. Подбежав к двери, Дима еще долго провожал взглядом старика – тот так и шел задом наперед, не оглядываясь, а ноги его невпопад месили грязь, точно кто-то хотел лишь изобразить ходьбу, управляя дедом как марионеткой.

— Еб...нутый, — выдохнул Дима и захлопнул дверь. Подумав немного, вставил в дверную ручку кочергу. В доме все еще стоял собачий холод. Вдобавок, капало с потолка.
Закинув в печь заодно и ножки стола – тот все равно рассохся и треснул по центру – Дима смахнул с нее остатки каких-то истлевших тряпок, положил свое одеяло и улегся сам сверху прямо в одежде. Нервное перенапряжение последних суток дало о себе знать, и парень заплакал. Он рыдал, подобно ребенку, размазывая слезы, жалел себя, клял Мишку, Тофика, азартные игры и тот долбаный клуб, где он рискнул сесть за покерный стол.
Наконец, кончились и слезы и мысли; Дима заснул тяжелым муторным сном. Снилась ему всякая мерзость – как под корнями ползают крупные красные черви, отравляют своими слюнями растения, а те, в свою очередь дают омерзительные, вздувшиеся будто нарывы, багровые плоды. Снились крупные пунцовые мухи, садящиеся на гниющий коровий бок, и Дима мог видеть как их хоботки хищно вонзаются в расползающуюся плоть, а яйцеклады впрыскивают меж волокон дозы омерзительных малинового цвета яиц, из которых вылуплялись миниатюрные Тофики. Они взлетали, вились над коровьим трупом, и в их жужжании слышалось: «Деньги жду к десятому числу». А еще Диме снилось, как через трубу в печь проникает что-то пятнистое, многосуставчатое и играется с его волосами своими длинными тонкими пальцами.

***

Утро было пасмурным – туман стелился по стылой земле, сливаясь своим грязно-серым оттенком с свинцовым небом. Кажется, целый день обещал лить дождь. Дрова в печке прогорели до головешек, а у Димы голова просто раскалывалась – видать, сказался сон в задымленном помещении. Ужасно хотелось пить, но воды в рюкзаке не было – парень уповал на местный колодец, всплывший из детских воспоминаний вкусом холодной до ломоты в зубах ключевой водицы.
Единственное найденное в доме ведро было лишено ручки и имело форму раззявленого в рыданиях рта. За неимением лучшего, приходилось довольствоваться этим. Найдя какую-то веревку, Дима просунул ее в петли на манер ручки и вышел из дома. Постоял на пороге, в недоумении рассматривая дверь – запереть ее теперь бы никак не получилось. Оглядев безлюдный большак, плюнул и оставил все как есть – кому он нужен со своим рюкзаком «Роллтона» и пакетиком спидов?
Утром Малые Мшары выглядели ничуть не лучше. Дождь уже прекратился, но солнце все равно почти не пробивалось через плотные темные облака, и деревню покрывал серый полумрак. Казалось, будто кто-то сбросил насыщенность цвета и яркость до минимума, погрузив окружающий мир в мертвенную сепию.

То и дело глаз натыкался на свидетельства разрухи – пустая конура с валяющейся в пыли цепью, покосившиеся заборы, лишенные проводов электрические столбы. Из окна дома у колодца и вовсе выглядывали разлапистые головы борщевика. Сам колодец также был в плачевном состоянии – крыша, наверное, снесенная ураганом, валялась рядом и медленно врастала в землю. Бетонные кольца покрывал мох, а на изогнутой ржавой ручке сидела растрепанная ворона.
— Кыш! – взмахнул Дима рукой.
— Кар-р! – возмущенно ответила ворона, но даже не встрепенулась.
— Кыш, кому говорю! Пошла вон! – парень продолжал махать руками, но глупая птица и не думала улетать, лишь пялилась блестящим глазом в ответ. Тогда Дима с грохотом саданул ведром по бетону. И тут случилось странное – ворона не просто не улетела, вместо этого она с воинственным «Кр-ра-а!» вскочила со своего места и ринулась к Диминому лицу. Парень едва успел закрыться руками, когда острый клюв колотнул его в бровь – раз, другой, явно целясь ниже – в глаз. Птица била крыльями по лицу, царапала руки коготками; оставалось лишь прикрываться от злобного создания, отступая назад. Наконец, после одного, особенно болезненного удара, парень взвизгнул и взмахнул ведром. То ударилось обо что-то, и ворона с визгливым карканьем шлепнулась в грязь. Птица завозилась, пытаясь подняться и взлететь, но Дима, одержимый яростью, удержал хвост ногой и со всей дури ударил ворону ведром по голове. Потом еще и еще, пока птица не превратилась в серо-красное втоптанное в грязь пятно.
Попытавшись вытереть кровь с лица рукавом, Дима ее только размазал. Плюнув, повесил ведро на ржавый крюк и сбросил в колодец. Барабан закрутился, зазвенела цепь, сбрасывая чешуйки ржавчины. Бах! – стукнулось ведро обо что-то внизу; цепь продолжала крутиться. Послышался слабый всплеск.
С гадким предчувствием парень принялся крутить ручку – та шла удивительно легко. Наконец, подняв ведро из колодца, Дима сжал челюсти, сдерживая рвотный позыв – на дне ведра плескалась грязная, с трухой и тиной водица, а на самом дне выписывали кольца ярко-красные и распухшие будто утопленники черви.
— Блядь! Мерзость!
Выплеснув дрянь из ведра, Дима застыл в раздумиях. И откуда теперь брать воду? Взять с собой хотя бы бутылку он не догадался. Память услужливо подсказала – где-то за лесополосой должно быть сельпо. В кошельке оставалось еще рублей семьдесят, отложенные на автобус. Похоже, придется уламывать водителя прокатить «зайцем», когда настанет время ехать обратно. А когда оно настанет? И настанет ли?
Вернувшись к дому, Дима застыл – дверь была раскрыта нараспашку и теперь поскрипывала, мотаясь из стороны в сторону от ветра.
«Нашли!» — пронзила сознание мысль, но парень ее отбросил – кто его мог найти в этой глуши? Однако, на всякий случай, отломал от забора трухлявую доску с торчащими ржавыми гвоздями, поставил ведро на крыльце и медленно переступил порог, выставив оружие перед собой. Половицы предательски скрипели под ногами, а темень заколоченного дома могла скрывать в себе кого угодно.
«Или что угодно» — шепнул страх.

— Ослушалсси, значить. – проквакал в темноте знакомый голос. В углу шевельнулась тень, и на свет выковылял давешний старик.
— Чт-т-о вы здесь делаете? – страх поутих, сменился недоумением и озабоченностью, но зубы все еще постукивали в унисон с сердцем.
— Что ты здесь шукаешь – вот вопрос!
— Не ваше дело. – взгляд быстро метнулся к рюкзаку у печи. Тот казался нетронутым. И на том спасибо. Оставалось только выставить аборигена. Все в нем казалось неправильным, неестественным, особенно нервировала Диму заноза в глазу, которая старика, похоже, вовсе не беспокоила.
— Ишшо как мое! То моя деревня, я за нее в ответе, и тебе тута не место. – вдруг, замолкнув, старик крутанул головой до хруста, вперился по-птичьи одним глазом в Диму, напомнив о встреченной у колодца вороне. – Як кемарилось на новом месте? Приснился жаних невесте?
Голову будто по команде наполнили ночные видения – красные черви, жирные мухи, болезненно-раздутые овощи.
— Вижу-вижу, не любо тебе у нас. Так и езжал бы отсюда, паря. Пропадешь ведь не за грош, як собака последняя.
Дима, не настроенный на диалог, угрюмо сопел, красноречиво сжимая доску. Старик пожал плечами – как-то странно, едва не коснувшись затылка лопатками – и буркнул:
— Ну, хозяин-барин. Как хошь. Не говори, шмурак, потом, что не предупреждал...
Покачиваясь, будто пьяный, дед вышел из дома и побрел вдаль по чавкающей грязи. Лишь тогда Дима с облегчением выпустил из рук доску и бросился к рюкзаку. Все было на месте – даже кошелек. Оглянувшись, парень залез рукой под металлический ковшик на дне, пощупал – треклятый пакетик тоже был на месте. Вынув из кошелька последние оставшиеся деньги, Дима воткнул в уши пуговки наушников и отправился на поиски сельпо. Движимый неизвестным порывом, пакет с порошком он тоже переложил к себе – во внутренний карман куртки. Так целее будет – из всего Димкиного имущества, как это ни обидно признавать, выданный Тофиком товар сейчас – самое ценное.
Проходя мимо старой, дореволюционной еще церкви, парень отметил, что все, даже отдаленно похожее на цветмет было уже снято – обезглавленная, без креста и дверей, она больше напоминала заброшенный крематорий с этой уходящей ввысь трубой, что раньше держала купол. Маленькое деревенское кладбище и вовсе заросло крапивой до полной неузнаваемости и теперь больше напоминало плантацию.

Дойдя, наконец, до приземистого здания с ржавой металлической дверью, Дима застонал – приколоченная к стене фанера уведомляла, что сельпо открывается только по пятницам и понедельникам. Значит, еще три дня нужно как-то перетерпеть. Само объявление, сделанное под трафарет, судя по цвету висело здесь по меньшей мере лет десять. На всякий случай, он обошел здание по кругу, но никаких следов людского присутствия не обнаружил. Несолоно хлебавши, Дима отправился назад, в свое новое жилище.
От клубняка в наушниках тошнило – так сильно он диссонировал с безрадостными пейзажами русской глубинки. Переключив на радио, Дима тоже ничего не добился – сигнал здесь не ловил, на всех частотах немо шуршала статика. Прыгая по каналам, в надежде поймать хоть что-нибудь, он мучительно вслушивался в бессмысленный шум, пытаясь выловить хоть что-то, когда в голове вдруг отчетливо прозвучало:
— Митюля...
Дима даже вынул наушники и оглянулся, но никого поблизости не обнаружил – со всех сторон его окружал поросший вялым ковылем пустырь. Вставив наушники, он вновь вслушался в белый шум, пытаясь выловить странно знакомый голос.
— Митюля... знайди мене, Митюля...
Выдрав наушники, парень бросил их на землю вместе с плеером – те чудом не угодили в лужу. Голос действительно был знакомым.
Бабку Надью Дима знал не слишком хорошо, хотя гостил у нее чуть ли не каждое лето. Тогда он почти целые сутки проводил на воздухе – ел малину прямо с куста, кормил грязно-бурых коз лопухами, играл в вышибалы с братьями Ртищевыми, и рыбачил при помощи самодельной удочки на безымянной речке у запруды. Прабабка же, деятельная и неусидчивая, целыми днями пропадала, то в поле, то в огороде, то в лесу. Но вечером она неизменно возвращалась, садилась за стол и рассказывала о войне.
Много лет назад, еще вчерашняя девчонка, она жила в Кишиневе с новоиспеченным мужем, когда грянула война и пришли немцы. Вдовой она стала в первый же день бомбежек, а после – пленницей Кишиневского гетто. Каким-то чудом ей удалось сбежать. Двигаясь на северо-восток, она скрывалась в лесах, питалась корой и грибами, а по пятам шла армия Вермахта. Наконец, осев в лесах Брянщины, она присоединилась к партизанскому движению. Весь ее отряд сгинул, и к концу войны бабка Надья осталась совсем одна, ходила от села к селу, но всюду встречала лишь смерть. Лишь в одной деревне ей повстречалась одинокая сиротка – голая девочка сидела на крыльце дома и грызла солдатский ремень. Так бабка Надья и осталась в Малых Мшарах.
— А сиротка та, Митюля, была мама твоей мамы. – так она обычно заканчивала свой рассказ, и добавляла. – А я, значит, тебе, приемная прабабка. Прапрамачеха, получается.
— Бабуль, какая мачеха! Ты же нам совсем родная! – отвечала на это мама, чмокая старушку в морщинистую щеку.

