Пёстрая священная птица единожды хлопнула крыльями, сорвавшись с рук жреца, описала круг над площадью и приземлилась на его плечо.
Рыжие с прозеленью перья щекотали шею.
Тихокану было девять. Он был крепок и высок, наконечник копья его был бронзовым, а волосы – выстрижены гребнем ото лба до шеи.
Только что он был избран небом и его священной птицей, чтобы стать стражем-побратимом первого сына великой царицы Атлантиды.

Жрец Тцальпок первым сошёл с помоста и помог спуститься великой царице Ллакаль. Спина её была прямей копья, и в близости материнства она была прекрасна, как солнце и небо. Тяжелый шёлк угольно-черных волос её, увитых золотом, отклонял гордую голову назад, не давая опускать глаз; Знак Наследия – Будущее, Жизнь, Цветение – покоился на груди в окружении лент свободных одежд. За Ллакаль, замыкая тройку, следовал воин Тханеш, трижды избранный Царь Триумвирата и овдовевший муж сестры царицы.
Толпа расступалась и склонялась перед ними, как колосья склоняются перед ветром, и вновь смыкалась за их спинами, как волны океана смыкаются за лодкой.
Процессия остановилась перед Тихоканом.
– Иди сюда, – с легким поклоном позвал жрец, протягивая руку запястьем вверх.
Тихокан собрался было послушно сделать шаг вперед, но птица, взвившаяся в воздух после слов Тцальпока, легко толкнула его в плечо, заставляя оставаться на месте.
Оплошности его никто не заметил – и снова воцарилась тишина.
– Он слишком взрослый, – первым нарушил молчание Тханеш. Глаза его были сощурены.
Ллакаль изучающе склонила голову.
– Он добр, – улыбнулась она наконец, увидев в его лице что-то, только ей понятное.
Тцальпок пересадил птицу на плечо.
– Он избран, – завершил он так и не начавшийся спор, и голос его не терпел возражений.
– Да будет так, – кивнул Тханеш. Ллакаль примкнула веки.
На этот раз Тцальпок протянул руку именно ему.
– Идём со мной.
Рука была долгопалой, гибкой и сухой. Она могла принадлежать охотнику или гончару – не воину.
Тихокан сделал шаг вперёд и оглянулся.
– Ступай, – велел отец. Мальчик не знал, что заставило его голос дрогнуть – гордость или боль расставания, но повиновался.
Они шли обратно, и вновь людское море расступалось и смыкалось, шелестело и шептало вокруг.
– Как зовут тебя, дитя? – спросил Тцальпок, не поворачивая головы. Шаг его был мерным и уверенным, и мальчику не составило труда держаться рядом.
– Тихокан, – он запнулся, но договорил, – сын Тхалака.
Взрослое имя. Славное имя. Имя, которое позволялось носить только после вступления в возраст – или роду великих царей. Но священная птица выбрала его, а это значит, что имени этого он лишится, не успев получить право носить его.
И что право это он имеет сейчас. Эти две сотни шагов до помоста он имеет право на несбывшееся и несбудущееся, на недоступное и недостойное.
Только сейчас.
Никогда после.

Дерево под ногами было тёплым, гладким. Ни песчинки не забилось в щели плотно подогнанных досок, из которых был сложен помост; мягкий шорох шагов далеко разносился над застывшей толпой, молчаливо провожавшей глазами четвёрку идущих.
Тцальпок отпустил руку Тихокана, встал у него за спиной и, обратившись к толпе, воздел к небу открытые смуглые ладони. Великая царица Ллакаль остановилась по правую его сторону, поодаль, накрыв тонкой кистью живот. Воин Тханеш тёмным силуэтом воздвигся по левую, держа наперевес Устрашающего Врагов – свое копьё.

– Первого наследника великих царей защищают Солнце и Небо, – говорил Тцальпок, – и Луна простирает свою силу к земле, чтобы выбрать того, кто станет их глазами и телом. Они осеняют его печатью своей воли, и ветер в крыльях священных птиц говорит их устами, указывая нам дорогу, на которой он, достойнейший, встретится нам, выйдет навстречу и возьмёт себе долг вечного стража. Связанный клятвой, он примет на себя удары, предназначенные сыну рода, станет его опорой в ненастье, обрушится на врага копьём в его руках – и, когда Солнце позовет наследника царей, станет, осиянный, ему проводником в дороге.

