Эта мозгорелаксирующая история посвящается моим горячо любимым дедушкам Казимиру Непомню и Гарольду Невижу, воевавших друг против друга во время первой мировой войны. Запаситесь попкорном и наслаждайтесь эндшпилем.

В самом центре Москвы, на глубине 65 м под землей, в бункере, в котором  расположился развлекательный цент для работников жилищно- коммунального хозяйства столицы, открылась выставка неизвестного живописца, даже не члена союза художников, а так, не пойми кого. Выставка была посвящена профессиональному празднику работников ЖКХ, всем тем, без чьего творчества мы сегодня не мыслим современной жизни, а заодно и приурочена к какому-то юбилею самого художника. Видимо помогли высшие силы. И помогли зря. Критики в пух и прах разнесли его три большие картины, которые не соответствовали ни нормам социалистического реализма ни коммунистической морали, а КГБ, страдающая этатизмом, с тех пор стало за ним подозрительно присматривать.

Картины были написаны в технике позднего Пикассо, сошедшего с ума. Он обезумел от своей ранней гениальности, и ушёл из дома, как Лев Толстой. Только Толстой ушёл в народ, а Пикассо в леса. Он ушёл так стремительно, что даже забыл запереть сундук с коллекцией жёстких порнографических журналов для женщин зрелого возраста.

На первой раскритикованной картине была изображена худая женщина с вьющимися седыми волосами, напоминающие лапшу доширак, прикрывающая бугор Венеры маской Гая Фокса, не естественно длиной и узкой волосатой ладонью. На другой мужчина, глядел исподлобья, кривя рот в улыбки Моны Лизы, кормя недоразвитой грудью с длинными коричневыми сосками два глазных яблока, вцепившихся в соски своими короткими цилиарными артериями. Сюжет третьей картины был таков: человеческая фигура полностью состоявшая из отрезанных пенисов, делала себе обрезание. Вместо головы у героини была филейная часть пятой точки с глубоким тёмным тоннелем, в котором стоял матрос-семафорщик с красными флажками, а вместо ножниц — макароны. Отрезанные крайние плоти летели вниз и попадали прямо в открытый рот плачущего клоуна.

Вечером, того же дня, более ста человек, работников коммунального хозяйства,  с крестами и хоругвями в руках с изображением Джона Леннона, пришли к бункеру требуя отставки директора и удаления с развернутой в галерее выставки кощунственных полотен. Их поддержали и ветераны октябрьской революции 17 года, мумии которых, с инвазивными системными настроениями привезли на еврейских броневиках "Остин-Путиловец", собранных на Ижорском заводе.

После провала выставки, художник впал в болезненную фрустрацию, замкнулся в себе, не ел не пил, а только и делал, что сидел у себя в мастерской и думал о том, как глупы и наивны были его надежды на признание, вручения ему престижной почётной грамоты, и даже установке памятника и мемориальной доски, с условием его внезапной смерти на вернисаже. Эти амёбы-критики, никогда не блиставшие разумом, по всей вероятности сработали по заказу ЖКХ, - размышлял оскорблённый живописец, чтобы отмыть деньги и уйти от налогов, работая с чёрным налом, как это принято у них через покупку за сумасшедшие деньги какой-нибудь примитивной и жалкой аляповатой мазни, типа натюрморта с цветочками или пейзажика по фотографии из интернета, которые ангажированные искусствоведы и критики назначают живописным шедевром.

Художник с горьким сожалением осознал, как мало зависит от таланта и реального профессионализма. Я не могу доказать невеждам, что Бог наделил меня величайшим художественным даром. Моё искусство предъявляет к зрителю определённые требования, изучением которых далёкие от искусства критики, плачевно пренебрегают. Это трудное для них исследование, ибо моё искусство никогда не являлось тем, чем оно есть на самом деле, - оно постоянно пребывает в игре противоположностей, поддерживающих равновесие, а переход от одной крайности в другую создаёт многообразие жизни.