И вот теперь этот пронзительно-знакомый голос из далекого прошлого звенел в лежащих на грязной земле наушниках и называл его так, как не называл никто вот уже двенадцать лет. Дрожащими пальцами он ухватился за белую пуговку, но голос уже замолк. Что это? Воспоминания? Или галлюцинации? Может, у него уже наступает обезвоживание и теперь мозг потчует его голосами с того света? Нужно было раздобыть воды и как можно быстрее. Плеер Дима все же забрал – не в его положении разбрасываться имуществом.
Как назло, дождь все никак не собирался – так можно было бы поставить ведро на крыльцо и набрать хотя бы дождевой воды, но ждать, пока разверзнутся небесные хляби у Димы не хватало терпения. Зато благодаря воспоминаниям о прабабке, он вспомнил заодно и о речушке. Если воду как следует прокипятить и пропустить, скажем, через футболку, ее вполне можно будет пить. А на дрова можно и забор пустить – все равно огораживать теперь нечего: ровные грядки давно превратились в изрытые кротами рассадники сорняка.
Узенькая речушка с последнего Диминого приезда обмельчала, и теперь больше напоминала узкое болотце, поросшее рогозом. Берег бугрился грязевыми кочками и обнаженными корневищами клонящихся к воде деревьев. Едва-едва с третьей попытки Диме удалось зачерпнуть хоть полведра, но на дне все равно клубился черный ил. Выплеснув грязную воду, он с досадой плюнул и направился к запруде – пускай, та наполнена стоячей водой и постоянно кишит комарами, но там, по крайней мере, была надежда получить полное ведро без песка и тины.
Приближаясь к водоему, Дима почуял неладное: в запруде кто-то был. Через кустарник он слышал смех и плеск воды. Осторожно приблизившись и раздвинув заросли, он обомлел: в затянутой ряской запруде купались... девушки. Трое белокожих и длинноволосых, совершенно нагих, они беззаботно брызгались и резвились, а их полные груди с кроваво-красными сосками подпрыгивали в такт движениям. Сколько Дима ни силился – их не получалось посчитать: вот ныряла одна, а выныривали сразу трое, а ряска оседала на их длинных черных волосах.
Вдруг ветка, на которую парень опирался, треснула, и он съехал ногой в воду. Красавицы синхронно обернулись, но не смутились, а наоборот – захихикали и двинулись в сторону Димы.
— Эй, ты подсматривал за нами? – журчащим голоском поинтересовалась одна, с кувшинкой в волосах.
— Нехорошо, ай-яй-яй, гадкий мальчишка, гадкий! – подхватили другие со смехом.
— Я тут... э-э-э... воды. – продемонстрировал Дима ведро.
— Теперь придется тебя наказать, да-да! – обнажила в улыбке жемчужные зубки та, что была ближе всех. Ее рука скользнула под водой и ухватила Диму за штанину, слева подплыла вторая и вцепилась в ручку ведра. – Теперь тебе придется плавать с нами...
— Плавать с нами, да-да! – вторил ей хор голосов.
Пока Дима находился с ответом, красавица с кувшинкой подтянулась за штанину. Холодная рука игриво пробежалась по бедру, ухватилась повыше и принялась разминать ему пах. В штанах мгновенно стало тесно, под ширинкой взбух заметный бугорок.
— О, я гляжу кто-то любит поплавать! — прокомментировала красотка, чем вызвала дружный смех своих подружек.

Дима уже готов был шагнуть второй ногой в воду – плевать на ноябрьский холод, плевать на мокрую одежду – все это было неважно, ведь пухлые лиловые губы сулили влажный и столь желанный жар. Хотелось зарыться лицом в полные груди, намотать на руку длинные черные волосы и упереться меж широких крутых бедер, впиться губами в в эту дразнящую улыбку, из которой... деловито выполз жук-плавунец. Раздраженно дернув крылышками, он было проследовал к ноздре, но в последний момент передумал и принялся ползать прямо по глазному яблоку девушки. Та даже не моргнула, продолжая гипнотизировать Диму развратным взглядом травянисто-зеленых глаз.
В штанах все тут же опало, вжалось. По горлу прокатился ком, шлепнулся брошенным снежком и растаял в районе желудка, наполнив внутренности неестественным, мертвящим холодком жути.
— Что случилось? Гадкий мальчишка передумал плавать? – невинно поинтересовалась девушка. Вернее то, что выдавало себя за нее. Взвизгнув, Дима дернулся назад, на берег, но ледяная рука держала крепко – от боли в паху потемнело в глазах. Но парень, будто поняв, что от этого зависит его жизнь, вертелся изо всех сил, точно бык на привязи, а все новые и новые руки хватали его за ноги. Вот одна стащила кроссовок, вторая уцепилась за щиколотку. Дрыгая конечностями, парень отталкивал нечеловечески-длинные и цепкие пальцы. Лишь сейчас бросались в глаза странные детали – ноги у девушек будто срастались ниже лобка, в волосах ползали рачки, а лица были совершенно одинаковые, точно у близняшек. Осознав, наконец, что если не вырвется сейчас, то окажется на дне запруды с этими созданиями, Дима, издав воинственный клич, принялся лупить ведром по головам красавиц. Те взвизгивали, уворачивались, но вновь и вновь их руки хватали за одежду и продолжали тянуть.
— К черту! Идите к черту! – завопил Дима и расстегнул ремень. Штаны соскользнули с ног вместе с последним кроссовком, и хищные красавицы по инерции сползли с берега обратно в воду. Парень, еще не веря в свое освобождение, полз вверх по берегу спиной вперед, а губы тряслись, складываясь не то в «мама», не то в «амба».
Чертовки за ним не последовали, точно наткнулись на какую-то границу у берега. Высунувшись по пояс из воды, близняшки – да сколько же их – принялись ласкать себя и друг друга. Поблескивали влажные отверстия, трепетали языки, скользили пальцы. Перевиваясь друг с другом в бесконечном танце похоти, они смеялись и махали рукой:
— Испугался, дурашка? Иди к нам! Или портки тебе уже не надобны?
С берега ситуация уже и правда казалась скорее смешной, а не страшной – неужто он голых девок испугался? Но промозглый ветер тут же напомнил – на дворе ноябрь. И кто бы сейчас ни резвился сейчас в омуте – это совершенно точно не люди. Дрожа, Дима помотал головой – на слова самообладания уже не хватало. Близняшки – сейчас их было четверо, а ведь Дима готов был поклясться, что в последний раз насчитал пятерых – кажется, почуяли, что жертва сорвалась с крючка и прекратили спектакль. Разлепившись с чмоканьем, они со злобой посмотрели на Диму, потом синхронно подняли головы к небу.
— Будет дождь. – сказала первая, с кувшинкой.
— Ага, к вечеру. – добавила вторая.
— Тогда мы придем... Придем за тобой... Мы знаем, где ты прячешься! – подхватили остальные, — Мы найдем тебя и ты будешь плавать с нами вечно!
Взорвавшись смехом, чертовки нырнули под воду – теперь об их присутствии напоминали лишь расходящиеся по поверхности круги.

***

Дима сидел у печки и мелко подрагивал, но не от холода. Что он сейчас видел? Была ли это чья-то шутка? Или, может, все-таки галлюцинации умирающего мозга? Как быстро умирает мозг без воды?
Во рту было сухо точно с похмелья, но при одной мысли о воде из запруды или грязной жиже из колодца, желудок схватывало спазмом, а в голове всплывали картинки с краснми червями, что вьются у красавиц-близняшек вместо языков. Сейчас он грыз сухой «Роллтон», старательно сглатывая царапающие горло куски и думал.
Рано или поздно придется вернуться к водоему – еще сутки без воды он не выдержит. Впрочем... Они же сказали, что будет дождь! А значит, можно поставить ведро у крыльца и наутро у него будет добрые литров пять, а это уже кое-что.
Лишний раз похвалив себя за то, что догадался упаковать запасные старые кеды про запас, Дима переоделся в сухое и натужно вздохнул – ведро осталось там, у берега, а, значит, придется вернуться. В конце концов, к воде приближаться необязательно – он просто прихватит оставленное у берега ведро и рванет домой. Одна нога здесь – другая там. Так он себя почти уговорил на повторный поход к затянутому тиной омуту, но, выйдя на крыльцо, замешкался.
Поднял глаза на небо – взбухшие серые тучи готовы были в любую секунду опростаться тяжелым ливнем; стремительно темнело. Если и идти – то сейчас. Вдруг прогрохотал гром, и Дима согнулся пополам, держась за живот – тот нещадно крутило, точно кто-то протаскивал ему через кишки колючую проволоку. И гром прозвучал вновь – из Диминого живота. Похоже, сухая лапша на голодный желудок, да еще и в сухомятку теперь оборачивалась для него неприятностями.