Жизнь – за жизнь. Смерть – за смерть. Пока дыхание великого царя касается небес, страж-побратим его будет жив милостью богов, сбережён от неудач и болезней, охраняя его – и несмываемым позором покроет себя, если оступится и не исполнит предназначенного, позволив царю уйти из жизни, пока дышит сам.
Но и если страж-побратим умрёт первым...
Дурной знак.
Значит, отвернулось Единство от великого царя, и отозвало самого верного своего слугу прочь, под сень своего сияния.
Ибо предназначено было царю и побратиму его делить друг с другом равно жизнь и посмертие.
– Да сольются две жизни в одну, как две реки объединяют свои воды, – говорил Тцальпок, – и да разделят они свой век надвое и поровну, оделяя наследника царей и брата его выбором Луны, новым временем, временем разделённым.
Тихокан слушал и глядел на огромную толпу, и солнце плащом ложилось на его плечи. Лица людей смешивались и плыли перед его взором, и каждое из них было наполнено восторгом и предвкушением, и трепет молчанием смыкал сотни уст. Так повелось издавна: священные моменты цари должны делить со своим народом, чтобы Солнце, Небо и Луна могли глядеть во все души своих детей, равно любимых.
И только так есть правильно.
– Муж мой, – позвала Ллакаль одним дыханием из-за спины Тихокана. – Пришёл срок.
Ни одна жила не дрогнула на полуобнажённой спине великого жреца. Плавно и легко обратил он свое лицо к супруге.
– Идём, – за плечо Тихокана ухватила жёсткая рука Тханеша. – За мной.
Тихокан повиновался.

На этот раз они не шли сквозь толпу, покинув площадь иным путем. Спустились с обратной стороны широкого постамента, слыша за спиной голос Тцальпока, вскоре смешавшийся с шумом других голосов. Шли дальше, пока их не поглотила тень дворца и его холодные, украшенные алым и жёлтым коридоры, мимо лабиринтов комнат. Пока не остановились напротив одной из дверей.
– Войти туда дозволено только тебе, – произнес Тханеш, отпуская плечо Тихокана. – Живей.
Он толкнул створку двери, отворачиваясь, чтобы не задеть взглядом того, что было в комнате.
Выпрямившись и расправив плечи, Тихокан вошёл внутрь.
Он ожидал увидеть что угодно: оружие, зал, предназначенный для битв, молитвенную комнату – но перед ним предстало крошечное, убранное светлыми тканями помещение. Безукоризненно чистое, настолько, что он тут же почувствовал себя чужим здесь.
– Садись, – раздался позади него мелодичный голос.
Он обернулся и встретился глазами с жрицей Луны. Чёрные волосы уложены в тугую гладкую причёску, одежды белы, словно лунный лик на ночном небе, руки пустые и гладкие – ни единого амулета или украшения. Это удивило Тихокана. Прежде он ни разу не видел жриц такими... обнажёнными.
– Садись, – повторила женщина мягко, и он послушно сел на скамью у двери. Жрица улыбнулась и замолчала, прикрыв глаза.

Он вскочил на ноги, когда двери на другом конце комнаты распахнулись, и вошла великая царица. Двигалась она с трудом, и жрец Тцальпок поддерживал её, перекинув её руку через свои плечи.
– Тебе повезло, – дыхание Ллакаль сделалось тяжёлым и вязким. – Будь ты лишь моим мужем, и ждал бы снаружи, как велено.
– Но я – верховный жрец, и обязан быть здесь, благодарение Солнцу, – ответил ей Тцальпок, помогая улечься на покрывала.
Лёжа, великая царица нашла в себе силы приподняться и одарить Тихокана своей улыбкой.
– Держись, юный страж. И не бойся.
"Чего бояться?" – хотел узнать Тихокан, но не посмел открыть рта.