Но жизнь не баловала художника своим многообразием. У него возникла отвратительная творческая пауза. Из некогда весёлого и жизнерадостного мастера штыкового боя под одеялом, он превратился в норкое существо. Стал просто существовать,  здесь и сейчас, не задумываясь о завтра и вчера. Ему нечего было вспоминать, и не к чему теперь было стремиться. Он сидел в своей мастерской, тесной от скопления картин, прокуренной, с обшарпанными усталыми стенами, на одной из которых висел портрет его кумира Никаса Сафронова с замученным мудрым взглядом гения, казавшимся ещё более измождённым от постоянного пребывания в атмосфере из табачного дыма, крепкой мужской духоты и сладковатого аромата тройного одеколона.

Теперь ему редко становилось страшно, когда вечером в доме отключали свет, и ледяной поток адреналина уже не пробегал по лопаткам, но причиной тому была не смелость, а высушенный гидропоникой мозг, который стал часто давать сбой и не верно оценивать происходящее. . Художник откинулся на спинку кресла и дико рассмеялся, громким лающим смехом, да так, что испугал сам себя.

Дошло до того, что он начал разговаривать со своим котом, советоваться с ним, и даже слышать его ответы, в которых кот высказывал своё мнение по поводу его выставки, событий в стране, коронавирусе, опечатках в кулинарной книге и поправках в Конституцию. Старый плешивый кот становился для него единственным дорогим сердцу человеком-собеседником, а все остальные люди — враждебными существами.

И вот однажды, послушав совета кота, художник выпил растворителя для покрывного лака,  зашил себе рот прочными просмоленными нитками для шитья обуви, и в течении полутора часов простоял возле выставочного бункера с протестным плакатом «Весел и всему я рад, принимаю бутират!», пока прикреплённый за ним сотрудник НКВД, не позвонил  03, и его не забрала скорая помощь.

В психиатрическом диспансере, ему удалили нитки, и при присутствии позвонившего сотрудника НКВД,  укололи «сыворотку правды», благодаря которой, проверили его на причастность к беспорядкам на Болотной площади. После укола, художник был тих, спокоен и светел, как инок при пение херувимской. Отвечал на вопросы чётко, без лукавства и страха. Не найдя в ответах причастности, беднягу окатили холодной водой с ног до головы и отпустили под подписку о невыезде. Придя домой, художник как обычно вежливо поздоровался с котом, но тот не отвечая на приветствие,  ощетинился,  зашипел, и нассал в тапки. Разговорить его, зачем он это сделал, тоже не получилось. У кота свело челюсти, а язык присох к нёбу.

Прошёл день-другой - кот молчал. Пролетела неделя, осыпавшись отрывными листками календаря. Кот забился под кровать и сидел там весь взъерошенный, не мяукал, не мурлыкал, а только как рыба в аквариуме беззвучно открывал рот. После некоторых колебаний, художник набрал номер знакомого врача, чтобы выяснить причину поведения своего любимца. Тот неожиданно быстро взял трубку, выслушал, и сказал, что случай необычный, и заочная консультация по телефону исключается. Бери кота и дуй ко мне - сказал врач.  У меня пару свободных часов есть перед лекцией.

Знакомый врач был известным в городе деканом института семьи и брака. Однако слыл ещё и знатоком психических расстройств у домашних животных, и выявления у них причины потери речи. Но основным его коньком, за который хорошо платили,  были лекции в центре женской колопроктологии. На его лекции всегда толпами валил народ, в основном женщины и мужчины пассивно-женственного типа. Приходили и приезжали из других центров и даже из других городов. Не то, чтобы их интересовала проктология, а сколько посмотреть на самого лектора. А посмотреть было на что. Читал он свои лекции в совершенно голом виде. Говорил, что это вдохновляет его при чтении сложных многочасовых лекций, а своё голое тело он использует как живое наглядное пособие при демонстрации сфинктера заднего прохода и разглаживанию в нём трещин.