«А если у меня заворот кишок?» — мелькнула мысль, вызвав непроизвольную дрожь. Скорая сюда не доедет, тем более, когда дождь окончательно размоет и без того непроходимые дороги. Неужели так он и умрет – скрючившись посреди заброшенной деревни в полном одиночестве?
К счастью, боль спустилась ниже и надавила на сфинктер. Поняв, что грядет, Дима со всех ног припустил через заросший огород к полувросшему в землю строению на углу участка – третьих запасных штанов у него не было.
Сортир время и непогода тоже не пощадили – дверь перекосило, и Дима едва смог ее открыть. Доски несли на себе обильные следы деятельности жучков-древоточцев, с крыши свисал щедрый шматок моха. Вонь многократно запревшей выгребной ямы едва не выворачивала желудок – запах стоял такой густой, что его, казалось, можно резать ножом. Но, учитывая обстоятельства, было не до капризов. Внутри оказалось ничуть не лучше – под потолком вили себе гнездо, похоже, целые поколения пауков, и под белой паклей едва виднелись черные доски.
Все это Дима рассматривал, уже приземлившись на неровной формы очко, да так спешил, что, кажется, получил занозу, но все это меркло по сравнению с ощущением того, как боль вместе с нечистотами проваливается в черный зев. Сидение располагалось низко, из-за чего колени едва не упирались в подбородок; снизу поддувало холодом, отчего задница покрывалась мурашками; темноту рассеивали лишь тусклые лучи из щелей в досках, и все же даже такой «комфорт» хоть немного возвращал в реальность, пускай и ценой занозы в заднице.
На очке Дима просидел добрые минут пятнадцать. Закрыв глаза, чтобы не видеть пауков, и прикрыв нос, он стоически переживал кульбиты собственного кишечника, пока не почувствовал, что внутренности, кажется, пришли в норму. Уже собираясь натягивать штаны, Дима вдруг остановился и растерянно огляделся – туалетной бумаги он с собой взять, разумеется, не догадался. Так, переезжая в новую квартиру забываешь купить соль или подсолнечное масло – просто не задумываешься о том, что столь буднично и рутинно используешь каждый день, но тут же замечаешь отсутствие, стоит ощутить необходимость в этой, казалось бы, мелочи. И что делать дальше? Идти через участок до дома со спущенными штанами? Или лишиться и этих штанов, пока не выдастся возможность постираться? А когда она выдастся?
От невеселых бытовых размышлений Диму отвлек какой-то звук. Он даже не сразу его заметил – настолько он был знакомый и будничный. Ну кого в самом деле может взволновать стук по клавиатуре? Разве что того, кто находится от ближайшей клавиатуры по меньшей мере в ста километрах. Застыв, он мучительно вслушивался в этот странно-уютный перестук, пытаясь определить его источник. Это оказалось совсем несложно – Дима приподнял задницу и звук усилился. По всему выходило, что эта трескотня исходит откуда-то из очка сортира – то есть, из места, над которым свисает голая Димина задница. А еще в голову вдруг пришла мысль – точно также мог бы звучать стук чьих-нибудь ногтей по деревянным доскам.

Воздух будто откачали из легких. Хотелось визжать, бежать, отбиваться, но древние инстинкты подсказали – что бы там ни было, резкими движениями его лучше не провоцировать. Дверь находилась от Димы всего в шаге – только руку протяни. Нужно просто резко встать и выбежать из сортира. Кто бы ни была эта тварь – снаружи она его не догонит. Все ближе и ближе звучало навязчивое: «Тк-тк-тк-тк», напоминающее треск, издаваемый Хищником из старого голливудского фильма. Или стук лапок гигантского насекомого.
Рванувшись вперед, Дима изо всех сил врезался в деревянную дверь, но та не открылась ни на миллиметр. Перекосилась! В панике он начал толкать доски плечом, но те, как назло, держали крепко. Толкая дверь изнутри, он изо всех сил старался не смотреть на темную дыру за спиной из которой уже высовывалась не то рука, не то лапа. «Тк-тк-тк-тк» — потрескивало едва не у самого уха.
Издав не то всхлип, не то стон, Дима навалился на дверь, подтянул ее за ручку вверх и та поддалась – распахнулась настежь, и парень, потеряв равновесие, шлепнулся лицом в грязь. Не поднимая штаны, он судорожно задвигал конечностями, стремясь уползти как можно дальше от жуткого создания, обитающего в сортире.
Еле-еле добравшись до крыльца, он захлопнул за спиной дверь и бессильно сполз на пол. Что-то преследовало его в этом месте, не желало оставлять в покое, хотело то ли свести с ума, то ли... Нет, если думать об этом, можно и правда потерять рассудок. Нужно избрать мыслью что-то простое, что-то понятное. Нужно найти туалетную бумагу. На это он способен.
Страницы из томика Лукьяненко оказались шершавыми и плохо мялись; задний проход теперь горел огнем. Надо срочно раздобыть воды. Придется сходить за ведром – пока не стемнело. Дождь уже накрапывал – стучал по крыше и ржавым карнизам, просачивался сквозь крышу в дом, наполняя воздух влажной затхлостью.

Первым делом он выглянул в щель между досками в окне, нашел глазами сортир. Дверь все еще была распахнута, на земле виднелись чьи-то следы. Его? Или чьи-то еще, какой-то неведомой твари, что обитает в выгребных ямах и питается... Лучше не думать, чем. Воткнув пуговки плеера, Дима включил успокаивающий, теплый лаунж, от которого на глазах выступили слезы – а ведь тогда, развалившись на диванчике и прижимая к себе мурлыкающую в кальян Динку, он и не думал, что однажды окажется здесь – без воды, без связи и без надежды.
Накрапывало пока не сильно. Накинув капюшон куртки, Дима было выдвинулся в путь, когда наушники вдруг взвизгнули и замолчали.
— Да твою-то мать!
К счастью, плеер был еще из тех времен, когда вместо аккумулятора внутрь вставлялись самые обычные пальчиковые батарейки. Дима поднял глаза на небо – смеркалось рано, не стоило тратить время на установку новой... С другой стороны, эта маленькая радость – одна из немногих, что ему остались. Помешкав, Дима уже было развернулся к дому, когда наушники взорвались криком:
— Берегися!
Первым порывом было вновь вырвать наушники – из ушей, а лучше даже из «джека», но Дима каким-то шестым чувством уловил – голос не желает ему зла. Может быть, потому, что это был голос бабки Надьи.
— Берегися, Митюля! Берегися! Старик за тобой Мумку послал. Слышь, як шлепаить?
Действительно, сквозь шум дождя раздавались какие-то шлепки – точно лягушка прыгала по болоту.
— Ховайса, Митюля, ховайса! – причитала бабушка в наушниках, и Дима почувствовал, как от проводов наушников по нервам разрастается паника.
— Куда ховаться, бабуль? Куда?
— Ховайся, Митюля, Мумка идет... знайди мене...
— Куда? – чуть не плача вопрошал Дима, но бабушка, кажется, не слышала. Видимо, сигнал с того света был односторонним. А шлепки, тем временем, приближались. В туманной мгле за горизонтом что-то покачивалось – не то дерево, не то...
— Мумка. – повторил Дима странное слово. Смешное, совсем не страшное, напоминающее о Муми-троллях или каких-нибудь еще мультяшных персонажах. Почему-то по телу прокатилась дрожь.
В необъяснимом порыве Дима рванул обратно к дому и захлопнул за собой дверь. Припал к окну и принялся мучительно вглядываться в ноябрьскую хмарь. До поры до времени все было тихо – даже шлепков не слышно за хлещущим ливнем – дождь зарядил не на шутку. Но было что-то странное во всем происходящем, что-то болезненно-неправильное, от чего сердце все никак не желало успокоиться, отплясывало беспорядочный канкан под ребрами.
— Берегися, внучек. – вновь зашуршали наушники, тихо-тихо, точно бабушка кричала откуда-то издалека. – Ховайся от мумки, она тоби водицей да тиной накачаить, будешь ее раб навеки... Беги, Митюля. Старик тоби покуда не изведеть – не упокоится. Знайди мене, Митюля... Я тебе спасу...
— Куда бежать, бабушка? Куда? – шептал Дима, будто слова, произнесенные шепотом еще не являются первым симптомом надвигающегося безумия.
— Беги, Митька, едрить твою кочерыжку! – громыхнуло в наушниках, и Дима от испуга едва не вывалился за дверь. Кое-как удержав равновесие, он посмотрел перед собой и застыл. Звуки шлепков раздавались из глубокой лужи, накопившейся в тракторной колее, но дело было вовсе не в дожде. Шлепала бледная длиннопалая рука, торчащая из воды – ощупывала почву вокруг. Зацепилась, и следом из лужи вынырнула уже знакомая Диме красавица с кувшинкой в волосах. Улыбнулась, продемонстрировав жемчужные зубки, в которых застряли пучки травы. Следом из соседних луж вынырнули еще трое – статные тела не покидали воду, оставаясь в ней по пояс. Теперь, когда Дима мог видеть всех троих одновременно, сомнения отпали – их лица были совершенно одинаковы. И не только лица – черные волосы, белозубые улыбки, тонкие талии и бесцветные, мертвые глаза.
— Мы пришли! – журчали они, – Хочешь нас? Ты ведь хочешь нас?
Завороженный, Дима смотрел на соблазнительные изгибы женских тел; следил как одно перетекало в другое и сплеталось с третьим, перетекая из лужи в лужу. А там, под поверхностью воды, под черным треугольником волос, под каплями дождя, копошилось что-то гигантское, безразмерное. И казалось, будто под ногами красавиц не лужа вовсе, а глубокий омут, куда глубже запруды, любой реки или океана, в которой неуклюже переваливалось нечто, из чьей плоти и прорастали тела красавиц. Почему-то вспомнилась картинка с удильщиком из детской энциклопедии – глупая рыбешка, увлеченная светящейся «удочкой» подплывала слишком близко и оказывалась в пасти, полной острых кривых зубов.
«Мумка» — догадался Дима.

Тварь, будто поняв, что ее хитрость разгадана, не стала мешкать. Лужа за спиной издала шлепок, и в щиколотку парню впилась чья-то холодная и крепкая кисть.
— Нет! Нет! Пошла вон! – заегозил парень, а остальные красавицы двинулись к нему, высунулись из лужи, и теперь было можно было видеть водянистую, пупырчатую плоть, заменявшую им ноги.
— Вот дурашка! Купаться не хочет! – пересмеивались они, — А давайте его защекочем, девочки! Защекочем!
Бесчисленные руки с неестественно-длинными пальцами потянулись к Диме, ухватили за куртку, потянули на себя, увлекая в лужу. Вот погрузилась одна нога – почти по колено. Кожу обожгло мертвенным, нездешним холодом. Красавицы надавливали сверху на голову, увлекая парня в воду; прижимались к нему телами, оказавшимися на ощупь какими-то липкими и вязкими, точно смола. Через собственный визг он едва слышал причитания бабушки Надьи в наушниках:
— Борись, Митюля... Пихайся, не боись, ничого им не сделаисси... То не девки, то ляльки бездушные. Беги, Митюля, туда, где луж нет. Нехай выдюжишь...
«Где нет луж» — эти слова засели в мозгу спасительной соломинкой. Взревев, Дима выпростал все же ногу из кома облепившей его прохладной плоти и со всей дури саданул подошвой плашмя по воде. Вода в луже заволновалась, добрая половина выплеснулась на раскисшую грязь. Взвизгнув, одна из красавиц отстранилась – места в луже ей осталось совсем мало, и она застряла в узком пятачке воды, а у Димы появился шанс. Маленькая победа придала сил, и он рванул ногу из лужи, что есть мочи. Вся испачканная какой-то склизкой жижей, она была почти лишена чувствительности, но все же теперь была здесь, на поверхности.
— Пошли на х...й, твари! – завизжал Дима, вырываясь из ледяной хватки. Тут же раздались влажные шлепки – из соседних луж потянулись новые и новые тела. Издалека они напоминали выброшенных на берег белобрюхих рыб, которые, тем не менее, проворно выползали по пояс из воды и со смехом тянулись к своей жертве.
Не вставая, Дима перекатился по земле, оказался на пожухшей траве на обочине. Вскочил и рванул прочь, в темный подлесок, а вслед ему неслось заливистое: «Догоним, защекочем, будешь купаться с нами, с нами, с нами...» Он бежал, что есть мочи, пока в боку не закололо, а легким не стало тесно.
Наконец, убедившись, что никаких луж рядом нет, он остановился и едва не упал. Уперся на ободранную сосну, чтобы перевести дыхание. Здесь, под дождем, в мглистой роще Тофик уже не казался таким опасным, а перспектива продавать наркотики детишкам выглядела почти заманчиво. К черту все! Нужно валить в город, броситься в ножки надменному кавказцу и умолять о прощении за этот неудавшийся побег, извиняться перед Михэлем за свое поведение и просить его свести с нужными людьми, чтобы реализовать товар побыстрее. У него оставалась еще неделя – вполне можно успеть расплатиться с Тофиком и дальше жить спокойно в городе, забыв эту поездку как кошмарный сон. Но где-то в затылке уже поднимало свою уродливую голову отчаяние: ближайший автобус будет только во вторник, а денег у Димы не хватило бы на электричку. Но хуже всего – под этим ливнем он точно не найдет обратную дорогу к трассе.
Выпрямившись, парень огляделся по сторонам – нужно было искать убежище, пока он не продрог до костей. Ноябрьский ветер ловко лавировал меж деревьями, забирался под куртку, вымораживая внутренности, проходясь ледяным языком по ребрам.
Кругом был лишь кустарник и сосны – совершенно одинаковые, точно специально посаженные тут, чтобы сбивать путников с дороги. Еще не осознавая своего положения, Дима по-детски тоненько завыл, губы кривились, а по верхней губе текли сопли – кажется, он окончательно потерялся. Или...
— Эй! Вы меня слышите? – заорал он, увидев высокую тощую фигуру, чьи очертания почти сливались с пейзажем. – Я потерялся! Вы знаете дорогу отсюда? Эй!
Фигура оставалась неподвижной. В темноте не удавалось разглядеть лицо, но незнакомец был явно выше Димы как минимум на целый метр. Неужели он наткнулся на пугало? Но кому нужно пугало посреди леса? Или это лишь ветки, сложившиеся в человеческий силуэт?
На пробу парень помахал рукой, и силуэт ответил, в тот же миг взмахнув длинной конечностью, точно кто-то спрятал в лесу огромное кривое зеркало. Не поверив своим глазам, Дима принялся водить рукой над головой, и фигура идеально, без доли секунды задержки, отвечала на его жест идентичным движением.
В нормальной ситуации его бы это ужаснуло, заставило закричать, развернуться и вновь побежать, куда глаза глядят, но к этому моменту Дима уже устал бояться. Это был слишком долгий день, наполненный слишком странными происшествиями. И единственный способ узнать, что это за фигура – подойти поближе.