Но вскоре понял, чего.
Ему приходилось видеть кровь – любому, кто избирает путь воина, приходится. Но раньше кровь эта шла в мир на его глазах, унося с собой биение сердца – никогда принося. До сих пор – никогда.
Тихокан стоял, замерев на месте, и запоминал, как лучи Солнца сплетают новую жизнь и дарят её новорождённому сыну великой царицы.

* * *

– Кто учил тебя держать копьё? – Тханеш был резок в голосе и движениях. Волосы его были цвета пятен ягуара, и кошачьи мускулы перекатывались под его кожей.
– Отец, – ответил Тихокан, глядя на великого воина исподлобья, и видя, как смягчился его взгляд.
– Хорошо, – только и произнёс Тханеш в ответ. – Теперь тебя буду учить я.

Стать учеником великого Тханеша – о таком Тихокан мог разве что мечтать. Видавшие его в бою и на охоте говорили, что сама молния спускается с небес, стремясь узнать, как ей бить так же точно и быстро, как его копьё. Равных ему не было ни в скорости разума, ни в скорости тела, и воины под началом его были бесстрашны и умелы.
Своих детей у Тханеша не было. Он и жена его, Ллетцаль, были избраны в Триумвират в одно время, и связали себя узами, как равные. Такому союзу дозволялось иметь наследников – но боги их не желали, и лоно царицы оставалось бесплодным. Несколько лет – и она ушла к Солнцу. А Тханеш вновь был избран служить. Вдовец, не имеющий права на новые узы, до тех самых пор, пока не истечет время его Триумвирата.
Избрание стало его честью и его наказанием.

– Плечи ниже, – скомандовал Тханеш, протягивая его шестом выше лопаток. Лёгкое дерево несильно шлёпнуло по коже, и Тихокан моментально сместился прочь, исправляя осанку и уходя от брошенного вслед ему дротика. Яростно укорив себя за то, что не успел заметить, как в левой руке Тханеша появилась метательница, он пообещал себе быть внимательней в будущем. – Следи за ногами.
Воин ловко подсёк слабый шаг Тихокана в самом его зарождении, и воздвигся над мальчиком, распростершимся на плетёном полу, униженным.
– Ты – не птица, – объявил он, – ты не умеешь летать. Следи, чтобы земля всегда была готова встретить твой шаг.
Глаза его, чёрные и блестящие, щурились.
– Соверши все свои ошибки сейчас, покуда тебе это дозволено, – он протянул Тихокану шест в правой руке, – и следуй дальше без них.
Тихокан запомнил.

– Царь и брат мой, – плавный шум тренировки разрезал голос жреца Тцальпока.
Тханеш остановился и жестом велел Тихокану сделать то же самое. Тихокан послушался – склонился перед вошедшим и сел на пол, скрестив ноги. Тханешу не идет улыбка, крылом радости задевшая его лицо при виде Тцальпока, решил он. Она была непривычна его суровому лицу, словно маска.
– Царица хочет видеть тебя, – будто одна из его птиц, Тцальпок наклонил голову, изучая Тихокана. Тот послушно поднялся.
– Иди, – разрешил Тханеш, соступая с циновки. – Продолжим с наступлением сумерек.

