– Ну что стоишь? Садись, коли пришла! – старуха выглядела неприветливо и сердито. Анна внутренне поежилась и присела на край табурета. Табурет был старый, колченогий, занозистый. Ей стало совсем неуютно.

– С чем пожаловала? Небось, милого приворожить хотела?

– Нет, я спросить… – Анна нерешительно вздохнула, набралась смелости и выпалила, – как стать такой, как Вы?

– Как я?!

– Я хочу стать ведьмой. Или кикиморой, или русалкой, или лесным духом… Или научиться оборачиваться зверем… Я хочу силы.

Бабка выдохнула. Анна замолчала.

С детства она росла тихим, замкнутым ребенком. Почти все свое свободное время она проводила за книгами, полночи могла просидеть, глядя на то, как гаснет закат, как первые, самые яркие вечерние звезды зажигаются в прозрачной синеве, как проявляются, словно на переводной картинке, их менее заметные сестры. У Ани не было реальных друзей, поэтому с детства ее окружали друзья выдуманные, но детство прошло, и фантазии ушли вслед за ним, и с ней осталось одиночество, и самая большая ее любовь – природа. Лето она проводила в деревне, и почти целыми днями пропадала в лесу. Особенно она любила лесное озеро – небольшую зеркальную гладь с маленьким островком посередине. В июне, когда над лесом и деревней кружился белоснежный пух – цвела ива, а за ней начинали цвести тополя – Анна пропадала на этом озере целыми днями, а то и засиживалась до ночи. Замерев в полуденной тишине, она глядела на то, как подсвеченный солнечными лучами медленно плывет над черной поверхностью озера легкий пух, как он садится на воду, и не было для нее зрелища упоительней. Неподвижно замирала она, растворяясь в июньском зное, и вместе с ней замирали на ее плечах и коленях юркие ящерицы. Самые смелые ловко карабкались по волосам, и устраивались на нагретой солнцем макушке. Анне было хорошо со зверьем, зверью было хорошо с ней. И ей хотелось остаться с ними навсегда.

Всего этого она, конечно, объяснять старухе не стала. Но та внезапно глянула на нее с пробудившимся интересом, остро и цепко. Девушка воспряла духом:

– Я… не хочу человеческих законов. Не хочу жить среди людей. Хочу уметь оборачиваться зверем, хочу понимать язык птиц, хочу силы… Кажется, это называется «нечистая сила»? Тогда я хочу стать нечистью. Как я могу это сделать? Я слышала, о Вас многое говорят… Не всегда хорошо, но люди ведь и не понимают… таких, как Вы. Но именно Вы можете мне помочь. Вы поможете?..

Бабка смотрела на нее задумчиво, и выражения ее лица Анна понять не могла.

– Нечистью… силой. Ты понимаешь ли, о чем меня просишь? Нечистая… Вслушивалась ли ты когда-нибудь в это слово?

Анна про себя досадливо поморщилась. Вероятно, что-то такое отразилось на ее лице, и это внезапно все решило.

– Что же. Будь по-твоему. Но ты не сможешь ничего изменить и отыграть назад. Ты согласна на это?

Согласна ли! Анна, не задумываясь, выпалила свое «да». Она шла к этому годы, все сомнения были давно думаны-передуманы… Лицо старухи внезапно оказалось очень близко. Ее глаза, гневные, яростные, заглянули глубоко в глаза сидящей перед ней девушки, взгляд стал хищным, пугающим. Анна почувствовала, как что-то чужеродное ввинчивается в самую ее суть, глаза старухи полыхнули оранжевым, зрачок схлопнулся в узкую черную щель, и с этого момента Анна перестала помнить себя.

– Садись, милая, давай. Это ничего…

Анна очнулась. В комнате стало темнее? Мир как будто подернулся мутноватой пеленой. Наверное, ей стало дурно, и она упала в обморок. Как нехорошо, бабка подумает, что она совсем раскисла. Надо собраться.

– Простите, я что-то… Что мне надо делать?

– А ничего не надо. Полежи, – старуха, не глядя на нее, принялась хлопотать у огня. Медные блики ложились на ее лицо, выглядевшее теперь почти спокойным и странно умиротворенным. – Старенькая я стала, вот беда, – она покряхтела, потерла поясницу, и снова протянула:

– Стаааренькая… Теперь жди, девонька, само оно тебе подскажет. Никуда от тебя не денется.