Стоило Диме сделать шаг вперед, как чучело тут же шагнуло назад и застыло, будто ожидая, что парень сделает дальше. Еще один шаг – и силуэт вновь шагнул назад. Длинные ноги делали шаги куда шире, и неизвестная штуковина теперь была еще дальше, чем была.
— Эй, не бойся! Я тебе не наврежу. – дрожащими от холода увещевал Дима. – Мне просто нужно найти обратную дорогу. Поможешь?
Но вот еще шаг, и создание вновь отшатнулось, точно от огня. Круглая голова откинулась назад, и в просвете меж деревьями Дима, наконец, разглядел «лицо» чучела. Вернее, лица-то как раз не было. Тощее черное тело, будто собранное из валежника, венчал обычный холщовый мешок, чем-то набитый изнутри. Содержимое мешка беспрестанно шевелилось, точно что-то, запертое там, страстно желало вырваться наружу.
Сердце пропустило удар. Дима машинально сделал шаг назад, и чучело «отзеркалило» его – шагнуло вперед. Длинная конечность вывернулась, выпрямилась и приземлилась далеко впереди, подтягивая за собой тощее тело на добрые пару метров – куда ближе, чем раньше. От неожиданности Дима отступил еще на шаг, споткнулся о корень и повалился наземь, а чучело в свою очередь сделало широкий прыжок, и присело на корточки, оказавшись совсем рядом.
Потеряв контроль над разумом, Дима издал совсем уж нечеловеческий визг и побежал прочь – вглубь леса, стараясь не замечать, как трещит кустарник под шагами неведомой твари. Все, что занимало его мозг сейчас – бежать. Бежать как можно быстрее, бежать прочь, и, может быть, это создание не достанет его. «Бежать-бежать-бежать» — отстукивала сердце, и он послушно переставлял ноги, не смея оглянуться. Трещали ветви и корни, качались деревья, когда преследователь задевал их своими расставленными в стороны лапами, чавкала под ногами влажная почва, дождь хлестал в лицо – все было против Димы.
Где-то в глубине души он уже смирился – пусть. Пусть гигантская тварь уже настигнет его и развесит кишки по деревьям. Пусть уже вылезет из ближайшей лужи холодная белая рука и затащит его в ледяные глубины. Пусть уже тварь из сортира покажет свой омерзительный лик, унося с собой Димин рассудок. Наверное, поэтому, когда вокруг щиколотки захлестнулась какая-то веревка, и неведомая сила потянула вверх, под кроны деревьев, он не стал дрыгаться, кричать и паниковать, а вместо этого резко втянул воздух и обмяк – сознание покинуло Диму, предоставив лесным ужасам на растерзание лишь его тело...

***

Очнулся Дима оттого, что дождевая вода стекла по нёбу и попала в трахею. Закашлявшись, он попытался похлопать себя по спине, но руки не шевелились, более того – никак не ощущались, как и ноги. Глаза не улавливали ничего, кроме какой-то ненадежной, пахнущей затхлостью и просвечивающей дырками тьмы холщового мешка. Прислушавшись к своему телу, парень застонал – руки и ноги его были связаны, и он свисал на них как обезьяна, прилипшая к ветке вверх ногами.
— На помо... Кха! На помощь! – прохрипел он, на что кто-то удивленно заметил:
— Гьяди-ка очнулша!
Голос раздался откуда-то сверху и было трудно определить, кому он принадлежал : тембр был звонкий, молодой, но сам говор собрал все возможные речевые дефекты. Можно было подумать, что у говорившего нет зубов.
— Мамка поладуешшя, — ответил женский голос, слова были так же искалечены как и у первого говорившего.
— Ага. Давно живоо не едала. – букву «л» голос заменял краткой «ы».
— Мож пока шами? Шуточку? Я ему оштоложно шею плокою...
— Не надо! – завыл Димка, осознав, что «плокоют» сейчас именно его шею.
— Чыч! – в голову сбоку прилетело чье-то колено. – Не ной! Батька ушлышит, шам не обрадуешша.
— Мужик, отпусти меня, пожалуйста! У меня деньги есть, связи есть, что хотите! – умолял Димка, — Наркота есть! Много! Хотите?
— У наш нынше одна наркота. – отрезал женский голос. – Помолши, а то не донешём.

На сей раз Дима и правда благоразумно заткнулся – сейчас он не в лучшем положении для диалога. Эти двое явно не слишком дорожат его здоровьем, и оставили в живых, потому что... так вкуснее?
Наконец, после добрых минут двадцати тряски, звякнула цепь, послышался надрывный лай. Но откуда? Дима не видел в деревне ни одной собаки.
— Фу, Олежка! И тебе доштанетша, хорош блехать!
«Олежка – странное имя для собаки!» — невпопад подумалось Диме. Вдобавок, лай звучал как-то неестественно, точно кто-то лишь изображает собаку.
Скрипнула дверь, и Диму грохнули на деревянный пол, отчего тут же заныло в ребрах. К конечностям медленно возвращалась чувствительность, и те мстили Диме за дурное обращение уколами тысяч маленьких иголочек.
— Явилиш! – сварливо гаркнул кто-то сверху, следом раздался удар ног о пол. – Нешто пошамать приташшилы? Это шо? Шобаку словили?
— Лушше, мам. Гля сама...
С головы Димы стащили мешок, и тот зажмурился от яркого света керосинки. Рядом переступали четыре ноги в галошах на босу ногу – две волосатые и застолбованные, а рядом – две тонкие, девичьи. Сначала Дима погрешил на игру света, но попривыкнув, скрипнул зубами – опять нелюди. Кожа на ногах была фарфорово-бледная, полупрозрачная, а под ней стелились трассы ярко-красных вен, напоминающих тех колодезных червей.
— Ой, детки, хорошо как! Закатим пир на вешь мир! – всплеснула руками поднявшаяся с лавки баба. Широкомордая, с такой же белой кожей, она едва ли не сливалась с печкой, если бы не толстые красные сосуды, беспорядочно разбросанные по лицу. Беззубая улыбка обнажала мечущийся в голодном рту язык. Невольно Дима обратил внимание на пальцы бабы – слишком короткие, будто обрубленные. Присмотрелся – действительно, на каждом не хватало по фаланге.
— Ни, мам, потом шама будешь выть. Давай мы ему ногу на шуп пуштим, а самого – в погреб, пушшай хранитша. – с подвыванием ответил тот, что был повыше. Голос показался Диме странно-знакомым.
— Ага. А колмить ты его шем будешь? – ответила девчонка, судя по голосу ей никак не могло быть больше шестнадцати. – Блушникой да лебедой?
— А хоша и так! – кивнул «сын», нагнулся к Диме, приподнял ему голову, вгляделся. – Молодой вроде. Продержишшя. Давай, мам, пилу.
Дима же в свою очередь рассматривал своего похитителя и не мог поверить своим глазам. Густая щетина, драный ватник и бледная кожа отвлекали, заставляли сомневаться. Но он помнил эту улыбку – тогда в ней тоже не хватало зубов, помнил эти зеленые с искрой глаза, но главное – помнил эту дурацкую кепку с логотипом чая «Dilmah» — теперь затасканную и выгоревшую на солнце – ведь он сам ее и подарил.
— Лешка? – выдохнул он пересохшими губами, — Ртищев?

Тот сморщил сросшиеся брови, помотал головой, всмотрелся получше в пленника, взялся за подбородок, повертел из стороны в сторону.
— Подлешнов, ты штоль? – удивленно проронил тот. Диме оставалось лишь кивнуть. Вот уж кого он в последнюю очередь ожидал повстречать, так это своих товарищей по летним каникулам – тех, с которыми ходил на рыбалку, рвал малину, строил домик в лесу и пытался отделаться от надоедливой младшей сестры Настьки, которая теперь тоже стояла рядом. С тех пор она изменилась – заметно округлилась грудь, что пряталась под драным сарафаном, вытянулись ноги. Большие глаза, за которые Настьку всегда дразнили «лягушкой» теперь весьма гармонично смотрелись на миловидном, пускай и мертвенно-бледном с кровавыми прожилками, личике.
— Мам, это Подлешнов! – радостно возвестил Лешка.
— И шо, не ешть его таперича? – безразлично поинтересовалась теперь узнанная Димой тетя Зося, которая угощала его земляникой из лукошка, и готовила лучшие в мире пирожки с луком и яйцом.
— Мам, мам, я поняла! – тоненький голосок Настьки резанул как ножом по сердцу, взывая к глубоко зарытым воспоминаниям – противная девчонка, едва что-то шло не как ей хотелось, тут же принималась шантажировать: «А я все маме расскажу!». Только теперь эта фраза далась бы ей с трудом – зубов не оказалось и у нее. – Это же внук бабы Жондел! Он летом плиежжал, помнишь?
— Жондер? – вновь всплеснула укороченными пальцами тетя Зося. – Так ражвяжите его шкорей, шо ж он в вереуках, як на убой?
Блеснул длинный тонкий нож. Дима зажмурился, но Лешка действительно перерезал путы. Усевшись, парень принялся растирать затекшие конечности. В голове роился миллион вопросов, которые хотелось вывалить один за другим – что здесь происходит, что за жуткий дед расхаживает по деревне, как они здесь выживают... Но что-то в грязной избе не давало Диме покоя – чего-то не хватало. Наконец, мозг выстроил нужную связь, и с губ сорвалось само:
— А где Олежка?
И тетя Зося и Настька скорбно отвели глаза. Лишь Лешка вздохнул, протянул руку, помогая подняться:
— Ойдем, окажу...