Его не портили не игрекообразный шрам от груди до брюшины, кое как прихваченный грубой хирургической нитью, не распиленный череп с отсутствующей макушкой. Это был эталонный атлет, достойный резца Поликлета: широкая мощная грудь, объёмные бицепсы, предплечья как морские канаты, рельефные мышцы брюшного пресса и короткие мускулистые ноги. Он походил на античную статую во плоти, но серьёзно превосходил любую из них размером мужского достоинства, который свисал мощным сталактитом и доходил до области подошвы. Лекции всегда заканчивал выстрелом из револьвера системы "Наган" почти в упор себе в левую затылочную часть головы в области левого уха, так как там расположены жизненно важные органы. Театрально падал, предварительно отбежав к дивану, а через мгновение вставал, и кланялся под восторженно-дрожащие от возбуждения крики женщин. Их заглушали бурные аплодисменты мужчин, пассивно-женственного типа, ноздри которых воинственно раздувались. Торопливо раздав автографы, и разбросав воздушные поцелуи, он стремительно уезжал в морг, где его уже ждали.

Никогда не бросайтесь не обдуманными фразами, которые могут привести к непоправимым последствиям, и вот почему:

Художник изловил кота, запихнул его в переноску и сел в автобус. Автобус тронулся, кот утробно выл, а художник тупо смотрел на улицу. На город опускались сумерки, и в некоторых окнах, стал зажигаться свет. Странно, но в автобусе кроме него никого не было. Он ехал медленно,  по долгу останавливаясь из-за вечерних пробок, и художник стал невольно разглядывать окна домов, шторы на них, люстры в комнатах и цветы на подоконниках. В одном из домов, который стоял немного в глубине, он заметил человеческий силуэт с бледным лицом. Оно было похоже на утопленницу из повестей Гоголя.

Лицо будто светилось с чёрными провалами глазниц, смотревших на него, как показалось в упор.  Силуэт слегка покачивался, и чуть заметно шевелил ладонью, как бы приветствуя. Стало как-то не по себе. В этот момент автобус дернулся, и поехал дальше по маршруту, с трудом преодолевая ямины и колдобины щербатой дороги. Окно с силуэтом осталось позади. Художник облегчённо вздохнул. Захотелось, чтобы скорее сжалось пространство, сократилось время, и дорога быство перенесла его из пункта отправления к месту прибытия. Чтобы не смотреть в окно, художник достал смартфон и уставился в экран.

Только раз он поднял голову, когда рядом на сиденье хлюпнулась подпитая девица в засаленном пуховике, хотя на улице был июль месяц, с усталым лицом, черты которого поддерживались опорами яркого макияжа, и повидавшим жизнь декольте, в котором уютно свернулись бусы из фальшивого жемчуга. Дыхание её было кислым, зловонным с нотками густого низкокачественного перегара. От неё разило потом, навозом и самой смертью. Глаза девицы были обращены вверх, словно провожали отлетевшую душу. Вернее сказать, глаз не было вовсе. Вместо глаз зияли чёрно-багровые, наполненные кровавой слизью дыры, а уши выглядели так, будто их прожевал и выплюнул бультерьер. Девица затянулась сигаретой, и выпустила в лицо художника клуб дыма, которому позавидовал бы паровоз. Художник вжался в спинку своего сидения. Кот неистово взвыл, и заметался по переноске.

Он до боли зажмурился, а когда открыл глаза, понял, что сам себя накрутил: обычное, даже чуть бледноватое лицо. Глаза вот только какие-то странные, глубоко посаженные, чёрные. . . Он вышел на своей остановке, и по дороге к дому врача позвонил своей девушке, работающей бальзамировщицей в сфере ритуальных услуг. Она помогала художнику в поиске натуры для своих картин, любезно разрешая брать из покойницкой ту или иную часть тела трупа после расчленения. Она была для художника подарком судьбы. Абсолютное очарование, найденное под ёлкой. Рождественский подарок с пухлыми щёчками, мягкой улыбкой и большими выразительными глазами. Поболтали, рассказал про кота. Предложил встретиться завтра, попрощались.