Анне было неуютно. Собравшись с силами, она тихонько поднялась, и, все еще чувствуя дурноту, незаметно выскользнула за дверь.

Сила росла в ней незаметно. В первые дни, прислушиваясь к себе, Анна ничего не замечала. Пожалуй, тревожнее стали сны. В этих снах она ощущала на себе пристальный, сосущий взгляд, она замирала под ним, как кролик перед удавом. Ей хотелось плакать и кричать, но воздуха не хватало, и она падала в разверзающуюся перед ней черноту. Чернота вспыхивала огненными сполохами, искры впивались ей в лицо, и перед ней оказывались оранжевые злобные глаза, их вертикальные зрачки расширялись и схлопывались обратно, пытаясь утянуть ее на свое аспидное дно. Анна боролась, и кричала, кричала…

Утром она не находила себе места. Беспокойство и раздражение нарастали в ней подобно снежному кому. Нечто в ней требовало выхода, и не могло найти. Анна чувствовала, что еще немного, и ее разорвет, как того хомяка. Она уходила в парк, тщетно пытаясь найти спасение в том, что всегда неизменно помогало ей расслабиться и успокоиться, но ветви деревьев, когда-то такие красивые, казались ей теперь уродливой паутиной, цветы были блеклыми, вода в пруду – грязной, птицы – омерзительно суетливыми. Анну сводило от глухой тоски, и в один из дней она осознала, что более не умеет любить.

Как-то, возвращаясь домой, она увидела мальчишку, лет трех. Он шел и хохотал так беззаботно и жизнерадостно, что Анну скрутили невиданные доселе злоба и зависть. Она больше не умела так смеяться. Да что там так – она не смеялась почти с того дня, как побывала у бабки. Внезапно она почувствовала внутри себя скользкое движение – что-то шевельнулось в ней; она глянула на ребенка и вложила в этот взгляд всю свою зависть, ненависть и боль. Ребенок споткнулся на ровном месте, упал и сильно расшиб колено. В воздухе повис пронзительный плач. А Анну внезапно отпустило. Ей стало почти хорошо. И это испугало ее больше всего.

– Вы знали! Вы все знали, и все равно сделали это со мной! – слезы катились по щекам Анны, старуха же слушала ее с совершенно непроницаемым лицом.

– Ты просила силы? Ты получила силу! Будешь правильно пользоваться – сможешь все то, чего хотела!

– Вы не говорили, что я… что мне все это станет ненужно! Это бесчеловечно!

– Бесчеловечно? – бабка уперла руки в бока и надвинулась на нее, – Бесчеловечно?! Так я и не человек, да и ты более не человек тоже! Кто, как не ты, не хотел жить по человеческим законам? Ты просила – ты получила! Я предупреждала тебя, возврат невозможен, слушала ты меня? Рожу кривила, дура! Спросила меня, что возьму взамен?

Анна захлебывалась слезами. Боль от невозможности что-либо изменить, ненависть, тоска, невыносимое чувство сделанной ошибки разрушили в ней остатки разума. Глухо взвыв, она вцепилась ведьме в жилистую шею.

…Темнота перед глазами рассеивалась. Анна поняла, что лежит на чем-то мягком, нестерпимо болела голова.

– Ну вот и молодец… а то расклеилась… не ведьма – чисто непорочная девка в первую ночь… Черт с тобою. Оставайся пока у меня, подучу. Быстрее научишься, проще пойдет. Старенькая я стала. Стааааренькая…

Старуха умерла через пять лет. Анна научилась у нее всему, чего когда-то так отчаянно желала. Но ничего из того не приносило ей радости. Удовлетворение приходило только в момент колдовства, в тот момент, когда Анна черпала из человеческих жизней. Старуха научила ее, как убирать обратку, чтобы люди, пришедшие со своими проблемами, не боялись обращаться вновь. Ниточка их жизней завязывалась в узлы, но заметно это становилось далеко не сразу, особенно, когда отвечать за помощь приходилось знакомым или врагам обращавшихся. Старуха умела строить подобные схемы виртуозно.