Ночной двор, лишенный освещения, казался совсем покинутым – не верилось, что здесь могут жить люди. Масляная лампа выхватывала из темноты вросший в грязь едва не по кабину трактор, распахнутую дверь пустого курятника – раньше братьям за такое влетало, но теперь потеряло значение: кур там явно уже не было. Наконец, свет упал на будку, и Дима со свистом втянул воздух:
— Это...
— Ага. Олежка.
— Кто его так?
— Батька.
Старший брат Ртищев поднял голову, кажется, поняв, что речь идет о нем. Руки и ноги его были обрублены до сустава, и перемещался он на неровных обрубках. Олежка привстал на секунду, после вновь опустился на четыре «лапы», тоскливо тявкнул. Зубов у него, как и у прочих не было.
— Не ыдержал. Бежать пытался по болоту. Ну, батька его и накажал.
— Да что у вас тут вообще происходит?
— Идем в дом. Там сё рашкажу...
— Шлучилош это опосля твово последнего приежда, — нараспев рассказывала тетка Зося. – Ни ш того ни ш шего вштал на ноги батька.
— Дед Елижар, мамин родштвенник, — пояснил Лешка. – Он паралижованный был, ждеш жа печкой лежал.
Вспомнилось что-то такое — пару раз Олег и Лешка не шли гулять, говорили, что нужно «мыть батьку».
— Вшпомнил? Так вот...
Втроем, перебивая друг друга, они кое-как смогли поделиться с Димой своей историей, и чем дальше тот слушал, тем больше мурашек пробегало по его спине. Тот то и дело перебивал, переспрашивал – понять местный говорок, да еще и в исполнении беззубого – та еще задачка, однако, кое-как Диме удалось разобраться в истории вымершей деревни и несчастного семейства Ртищевых.
Оказывается, старик Елизар приходился тетке Зосе дедом и был человеком лихим, коварным, лютым. В свое время успел попартизанить – немцев резал только в путь, заманивал их в топи брянские, а там душил едва не голыми руками как кутят. Ни в Бога, ни в Ленина не верил, ходил кланяться болоту да валунам, рыжим от мха; говорил, что живы еще старые боги. Вот уже добрые лет дед Елизар десять не вставал – паралич разбил старика после тяжело перенесенного «яншефалита». Но в то злосчастное лето дед вскочил посреди ночи – бормотал что-то про «нечисть на егойной земле» и «грязную кровь». На родню кидался с кулаками, вырвался и сбежал в лес. С тех пор начали находить странные скрутки на деревьях вокруг Малых Мшар – рябиновые ягоды, мелкие косточки и прочий мусор, а еще слышно было как старик зовет-кликает кого-то.

В те дни пропала корова бабки Надьи. Та пошла ее искать, а вернулась бледная, больная. Лежала на печи, не ела, не пила и почти не говорила. Только попросила ее схоронить здесь, в родной деревне. А по ночам видели, как дед Елизар ей под дверь грязь да ягоды рябиновые швыряет, сам не подходит. Хотели его подловить всей деревней, но старик оказался хитрее лисы – никак его было не достать. Наконец, померла бабка Надья. Хоронили ее какие-то родственники из Новгорода на местном кладбище – недалече от церквушки.
А осенью настала пора собирать урожай. Уродилось в том году богато – огромные красные помидоры, розоватые взбухшие кабачки, малинового цвета картошка и клубника размером с яблоки, только успевай собирать. Бабы давай закрутки делать, мужики, само собой, все в кузова грузили. Хотели ехать в город продавать – да ливень зарядил, каких не видывали никогда. Дороги все в кашу размыло – ни пройти, ни проехать. Запруду затопило – все разлилось, закисло. А в окно видали, как ходит дед Елизар по полям, да урожай топчет. Видать, видали, а выйти не смели – страшен был батька: глаза выпучены, руки-ноги как у куклы болтаются а за спиной будто кто стоит – огромный, глазу не видимый, но заметно как капли дождя от него отскакивают, что от кровли.
На следующий день собрались мужики, кто с чем – с лопатами да вилами – деда Елизара изловить, да уму-разуму научить. С тех пор и пропали – ни слуху о них, ни духу. А старик – знай себе по деревне бродит, в хаты заходит точно немец. А как выходит – не остается никого живого в хате, мертвяки одни. Нас только пожалел – семья ж, говорит, как-никак.
— Только жубья повыдирал, да пальцы поотрубал. – скорбно завершил свой рассказ Лешка.
— Зачем?
— Шоб бежопашные мы были. Не кушалиш, не царапалиш...
— Ш тех пор Малые Мшары и вымирают. Никто шуда не приходит, а кто пришел – не уходит. – подытожила тетка Зося. — Он шам так и шкажал – буду, говорит, душить деревню, покуда не жабудут о ней шовшем, и камня на камне не оштанетша.
— Но... зачем? Зачем это ему? – подал наконец голос Дима.
— Не он это, — прошамкала Настька, — Вшелилошь в него что-то, видать, договолилшя ш кем-то, тело швое ему завещал, а тот и жвелштвует...
— Но теперь ждешь ешть ты. – ободряюще хлопнул его по плечу Лешка. – А, значит, ешть у нас шанш.
— Шанс на что?
— Деда Елизара ижвешти. Шоб не душил он Малые Мшары больше.
— Зачем? Давайте просто уйдем! – воскликнул Дима, запоздало вспомнив, что приехал сюда в общем-то добровольно. – Он же сам хочет, чтобы мы ушли! И пусть гниет эта деревня к чертям собачьим, вместе с вашим долбанутым стариком!
— Не вшё так прошто. – вздохнула тетка Зося. – Не можем мы отшуда уйти. Кругами водит, путает, вше одно – суда вожврашаемша. Да и тебя он уж не отпуштит – теперь, когда ты вшё видел, вшё жнаешь.
— Так... Отсюда можно позвонить? У вас остался телефон? – Дима еще не знал, чей номер собирается набрать – полиции, МЧС или мамин, но ему нужно было убедиться, что внешний мир еще существует, что он не сократился до размеров этой полумертвой деревушки.
— Дед Елижар вшё пожабирал – радиолы, телевижоры, телефоны. Говорит, гряжная кровь череж них шепчет. – развела руками тетка Зося. Тут же вспомнился голос в наушниках – неужто бабушка и есть грязная кровь?
— Я ее слышу! – поделился Дима, показывая наушники, — Вот отсюда!
— Да ладно! Ну-ка! – Лешка грубо отобрал плеер, и Диму укололо ностальгией – точно также они в детстве дрались за игрушки. Лешка, теперь повзрослевший, бледный как моль с кровавыми прожилками по всему лицу, зажал наушники в кулак, приложил к уху. – Молчит. Что она тебе говорила?
— Говорила «знайди мене».

Некстати, вспомнилась слезливая передача с первого канала.
— «Жнайди»... А шо ешли... – не договорила тетка Зося.
— Дед Елижал только ее и боялшя, дом по кливой дуге обходил, — шепеляво затараторила Настька. – Шо ешли она там, на небешах жа нами шледит и нам помогает?
— Но что ожначает это «жнайди мене»? – недоуменно морщил брови Лешка.
— Могила. – догадался Дима. – Нужно найти ее могилу.
При этих словах семья Ртищевых вдруг как-то присмирела
— Э-э-э, брат, там пушто нынче... – протянул Лешка. – Ражрыли – и девяти дней не прошло. Пропало тело... Где оно теперь – неижвештно.
Тут же наушники зашипели, взорвались белым шумом, заставив всех присутствующих подпрыгнуть. С опаской Лешка протянул Диме наушники. Тот прислушался.
— Амбар... Старый амбар... Тама, Митюля, покоюся. Знайди мене, освободи, дай волю... Томится душа, рвется наружу, держат ее замки на ящике железном... Знайди мене, Митюля...
— Говорит... – Дима осторожно отложил плеер, — в амбаре каком-то. Вы знаете где это?
От взгляда Димы не укрылось, как пробежала дрожь по лицу тетки Зоси, как подобрала под себя конечности Настька, и как тяжело засопел Лешка.
— Тяжко будет. Тот амбар дед Елижар и облюбовал. Нам туда ходу нет.
— Это почему?
— Оберегами он его увешал, жаколдовал, как ешть. Мы по кругу ходим, жайти не можем.
— Там твоя бабушка, жуб даю. – добавил Лешка и усмехнулся, демонстрируя голые десна.
— Но ты! Ты можешь! Тебя он пуштит! – радостно пискнула Настька.
— Один? К деду? Вы чего? Я туда не пойду! – замахал руками Димка. Вспомнились гадкие сны и многосуставчатая тень за спиной старика. – Это ж верная смерть!
— Шходи, Димка, миленький! Я для тебя что хочешь жделаю! – горячо затараторила бледная девчонка – лишь смутная тень егозы, что вечно бегала ябедничать мамке, если ее не брали в игру. – Что пликажешь! Только шпаши наш, Димка! Нет больше мочи так жить. Да и не жижнь это вовше...
— Ты, Димас, думаешь, мы от хорошей жижни вшех шобак в деревне поели? – с тяжелым вздохом спросил Лешка. – Мы тут так, не живем, шущештвуем. Иногда кажется – лушше уж в трясину башкой, чем так...
— Неможно так больше, Дим. – горько подытожила тетя Зося. – Жнаешь, каково это – когда детки от голода рыдают, а в лешу – ни белки, ни грибов. Жемля ждешь не родит – вшё батька потравил. И не уехать, ни уйтить... Помоги нам, Димка. Нешто думаешь, мы по швоей воле в людоеды жаделалиш? Вот хошь, на колени перед тобой вштану!
И правда – тетя Зося бухнулась на пол избы и принялась кланяться, попеременно крестясь. Вскочил Лешка, принялся поднимать мать с пола, бормоча:
— Мам, хватит, перештань, мам...
Дима сидел, оглушенный новыми обстоятельствами.
— Я... но что я ему сделаю? Что я могу? Он же меня...
— А мы его отвлешем! – радостно воскликнул Лешка. – Ты, давай, топай ошторожно к амбару, а мы шум подымем – батька тоби и не жаметит.
— Я не знаю...
— Пожалуйшта, Дима, пожалуйшта! – разноголосо шепелявили Ртищевы. – Навеки тебе должны будем! В ногах валятьша будем!
Внутри у Димы тяжело переворачивались какие-то душевные жернова, перемалывая в труху все, что он знал о мире; все, во что верил. Окружающая реальность превратилась в какой-то фантасмагорический театр, и по злой иронии судьбы, на этот раз ему уготована роль не статиста, но главного героя. И эта ответственность давила, сминала всю его невеликую храбрость, всю его недоразвитую решимость, перетирала в порошок. И лишь одно не позволяло рассудку спасовать; не давало лечь на пол и, прижав коленки к груди, рыдать, пока все не исправится – у него просто не было выбора.
— Хорошо. Ладно. Да. Я сделаю это! – вымолвил он наконец бесцветным голосом, и тут же был едва ли не задушен в коллективных обьятиях Ртищевых. – Хватит! Хватит, мне дышать нечем! Перестаньте!
Когда семья людоедов, наконец, уняла радость и выпустила его из попахивающего застарелым потом кольца рук, он осознал, на что все же согласился. В голове вспыхивали картинки одна страшнее другой – вот его утаскивают в воду белокожие красавицы с отростками вместо ног; вот тощая фигура из леса разрывает его тело надвое; вот тварь из сортира топит его в запревшем дерьме... Но пуще прочих сердце Димы наполнял ужасом многосуставчатый силуэт, который тот видел за спиной старика, пока еще не проморгался от дыма.
— Ладно, — выдохнул он вновь, отрезая последние сомнения. – Нам нужен план...