Подойдя к дому врача, поднял голову на второй этаж. Свет в окне уютно горел, но сердце почему-то заныло от недобрых предчувствий. И оно не обмануло, В окне внезапно возник всё тот-же силуэт с бледным светящемся лицом. Рядом с ним появилась и фигура знакомого врача. Он чему-то сильно обрадованный, приветливо замахал руками. Послышался пронзительный скрип входной двери подъезда, а потом тяжёлый звук сцепных колёс локомотива, и по пандусу выкатилась инвалидная коляска с сидящим в ней пожилым, но не реально толстым чёртом в комиссарских погонах на круглых покатых плечах. Он вежливым жестом пригласил войти в открытую дверь.
- Добро пожаловать, господа! - произнёс чёрт бесцветным старушечьим голосом на немецком языке с сильным Нью-Йоркским акцентом.

Вот только сейчас художник не просто испугался, а по всему его телу прокатилась волна настоящего ужаса. Переноска с котом выпала у него из рук, и он со всех ног рванул в сторону ближайшего переулка. Оказавшись во дворе какого-то дома, который выходил вообще на другую улицу, он мигом бросился ловить такси, хотя денег на тачку у него не было. Поймал обдолбанного бомбилу-узбека на ассенизаторской машине, и сумел уболтать его довести до дома за китайские часы "Ролекс", которые выдал за золотые.

И дома ему не было покоя. Войдя в квартиру, весь всклокоченный, с круглыми глазами, и трясущейся нижней губой, он увидел в чёрном окне напротив всё тоже бледное лицо.
Ноги его вдруг ослабели, но шевелиться он уже не мог, как и не мог оторвать взгляда от лица. Он почувствовал, как перехватило горло, как глаза начало жечь изнутри от ужаса, как в них скопились слёзы. Он не мог даже закричать. Лицо чуть кивнуло: «Вот ты где!». Художник упал на пол, прополз спиной до противоположной стены. Лицо несколько секунд рассматривала его, а потом ударила бледной ладонью по стеклу снаружи. В другой руке оно держало за хвост его бездыханного кота. И тогда он закричал от боли и отчаяния: «Что тебе от меня нужно! Забирай что угодно, но оставь меня в покое». В тот же миг тварь отпрянула от стекла и исчезла в темноте.

Он достал непочатую бутылку дешёвого армянского коньяка из спирта невиноградного происхождения, которую хранил на случай признания его гением, и стал пить прямо из горлышка. . Чтобы заснуть, ему пришлось выпить её всю. Только на этом всё не закончилось. Уже после полуночи ему позвонила мать его девушки. Захлёбываясь слезами, она попросила его срочно приехать. Он был у них уже через двадцать минут, на той же машине ассенизатора, который неизвестно почему не уехал, а дожидался у подъезда. Его девушка была мертва. Она сидела на кровати, вжавшись в стену напротив окна. Её лицо было белым, словно лилия, а в левом глазу, похоже от напряжения, лопнул сосуд, и только тонкие губы имели синеватый оттенок.

Тварь забрала, что хотела, потому что он ей разрешил. Теперь художник знал, как дорого может обойтись всего одна фраза, когда придуманный Лапласом Демон вдруг ожил через его картины, в которых присутствует тяжёлая гнетущая атмосфера неопределённости, и художник становится пленником своих самых ужасных мыслей. И тогда Демон Лапласа преследует своего создателя, пока не заберёт у него самое дорогое, и не унесёт с собой в вечность.

С чувством юмора у Демона не очень, а потому поменьше болтайте и всегда следите за словами, дабы не нарваться на неприятности.