Анна становилась себе самой глубоко противна, но если она не делала пакости, ее начинало корежить. Змей, живший в ней, начинал шевелиться и требовать пищи, и только зло, чистое, концентрированное зло могло его на время усыпить. Каждый раз Анне становилось жутко, когда она вспоминала, как умирала старуха. Змей прогрыз себе путь из ее грудной клетки, и поглотил все, что оставалось от ее измельчавшей, подловатой души. Анна теперь точно знала – в ней растет такой же. Когда она поняла, что ее ожидает, страх ушел, сменившись безнадежностью. И все-таки она старалась не грешить. Не умея подойти к церкви, не имея силы даже призвать имя Божие, она все же старалась держать свою боль в узде, и в те моменты, когда терпеть уже не было силы, ночами кралась к реке, и наводила чары на воду. Змей ненадолго утихал, но очень быстро вновь поднимал голову. Анна шептала на камни и ветер, и боль вновь уходила.

Дверь отворилась неожиданно. На пороге стояла девчонка. Тонкая, рыжеватые косицы, прозрачно-ясные зеленые глаза.

– Можно к Вам?..

– Ну, заходи, коль пришла! Садись.

Девочка застенчиво присела на старый колченогий табурет.

– Я спросить хотела… А как стать такой, как Вы?

– Как я?!

– Ну, я хотела бы научиться понимать ветер и воду… Летать… Узнать язык зверей. Перекидываться в лисицу, – она улыбнулась. – Хотела бы стать Нечистью. Нечистой силой.

Анна потрясенно смотрела на нее, не зная, что ей ответить. Змей внутри заинтересованно шевельнулся, и Анна знала, что, пожалуй, если она пойдет навстречу девчонке, боли очень долго не будет.

– Ты. Хочешь. Стать. Нечистой? Ты хорошо подумала? – выдавила наконец из себя она. В горле пересохло.

– Да! – глаза девчонки сияли. Анна знала, что сиять этим глазам осталось недолго, и их прозрачная, травяная зелень скоро обретет цвет ледяной воды.

Она интуитивно знала, что надо делать. Змей внутри потягивался, чуя близкую добычу.

Боль нарастала. Собрав в кулак всю свою волю, стараясь игнорировать нарастающую боль, Анна быстро проговорила:

– Уезжай немедленно. Поезжай в Дивеево, в монастырь. Найди любого батюшку, в ноги кинься…

Она замолчала, дышать становилась все труднее.

– И что я ему скажу? Батюшка, я хочу стать нечистой? – улыбнулась девчонка.

– Как звать-то тебя? – невпопад спросила Анна, чувствуя, что говорит не о том, и время ее уже на исходе.

– Варвара.

– Варя, значит. Варенька… Нет, детка. Не о том. Не о том спросишь. Поезжай в монастырь, найди батюшку, расскажи ему все о себе… спроси…

Оранжевые глаза с вертикальным зрачком встали перед внутренним взором Анны так ярко, что она почти не видела Вариного лица.

– Спроси его… как стать… чистой!

Боль накрыла Анну с головой, захлестнула, подобно волне, и больше она ничего вокруг себя не осознавала. Темнота была везде, темнота поглощала ее стремительно, она была ее центром, и вокруг нее вырастало жгучее оранжевое пламя. Искры впивались в ее лицо, и она видела огромные глаза, полные ярости и пламени, и понимала, что та боль, которую она чувствует – это еще не боль. Она оплошала, она отвела от погибели душу, и за это ее саму поглотит вечное пламя.

Внезапно боль ушла. Тьму разорвал свет, и Анна почувствовала, как съеживается, отступает от нее жалящий огонь. Ее выхватили из темноты, и понесли на свет, в последний раз перед ней мелькнули яростные, разочарованные глаза огромной змеи. Анна летела, объятая пламенем, но этот огонь не жег – очищал. Горела боль, сгорала ненависть, уходило страдание. Возвращалась способность видеть красоту, способность любить.

– Господи! – прошептала Анна, и слово это выскользнуло легко и привычно, будто не было всех тех лет, когда она не могла произнести Его имя. – Господи! Но как же так, ведь я… Нечистая?

И пламя вспыхнуло ярче, и сгорела в нем последняя капля горечи, испарилась, вместе с ненавистной частицей «не».

– Чистая, чистая, чистая!!! – смеялась и одновременно рыдала Анна, устремляясь к свету…

…В Дивеево шла служба. Молоденькая прихожанка с глазами цвета весенней травы что-то тихо шептала, вглядываясь в древние фрески, поднимающиеся под самые купола храма…