***

Особой изобретательностью план не отличался. Дед Елизар все время где-то хоронился, но стоило кому-то извне оказаться в Малых Мшарах, как старик тут же объявлялся где-то поблизости, уговаривал уехать подобру-поздорову. После эти люди пропадали. По заверениям Ртищевых – либо уезжали, либо становились жертвой дедовских козней, однако, Дима подметил и третий вариант – в будке Олежки покоилась груда костей, и парень был готов поклясться, что различил в ней обглоданную до кости человеческую кисть.
— Значит, нужно сделать вид, что кто-то приехал из города. Зажечь костер, включить музыку, навести шуму, — рассуждал Дима.
— Какую мужыку? Тут и элештришештва-то нет. – развела руками тетя Зося.
— Да, но есть... Вон же! Баян! Лешка, ты еще играешь?
— Ну так... – смущенно пробормотал тот.
— Так, значит, нужно развести большой костер – как можно дальше от амбара. Лешка будет играть на баяне, а вы... Во! — Дима заметил эмалированный тазик с засохшими по краям бурыми разводами. Думать об их природе не хотелось. – В тазик бейте! Чтобы пошумнее.
— Хлаблый ты... – восхищенно выдохнула Настька.

***

Дождавшись туманного и промозглого утра – когда дождь прекратится и Мумка вновь будет заперта в запруде, Дима с Лешкой вышли на разведку. Костер решено было разводить близ сельпо – на максимальном расстоянии от амбара. Сам амбар находился на окраине Малых Мшар и представлял собой дряхлое деревянное строение, наполовину утопавшее в земле. Над ветхой крышей, покрытой битым шифером, беспрестанно наворачивали круги вороны, оглашая округу своим оглушительным граем, а стены были все увешаны какими-то пучками травы, ягодами сухой рябины и мелкими косточками.
— Шереж ворота не войдешь. – кивнул Лешка на дощатые двери. Поймав недоуменный взгляд Димы, пояснил. – Швторки в жемлю ушли на полметра минимум. Шереж окно лежть нужно.
— Через окно?
Узкое слуховое оконце находилось совсем низко – можно было без особого труда допрыгнуть и цепиться за край. Пролезть бы.
— Ты ждеш в куштах шиди, жди...
— Чего ждать?
— Как вороны улетят – жначит, дед Елижар жа нами пошел. Они – его глажа и уши.
— А когда он к вам придет... Ну... – Дима засмущался. – Что вы будете делать?
— Не жнаю. – пожал плечами Димка. – Отбрехаемша. Или нет. Оно вшяко лушше, шем так жить...
— Лешка... – Дима протянул руку старому другу, тот ответил. Кожа у него была холодная, слегка влажная, а от прикосновения к обрубкам пальцев парня передернуло, но руку он не отнял. – Постарайся выжить.
— И ты... – Ртищев завертел головой, оглядел себя, потом, будто вспомнив что-то, снял кепку и нахлобучил Диме на голову, повернул козырьком назад. – Увидимшя – вернешь.
— Ага.

Кивнув, бледная тень старого друга растворилась средь голых деревьев, а Дима принялся сосредоточенно следить за чертовыми птицами. Вот выбилась из стаи одна, вторая, а следом и прочие ринулись за ней вглубь деревни, откуда доносилось далекое эхо звона и воя, будто мучали кошку. Убедившись, что последняя черная птица покинула свой пост, Дима осторожно двинулся к амбару.
Разбудило деда Елизара карканье за окном. В последнее время он очень много спал – поизносившееся за годы тело нужно было беречь. Шутка ли – питаться мышами да воробьями и пить из грязной запруды в неполные девяносто? Сам дед Елизар не до конца понимал, что с ним происходит – сознание его давно уж сжалось в незначительный комок, и изредка пугливо выглядывало из раковины тела наружу. Расхристанные и разбросанные по черепной коробке остатки рассудка почти не осознавали окружающей реальности, и лишь не отступало удивление – как так, ноги идут, он двигается и разговаривает, но как будто не по своей воле?
Иногда он видел тень на стене, или ловил какое-то движение краем глаза. Пару раз замечал в воде отражение изломанной, многосуставчатой фигуры за спиной; та была вся увешана дохлыми воробьями, мышами и загнившими в болоте трупами. В эти моменты память услужливо подкидывала что-то такое из прошлого: как ходил он на болото бить челом, умолял любые силы остановить фашистских захватчиков. Но стоило ухватиться, потянуть за эту ниточку, как рассудок взрывался тревогой и паникой, хотелось запятиться в угол, закрыть глаза руками и рыдать, но... Тело его теперь слушалось того, другого.

— Чужой! Чужой! – слышалось в вороньем грае.
Тело поднялось само – как лежало, точно подтолкнул кто сзади. Ноги понесли вперед, неловко и невпопад. Плечо болезненно врезалось в дверь, и дед Елизар застонал – тот, другой, боли не чувствовал. Ночевал старик, где придется – множество раз другой оставлял его посреди леса стоймя, облокотив о дерево. В последний раз дед Елизар едва не околел, с тех пор другой приучился сбрасывать тело старика в какой-нибудь хате – пока тот не оголодает или не понадобится. Как сейчас.
Конечности рвались вперед – куда быстрее и проворнее, чем на то было способно стариковское тело. Суставы нещадно хрустели, боль расходилась от ног выше по всему телу, пятки давно потеряли чувствительность, затвердели как подошвы – другой не морочился с обувью. Спасибо хоть, одежда какая-то осталась.

Вдалеке, со стороны сельпо гремела какая-то какофония: надрывался на все лады расстроенный баян и гремел металл, будто оркестровые тарелки. Ноги увеличивали темп, и вот уже почти девяностолетний старик несся по раскисшему большаку подобно олимпийскому атлету. Нестройный вой баяна раздавался все ближе, а в нос ударил вонючий дым, какой бывает от мокрого валежника. Преодолев узкую полоску леса, другой потащил его прямо через заросшее крапивой кладбище. Нога запнулась о какое-то надгробие, стесав ноготь с большого пальца, но ритм бега даже не запнулся – боль невидимому кукловоду была незнакома. Наконец, вывалившись из крапивы – весь в волдырях и ссадинах – дед Елизар увидел перед собой изменившееся за годы семейство Ртищевых, что скакали вокруг большого костра, что язычники; колотили в тазы и ведра, а Лешка вовсю растягивал в стороны меха инструмента. Увидев старика, те застыли, тяжело вздыхая. Зоська – непутевая внучка – зашмыгала носом, принялась утирать свои вспухшие на солнце глаза.
— Родственнички, значить, — проквакал другой его гортанью. – По якому поводу субунтуй?
— Яблошный Шпаш! – дерзко выкрикнул Лешка и потянул в стороны меха. Баян горестно застонал.
— Яблошный, значить. – кивнул старик, оглядывая округу. – А этот, малахольный де?
— Так шхарчили, батюшка. – ответила тетка Зося в легком полупоклоне.
— Ага. Схарчили, значить. Ну-ну. – дед оглядел бунтарей, сплюнул, обратился к Настьке. – А ну-ка дай мне, дочка, от то полено.
Девочка осторожно протянула старику длинную доску с тремя ржавыми гвоздями, на которую указывал узловатый палец. Дед принял ее, взвесил в руке, крякнул от досады:
— От так жалей вас, упырье отродье...
А следом доска вонзилась Лешке в глотку. Тот, выпучив глаза, стонал, осознавая произошедшее, а старик тем временем крутанул доску как следует и выдрал ее из Лешки. Вместе с доской наружу выплыла бурая масса кишок, а на гвоздях повисла нижняя челюсть. Ртищев еще какое-то время стоял, глядя на своего прадеда наливающимися кровью бельмами, а после упал как подкошенный.
— Ну что, Настенька, доченька, — обратился старик к правнучке, — Сама головушку подставишь, али помочь?

***

Разбежавшись, Дима подпрыгнул, насколько хватало сил, уцепился за край окна и тут же, вскрикнув, ссыпался под ворота амбара. Обе руки были разрезаны вдоль едва не до кости, пальцы медленно теряли чувствительность.
— Сука!
Пришлось сорвать с себя футболку – холодный ветер тут же забрался под ветровку – разорвать ее на бинты и перевязать руки. Оглядевшись, Дима тихо произнес:
— Йес-с-с!
На пожухлой траве валялся кусок мешковины, достаточно толстый, чтобы накрыть остатки стекла в раме. Накинув мешок на край окна, Дима вновь подпрыгнул, уцепился и едва не взвыл от боли, прошившей ладони. Поборол себя, еле-еле подтянулся – давненько он не занимался спортом, пожалуй, со времен школьной физкультуры – и перевалился через край, ухнул головой вниз на земляной пол, благо падать было невысоко. Вскочив на ноги, едва не споткнулся обо что-то, слепо тыкаясь в стену, по лицу что-то чиркнуло – еще раз и еще, будто какие-то насекомые. Воняло зверски, точно на скотобойне. Когда глаза, наконец, привыкли к темноте, перед взором его предстали внутренности амбара, заваленные обломками техники. Чего тут только не было – пробитые насквозь, пузатые экраны телевизоров; разбитые радиолы желтого пластика; отрезанные телефонные трубки и даже растоптанная в труху радиостанция. Изнутри амбар был под завязку наполнен мухами – те вились у лица, лезли в уши и ноздри, садились на ресницы – только успевай отмахиваться. Перебираясь через завалы мусора и отмахиваясь от насекомых, Дима устремился к большому металлическому ящику в углу помещения.
Полустертая надпись на боку гласила “Sonder... N0S...”. Зондер! Вот оно! Наверняка, именно здесь старик держал тело бабушки Надьи. На крышке ящика покоилась отрезанная коровья голова, издававшая жуткое зловоние. Из крупных ноздрей на металл валились личинки, а глаза то ли ссохлись, то ли были давно выклеваны.