Они шли по узким коридорам дворца в молчании, и первым нарушил его Тцальпок.
– Ты неспокоен, – отметил он, не глядя на Тихокана. – Что не так?
Дозволено ли было ему открыть свою душу перед великим жрецом, дозволено ли ему было разделить с ним свои сомнения? Тихокан не знал. Не мог и прямо спросить об этом. И тем более не мог лгать тому, кто служит Луне и прочтет его ложь, как читает знаки богов.
– Великий Тханеш недоволен мной, – наконец сказал он. – Он не верит, что я справлюсь с тем, для чего меня готовит.
Когда Тцальпок ответил ему, тон его был спокоен.
– Ты думаешь?
– Я боюсь, – признался Тихокан.
Он сделал ещё шаг и остановился, когда ладонь Тцальпока легла ему на плечо.
– Ты не прав, дитя.
Тихокан поднял глаза. Солнце текло сквозь высокие окна и ложилось на чёрные волосы жреца и его головной убор узором на перьях священных птиц. Тонкий и узколицый, в крылатой накидке, Тцальпок и сам был птицей, голосом богов и толкователем их воли.
Он не стал бы обманывать.
– Вера Тханеша тяжела, словно его рука, и так же неколебима. Никто другой не вынес бы её ноши. Но истинный воин знает, что вера – щит, а не копьё, – он помолчал. – Тханеш убеждён, что, отдаваясь своей вере без остатка, он будет подобен безоружному, загнанному в угол. Поэтому, чем сильнее она – тем меньше он открывает ей свое сердце.
Тихокан моргнул, чувствуя, как внутри разливается непозволительное тепло.
– Его вера в тебя сильнее, чем ты можешь себе представить, дитя, – тихо и твёрдо сказал Тцальпок. – Никогда не забывай об этом. И никогда не позволяй себе роскоши держаться на ногах только этой верой. Твои руки должны сжимать копьё – не хвататься за воздух.
Когда они продолжили путь, солнце за их спинами протянуло луч и окрасило камень пола золотым.
– Боги освещают наши дороги, – негромко произнес Тцальпок. Шелест его одежд вплетался в спокойную тишину дворца и стелился над пылью, замершей в солнечном свете, – но пройти по ним суждено нашим ногам. Нашей волей.
Тихокан понял.

* * *

– Он вырастет красивым мальчиком, – Ллакаль улыбалась, глядя на сына. – Как его отец.
Тихокан молчал. Он не мог знать, красив ли Тцальпок – женщине, его избравшей, было виднее – но твёрдо знал, что не может назвать красивым ребёнка в руках великой царицы.
Куалопек был... странным. Вытянутая, словно у сверчка, голова, глаза большие и тёмные. И он молчал все время – ни разу не слышал Тихокан, чтобы он плакал или капризничал.
– Возьми его, – Ллакаль подошла и протянула ему спелёнутого ребёнка. – Держи, и не бойся. Ты должен привыкать к нему, юный страж. Твоя рука должна быть крепка, а сердце – отважно.
Тихокан не смел ослушаться великой царицы. Он принял живой свёрток из её рук и прижал к груди – осторожно, бережно. Он ещё помнил священный миг рождения и обманчивую хрупкость жизни у своего сердца, и чувствовал, как вновь просыпается в нем горячее, чужое чувство – желание беречь и защищать её.
Ллакаль положила тонкую руку ему на плечо, другой ласково касаясь щеки своего сына.
– Никто не знает, как сложится ваша жизнь, – певуче произнесла она. – Он может быть ранен. Может лишиться сил, чтобы твёрдо стоять на земле. Может оступиться. И в эти минуты ты должен быть рядом, чтобы держать его, как держишь сейчас. В этом – твоё призвание. В этом – твоя суть.
Голос её стлался журчанием вод и шелестом листьев, и силы в нем было столько же, сколько и доброты.
– Его же суть – светить тебе во тьме. Питать теплом, когда Солнце отвернётся, вести вперёд, если собьёшься с пути. Говорить о том, о чем молчишь ты, разбивая оковы тишины. Так было и будет, так устроен наш мир. Пока будут великие цари – будут стражи-побратимы, первые после матерей и отцов.
Тихокан слушал. И знал, что ничего, кроме жизни, что он держит в руках, нет важнее ему. Ничего, кроме одной цели – занять свое место в бесконечном круге времени.
И первым словом Куалопека стало "брат".
Это был добрый знак.

* * *

Три года после на свет явилась дочь великой царицы Ллакаль, и ей дали имя Натла. Здоровая и крепкая, умом и сердцем – в отца, лицом – в мать, она росла под щедрыми лучами Солнца, принимая его дары и постигая жизнь вместе с братом. Там, где он был спокойствием, она становилась движением, и Тихокан, неделимый, неразлучный со своим побратимом, наблюдал, как идут они рука об руку, не касаясь, словно день и ночь.

Род Ллакаль был велик, и вступал в пору своего расцвета. Люди были счастливы, победы – бесчисленны.
В Атлантиду приходило утро.