Преодолев отвращение, Дима смахнул голову в груду битой техники, и тут же раздалось громкое, протяжное мычание давно не доенной коровы. Мычала отрубленная голова – ритмично и натужно, будто сигнализация. Нужно торопиться!
Проржавевшие замки отказывались открываться, пришлось подцепить какой-то металлической фиговиной, найденной в обломках. Откинулся один, второй, дольше всех сопротивлялся третий. Дима потянул крышку вверх и застыл, ошарашенный увиденным.
— Митюля... – расплылась бабушка в улыбке. Ее лицо почти не изменилось – не тронутое разложением, оно осталось таким же, каким Дима запомнил его в свой последний приезд – мелкие морщинки, здоровый румянец на щеках, крепкие зубы – «все свои» — гордилась бабушка – и поблескивающие стариковским задором глаза. Даже платок на голове ничуть не сбился, все так же прикрывал седые волосы. Но вот ниже шеи... – Не боись, Митюля. Прибери меня скорей... Тулово мне надобно, тулово...
Ниже шеи у бабушки свисали какие-то розовые, вспухшие отростки, похожие на переевших дождевых червей. Они медленно переплетались, напоминая своим шевелением морской анемон. То и дело эти отростки выстреливали, утыкались в жестяные стенки ящика и тут же разочарованно сползлали обратно. Остального тела у бабушки Надьи не было.
— Скорее, Митюля, слышь, буренка моя мычит – зовет его значить... Придет дед, тут и конец нам обоим. Снеси меня, Митюля, к воде. Скорее!
Действительно, было не до колебаний. Мелькнула мысль о Ртищевых – те рисковали жизнью, чтобы Дима мог освободить бабушку Зондер. И какое теперь имеют значение эти жуткие щупальца из обрубка шеи? Видимо, чтобы одержать верх над чудовищем, нужно другое чудовище. Это хотя бы свое, родное.
— Сейчас!
Скинув куртку и оставшись с голым торсом, Дима подхватил голову своей прабабки, завернул ее – ни лишний раз смотреть, ли, тем более, дотрагиваться до этого создания не было никакого желания. С этим грузом парень ринулся к воротам амбара и... застыл. Створки и правда были вкопаны в землю. До слухового окошка, да еще и с утяжелением, Дима бы никак не допрыгнул. Можно, конечно, перекинуть наружу, а потом пролезть самому, но еще неизвестно, как старушка к этому отнесется. Ритмичное мычание за спиной мешало думать, мысли путались, руки дрожали, а в сердце хозяйничал давно обосновавшийся там страх.

Бум!
Размышления Димы прервал сильнейший удар в ворота амбара – с наружной стороны. Взлетели в воздух комья земли, заметались беспокойно мухи. От второго удара створки покачнулись. Замерев в панике, парень лихорадочно искал пути побега, но было уже поздно.
Створки разлетелись в щепки, доски проломились как рисовая бумага, одна заноза угодила Диме под щеку, но он не ощутил боли, полностью захваченный представшим перед ним зрелищем. В проеме, оставшемся от ворот стояла... корова. Вздувшееся брюхо готово было в любой момент лопнуть, покрытая язвами и грязью шкура туго обтягивала бока, хвост яростно хлестал из стороны в сторону. Голова у коровы отсутствовала – на ее месте сочился гноем темный обрубок с торчащим куском позвоночника. Копыта рыли землю, тварь готовилась к очередному смертоносному толчку.
— Позволь-ка, Митюля, — раздалось из под ветровки.
Куртка выстрелила через рукав уже знакомым Диме клубком дождевых червей, но теперь те нашли цель – впились в обрубок шеи, подобно пиявкам. Тела их пульсировали, будто перекачивали какую-то жижу из обезглавленной коровы в бабушку Надью. Ноша заметно потяжелела, а корова – теперь отощавшая, высохшая, чуть ли не скелет, обтянутый сгнившей шкурой – повалилась на бок, точно подрубленная.
— Хорошо-о-о... – протянула прабабка. – Скорей, Митюля. У него слуг много, он уж знает, шо ты мене вытягал... Беги к воде!
И Дима припустил. Перепрыгнул иссушенный коровий труп, отмахнулся от налетевших было воронов – розовые отростки и тут не упустили своего, «выпили» двух птиц, остальные отстали, видя бесславную кончину своих товарок. Парень бежал так, будто за ним гонятся за ним все бесы ада и сама геенна огненная, старательно огибая лужи – помнил о Мумке. Та бессильно шлепала то тут, то там ладонями по грязи, но не дотягивалась. Ледяной ветер вымораживал до костей, но Диму гнало вперед осознание – если он остановится, это будет конец. Дошагает до него высоченная фигура, что уже мелькает меж деревьеы; ухватит за щиколотку холодная рука красавицы-приманки, растущей на спине у подводного чудища; вороны выклюют глаза, а Ртищевым – если те еще живы – только и останется, что доесть его бездыханный труп.
Малые Мшары бурлили – дрожала земля под ногами, раздавались со всех сторон влажные шлепки, дышал кто-то задушенно и хрипло в темных хатах, произнося имя незваного гостя. Но парень гнал вперед, точно лошадь, что понесла нерадивого всадника. Впереди уже поблескивала задушенная ряской гладь запруды. Оставались считанные шаги до берега, когда перед Димой будто из ниоткуда возник старик. Лицо его было красным от крови, с мокрого рубища густо капала юшка.
— Нашукал все ж таки! – квакнул он, широко разевая гнилозубую пасть. – Шо ж ты, идол, натворил!
— А ты внука мово не тронь! – одернула его бабка Надья из-под ветровки. – Прошло твое время, мое настало!
— То мы ишшо поглядим. – ответил дед Елизар, прищурившись. И вдруг громко и протяжно засвистел, как ветер, что задувает в оконные щели зимой. Свист его ощущался почти физически, сбивал с ног, наполнял голову звенящим гулом, стелился через поля, метался меж деревьев, призывая что-то...

Ступор спал с Димы. Он был готов сделать что угодно, лишь бы этот свист прекратился, лишь бы старик замолчал, лишь бы настала наконец тишина. Недолго думая, парень поднял над головой ненавистного деда свою заметно потяжелевшую ношу и обрушил ее прямо на облысевшее темя старика. Тот поперхнулся, точно прикусил язык, захрипел и обрушился наземь, будто кто-то перерезал нити у марионетки.
«И это все?» — невольно пронеслась мысль. Неужели чудовищный колдун, принесший столько бед и почти придушивший Малые Мшары мог так запросто умереть?
— Вода, Митюля! Скорее!
В два шага Дима преодолел расстояние до запруды и, на бегу развернув куртку, вывалил бабушкину голову прямо в омут. Та погрузилась с глухим всплеском, только мелькнул над ряской шлейф розовых червей. Сначала ничего не происходило, лишь гудели над ухом комары.
А потом запруда взбурлила, выпростались на берег бесчисленные белые тела – оплывшие, потерявшие женский облик, они панически цеплялись полупрозрачными руками за берег, отчаянно пытаясь выбраться. Но из воды вылетали хлесткие розовые щупальца, опутывали Мумку и утягивали обратно, в омут. Одна едва-едва не добралась до Димы, мазнула ледяными пальцами по животу. Бесформенное, словно расплавленное, лицо вытянулось, прозрачные бесцветные глаза смотрели на Диму с мольбой и... ужасом.
— Помоги-и-и...о-о-о...
В раззявленный рот создания набились малиновые черви, наполнили глотку и затащили обратно в воду. Там, под пузырящейся поверхностью творилось неведомое, что-то очень страшное и неправильное, а Дима стоял тут с курткой в руках и не знал, чего ждать.
— Шмурак-урак-урак... – прогремело эхо где-то в отдалении, то ли из леса, то ли со стороны поля – не определить. – Что же ты натворил-творил-рил...
— Что? Что я натворил? – взвился Дима, отвечая неведомому собеседнику, которых, то ли был где-то в доброй сотне метров, то ли прямо здесь, у самого уха. – Что я опять сделал не так?
— Таперича всему конец-ец-ец...
Действительно, было во всем происходящем что-то неестественное, ненормальное. А что было нормальным за последние двое суток? Может подводная тварь, что прикидывалась прекрасными девушками? Или лесное чучело? А, может, то, что друг его детства вместе со всей семьей превратились в каннибалов? Нет, ничего из произошедшего не укладывалось в понятия нормы. Но в бурлении запруды у его ног, в мельтешении теперь уже не розовых, но кроваво-красных червей ощущалось что-то совершенно жуткое и непоправимое...
— Останови её-ё-ё... – нудело эхо.
— Нельз-з-зя! Нельз-з-зя! – звенела над ухом мошкара.
— Погибнем... Погибнем... – шелестели кусты.
Там, в центре омута набухало что-то большое, красное, похожее на помидор, только размером с хороший валун. И это что-то пульсировало, шевелилось, готовое выпустить на свет что-то...
– Что мне делать?
— Убей ее! – хором воскликнули Малые Мшары. Убить. Как? У него с собой не то что оружия – футболки-то нет. Всего имущества – штаны, да ветровка... В кармане которой все еще покоился пакетик спидов, достаточной, чтобы обеспечить отравой весь район... Или небольшую запруду.
Разорвав пакетик, Дима всыпал весь белый порошок прямо в центр омута – туда, где вокруг огромного кокона вились в беспорядочном танце уже темно-багровые черви. Вода вспенилась, отростки жадно хватали высыпанные в воду «крошки» будто карпы, которых Дима с мамой как-то раз кормил в парке. Поглощая порошок, черви вздрагивали, но продолжали пульсировать, передавая отравленную теперь жидкость окуклившемуся в омуте созданию. Через стенки было еле-еле видно, как то дергалось, металось и корчилось, получая дозу яда. Вот побелела одна из створок гигантского яйца, за ней и вторая. Изменив цвет, они отслаивались, отшелушивались, превращаясь в скопления мелких ошметков, что растворялись в воде.
Уже через несколько минут все кончилось. То, что осталось от бабушки Зондер теперь скопилось густой грязной пеной по краям берега. Там, в центре успокоившегося теперь пруда покоилось нечто похожее на завядший цветок, в центре которого лежала, скрючившись, крошечная бледная фигурка, не больше младенца. Вскоре распалась и она – растворилась и опала сама в себя, превратившись в прах.
— Вот и усе-се-се... – раздалось эхо, но совсем рядом, над самым ухом. Дима обернулся, но за спиной никого не было. Лишь взглянув на свое отражение в воде, он увидел говорившего и застыл, не в силах пошевелиться от сковавшего конечности ужаса. Через стук зубов он смог выговорить:
— К-к-кто ты?
— Неважно. Я из тех самых страшных русских сказок, где побеждает зло...
Отражение в грязной, неспокойной воде было нечетким, но Дима разглядел более чем достаточно – и гигантский рост неведомого собеседника, и его шубу, сшитую из жертвенных даров – мертвых мышей, воробьев и иссохших женских тел. Над дырой, заменявшей твари лицо, вздымался венец, сплетенный из веток рябины и украшенный ягодами брусники. Тонкая, гибкая кисть размяла длинные – сантиметров в двадцать – пальца и коснулась Диминого плеча, а тот, к своему ужасу почувствовал это прикосновение.
— Не дрожи, оболтус. Не трону. Хошь, покажу, як дело было?

Сам того не желая, он кивнул. Тонкий палец метнулся с плеча к глазу и вонзился в него на всю глубину так, что, кажется, мог достать до мозга. И Дима увидел.
Увидел как темно-серый грузовик застрял в топях. Как люди в черной форме со свастиками на красных повязках выходят и принимаются толкать грузовик. Как сначала с дырой в голове падает наземь сначала один, потом второй. Третий бросает оружие, пытается что-то объяснить, но вышедший из леса мужик в рубахе прерывает поток немецкой речи метким броском топора. Из-за деревьев вываливают и прочие партизаны, принимаются обыскивать грузовик, открывают кузов. Показывается уже знакомый Диме ящик. Теперь надпись видится четко и ее можно прочесть полностью – «Sonderwaffe N0S-Fer-AT“. Мужики сбивают топорами замки и открывают ящики, распахивают рты в изумлении. Один наклонился слишком близко, и из ящика на него прыгает голая девица – длинные черные волосы, бледная, с красными прожилками кожа. Глотка мужика взрывается кровавым фонтаном, остальные пытаются девчонку оттащить, но... С перегрызенной глоткой падают и второй и третий...
— От так она к нам и попала, — прошелестело у Димы в голове.
Следом картинка сменилась и перед глазами появились Малые Мшары – такие, какими Дима их знал в детстве: паслись на пригорке козы, шел мужик за водой, где-то вдалеке тарахтел трактор. Как в фильме «камера» влетела в до боли знакомый домишко – еще с незаколоченными окнами и целой крышей. А внутри была настоящая бойня – доски пола измазаны кровью, в углу лежат бледные обескровленные трупы, а черноволосая девка – уже повзрослевшая, с широкими бедрами и пудовыми грудями – обгладывает шею какого-то бедолаги. В чертах ее лица Дима узнал бабку Надью – только гораздо моложе. А в углу избы копошится девочка лет пяти – играет с какими-то самодельными куклами.
— Твои родственнички... Своих она не трогала, знала, видать, что пригодятся ишшо...
И вновь изображение поменялось – теперь Дима видел убитого им деда Елизара, только молодого. Тот пробирется через какие-то непроходимые топи, то и дело проваливаясь по колено. На локте его висит лукошко, полное мелкого зверья – убитых воробьев, мышей и прочей живности. Вот он доходит до прогнившего поваленного дерева, останавливается и ссыпает в жадно раззявленное дупло свою ношу, шепча какие-то слова и мольбы.
— Здеся он мне и присягнул.

В неразборчивом бормотании Елизара Дима разобрал часть слов: «Пробудись, батюшко, не допусти, защити. Все бери, плоть мою бери, кровь мою, только заступись...»
В глазах закрутилось, потекло. Вырос кругом ночной лес – ухает филин, шелестит листва. Идет бабка Надья по тропинке – пожилая уже, но еще бодрая – кличет корову.
— Майка! Майка, дрянь такая! Куда ты задевалася?
Еле-еле виднеются глубокие следы от копыт. Вот она поворачивает за дерево, продирается через бурелом и чавкает под ногами болотная кочка. А за ней...
— Тута я ее и подкузьмил. – шепчет другой.
Дима проваливается под землю, ныряет в черную влажную почву и чувствует, как бока щекочут черви и мокрицы. В нос ударяет тяжелый запах затхлости и плесени, расступается деревянная крышка и он оказывается лицом к лицу с покойницей. Платок подвязан с двух сторон – один прикрывает волосы, другой придерживает челюсть. А тулово, руки, ноги – все распалось, расплелось на длинные розоватые отростки, что ввинчиваются в землю и ползут-ползут куда-то к поверхности, а Дима следует за ними. Вот один обвил корень какого-то растения, запульсировал, а на стеблях его набухали болезненно-красные вздутые что утопленники плоды, сочащиеся порченой мертвой кровью. Вот малиновый червь любовно обвил собой картофельные клубни и те порозовели, наливаясь ядом бабки Надь. Вот целая стая отростков устремилась под дно колодца, проросла там и принялась выпускать цели стаи мелких, едва видимых глазом себе подобных тварей.
— Всю землю, всю водицу потравила стервь... Никого нетронутым не оставила...
Наконец, костистый палец покинул глаз парня, и тот вновь видел перед собой запруду, свое отражение в воде и, к своей досаде, фигуру за спиной.
— Долго я пытался тот сорняк вывести со своей земли, да больно упряма попалась тварь. Вот, пришлось, вишь, всю деревню уморить, шоб дальше не утекла. А ты, дурак, пришел бабку спасать, да? Ну шо, спас?
Дима не нашелся с ответом. Посмотрел на почти разложившуюся фигурку в воде. На языке вертелся вопрос.
— Но теперь-то все? – наконец, выдавил он.
— Як жеж! Гляди! – длинный палец ткнул в набухшие темные тучи, готовые вот-вот обрушиться на землю ливнем. Мазнуло заблудившимся солнечным лучом по краю одной, и та озарилась изнутри густо-малиновым. – Все здеся отравлено. Вода, земля, даже воздух. Ничего нельзя отсюда выпускать. И никого.

Услышав эти слова, Дима резко обернулся и посмотрел в пустоту – туда, где должна была стоять фигура жуткого создания. Вдалеке, над самым ухом раздался чей-то смех. А может, каркала ворона или залаяла пробегающая мимо лиса.
— А куды тебе возвращаться-то? А? Бате ты своему задаром не сдался, а мамку твою Тофик отыскал и мне подарил – вот она.
Отражение твари повернулось, будто похваляясь своей шубой. Краем глаза Дима заметил на висящее на ней еще одно женское тело – еще совсем свежее. С шеи свисал аккумулятор. Он поспешил отвернуться. Душили слезы, в горле набухал ком.
— Некуда тоби идтить. А ведь прабабка твоя еще не раз счастья попытает... Нешто не хошь за землю родную постоять? – уговаривал шепот ветвей и журчание воды. – Кроме тоби ведь некому...
— Что надо делать? – спросил Дима. Он ведь знал, что если приедет – останется навсегда. Какое чудо должно было его вытащить из этой глуши? Нет, в глубине души он знал – его путь закончится в Малых Мшарах.
— Просто впусти мене... – ответила сама земля, сам лес и даже ветер. Фигура в отражение уже обвивалась вокруг Димы, точно собираясь слиться с ним в сладострастных объятиях.
— Хорошо. – кивнул парень, глубоко вдохнул и уже было собирался произнести заветные слова, но вдруг задумался, после чего сказал: — Только сначала одно условие.

***

Когда-то черный, а теперь почти серый от грязи «Гелендваген» безнадежно застрял в размытой каше, названной по недоразумению дорогой.
— Тофик, брат, да похер на этого чепушилу. Ты сам посмотри, он бы тут уже сгинул. Дауай попробую задний ход...
— Уыходи! – скомандовал Тофик, распахнул пассажирскую дверь и ухнул в грязь едва не по колено. – Его мамаша четко сказала – Малые Мшары. Больше некуда.
— А мож он все-таки у бати, а? – умоляющим тоном протянул Умар – спрыгивать в это болото ему явно не хотелось.
— Ты думаешь, она после усего нам пурги нагнала? Уылезай, билять! И стуол захуати.
По размытому тракту эти двое шли добрые полчаса. Одежду можно было выжимать, а обувь и вовсе оставалось только выбросить. Но вот, наконец, перед ними показался черный шлагбаум и замазанный указатель.
— Зашкерился, сука. Ничего, я тебя из-под земли достану. Никто не кидает Тофика дуажды. – раздувал угли ярости бандит, шагая по раскисшему большаку.
— Слушай, брат, да не живет тут давно никто, ты посмотри! – указывал Умар на явно пустые и заброшенные дома.
— Здесь он – я нюхом чую! – ткнул себя Тофик дулом ствола в сгорбленный нос.
И действительно, на краю колодца как ни в чем ни бывало сидел должник. В зубах он вертел соломинку, болтал босыми – несмотря на холод – ногами и выглядел совершенно беззаботно. От такой наглости Тофик на секунду застыл, потеряв дар речи, после чего напористо зашагал к Диме.

— П...зда тебе, сученок, бил...ть, я тебе туои же кишки скормлю! Иди сюда, су-у-у-...
Договорить Тофик не успел. Грязь под его ногами закопошилась, и из нее возникло длинное сегментированное тело размером с собаку. Многочисленные лапки обвили ногу, верхняя часть панциря вцепилась в колено, и по нему тут же растекся новокаиновый мороз, отключая всю ногу. Тофик не растерялся и принялся палить в уродливую тварь, но пули застревали в толстом панцире, не причиняя созданию никакого вреда.
— Умар, билядь, помоги мне!
Но Умар застыл на месте, не в силах пошевелиться. Он сам вырос в небольшом поселке и часто помогал бабушке с огородом в далекой Шушановке. Именно там лет в шесть он напугался до смерти, встретив медведку. Почти года она ему снилась, он плакал по ночам, боялся ходить в огород и не желал слушать никаких увещеваний – что они безопасны, что они не кусаются. Сейчас уже взрослый мужчина, он до сих пор с нелюбовью относился к этим созданиям. И уж тем более, никогда он не видел такой огромной.
— Умар, хули ты стоишь! А, сука!
Пистолет издал сухие щелчки, а нога окончательно отключилась, и Тофик повалился спиной в грязь. Медведка наползла сверху, надавила на грудь; гадкие усики ощупывали лицо.
— Умар!

Но Умар уже был занят своими проблемами – огромными прыжками со стороны леса к нему неслось что-то похожее одновременно на огородное пугало и на водомерку. Нервы его сдали и он, испустив какой-то тоненький «мяв» обмочился. Про пистолет в кобуре он давно уже забыл и теперь был способен лишь бессильно наблюдать как жуткая тварь с каждым прыжком оказывается все ближе. Оставалось буквально полметра, когда...
— Стой! – раздался голос должника. Тот спрыгнул с колодца и направился к чужакам. Движения его были рваные и какие-то нескладные, как у куклы, а взгляд светился безумным торжеством. Оказавшись совсем близко к Тофику, он взмахнул рукой, точно муху отгонял, и медведка послушно сползла с груди своей жертвы. Бандит тяжело дышал и с ненавистью смотрел на одержавшего верх должника. Он же обернулся куда-то за спину и вверх, сказал:
— Помнишь условие? Своими руками.
И в стылом тумане, стелящемся над деревней, Тофик заметил за спиной у Димы какую-то многосуставчатую тень, которая, кажется, одобрительно кивнула.