Рассвет может быть долог, но не вечен.
Когда Куалопек миновал первую дюжину лет, здоровье и силы великой царицы стали слабеть, и на исходе третьего года иссякли совсем. До последнего её муж не опускал рук, до последнего он находился при ней – жрец Луны и хранитель воли богов, он оставался всего лишь человеком и не мог смириться с тем, что срок её отмерен.
Последние дни для царицы были самыми худшими. Тихокан видел её, она посылала за ним, чтобы дать знать о своей последней воле, голосом тихим и мягким, как прежде. Цвета кожи и волос её поблекли, но глаза улыбались так же, как годы назад, с безграничной добротой и невиданной силой, которой не оставалось больше в её теле.
– Не печалься, храбрый страж, – сказала она ему тогда. – Солнце будет с тобой и моими детьми, когда я уйду.
Солнце не сможет дать им тепло касания любящих рук, хотел сказать ей Тихокан в ответ, но не посмел. Даже став старше, даже сравнявшись по силе с лучшими воинами Атлантиды и обретя уверенность, он не мог найти в себе сил и мужества становиться против великой царицы, пусть и только в речах.

...Мысли и воспоминания забрали его далеко. Он позволил им унести себя прочь из светлого зала с высокими сводами стен, где они – люди, самые близкие для великой царицы – ждали возвращения жреца Тцальпока.
Куалопек, чью сгорбленную фигуру он не выпускал из глаз, и Натла сидели рядом, обнявшись. Растерянность и горе окутывали их невидимой пеленой, лёгким туманом лежали на одинаково чёрных и гладких волосах, терялись в складках одежд. Украшения тонко звякали каждый раз, когда Куалопек поднимал голову, вслушиваясь в шорохи и шаги снаружи. Ему некуда было деться прочь от молчаливого ожидания, державшего когти у его горла, и глаза его были напряжённо пусты.
Наконец, двойная дверь внутренних коридоров отворилась.
– Ллакаль ушла к Солнцу, – объявил Тцальпок, входя в зал.
Глубокие линии возле глаз и рта его, высеченные скорбью и бессонницей, делали лицо похожим на камень. Куалопек рванулся вперед, прямой и бледный, в шорохе ткани, но был остановлен жестом отца.
– Сейчас с ней жрицы. Ваше время настанет позже.
Натла, подскочившая вслед за братом, сделала неуверенный шаг и кинулась к Тцальпоку, зарылась лицом в его одежды. Видимо борясь с собой, он провел ладонью по волосам дочери, едва касаясь, и отстранился.
– За тобой скоро придут, – тихо пообещал он. – Слушайся жриц Луны, дочь моя. Будь взрослой.
Натла дёрнула подбородком, превращая кивок в жест нервный и несчастный, и отступила назад, под защиту рук брата.

С прямой спиной, недрогнувший, бесстрастный, Тцальпок покинул зал. Тихокан видел, как сошел с лица Куалопек, как потеряли блеск его глаза – наследник великих царей, он все ещё был ребёнком, и лелеял надежду получить утешение у отца. Но Тцальпок был бо`льшим – и его ноша была бесконечно тяжела.
Тихокан мог понять его отчуждение.
Он оглянулся на Тханеша, и поймал его на долгом взгляде в ту сторону, где исчез Тцальпок. Мучительный голод беспомощности во всем его облике, подумал Тихокан, мог бы быть его собственным, отражённым в ту минуту, когда он сам был бы не в силах помочь своему побратиму.
Он не мог ни советовать, ни приказывать великому Тханешу, стоявшему выше него, у самых звёзд.
А если бы мог, знал бы, какие произнесённые слова станут верными?
Но Тханеш не нуждался в словах. Ему нужно было лишь одарить Тихокана взглядом тяжёлым и быстрым, как удар копья – и Тихокан склонил голову, давая молчаливое обещание беречь детей Ллакаль, пока они с ним.
И Тханеш покинул их следом за великим жрецом.

Скоро, одна за одной, словно первые капли лунного света во мраке ночи, в зале появились молчаливые жрицы и увели Натлу прочь. Уходя, она оглянулась, и беспомощность в её глазах встретилась со своим отражением в глазах её брата.
Они остались вдвоём – Тихокан и Куалопек.
Тихокан не знал, как ему поступать. Примет ли его побратим помощь и утешение? Нуждается ли он в них, или предпочтёт одиночество и молчание?
– Брат.
Полушёпот Куалопека отозвался в тишине эхом звука плохо натянутой струны – рваным, нечётким. Он стоял, стиснув руки в кулаки и низко опустив голову, спиной к Тихокану, по-врослому высокий.
Все несколько шагов к нему Тихокан проделал, будто шёл сквозь воду.
– Я здесь, – негромко ответил он, опуская ладонь Куалопеку на плечо. – Я всегда буду здесь.
Страж-побратим будет с царём, пока им светит солнце разделённое – так гласил закон и клятва, которую он принёс перед небом, великой царицей и её новорождённым сыном. И Тихокан ненавидел эти слова всей душой. Они запирали его верность в клетку времени, ограничивали её приходом тьмы и спутывали кратким сроком жизни.
Но его верность была вечна. Он всегда будет рядом со своим братом по клятве.
И, когда Куалопек резко развернулся и бросился к нему, пряча лицо на его плече, Тихокан представил себя птицей, под чьими крыльями находит утешение птенец. В груди его кипела ярость боя, а глаза застилал туман – но врагом его, причинившим боль его побратиму, была пустота, пустота, и разить было некого. Оберегающий Покой в его руке стал бы бесполезной щепкой, а сила его не стоила и обломка монеты.
Полузабытое, давнее, священное чувство чужой жизни в собственных руках захлестнуло Тихокана с головой.
И мир стал острее.

* * *

Прощание с Ллакаль, матерью и женой, было тихим и уединённым, и покой его не имели права тревожить ничьи глаза. Но за тем, как будут разорваны оковы Триумвирата, ослабевшие с уходом её, следило Небо – и призывало в свидетели народ Атлантиды. На площади перед храмом, лицами обращённые к священному колодцу, собрались все, кто мог и желал видеть, как завершается полный круг старого Триумвирата, чтобы после возродить новый.

Тихокан стоял рядом с детьми Ллакаль. За спинами их – жрецы и жрицы, одинаково оставившие цвета своих служений на этот день и облаченные в одежды с символами Единства. По правую руку – Тханеш, в последний раз закрепивший на плечах плащ Триумвирата. Впереди, в нескольких шагах – священный колодец, и прямой, как копьё, Тцальпок подле него.
– Триумвират – суть Единство, воплощенное на земле. Равными по силам опорами они поддерживают друг друга и народ свой, подставляя его лучам Солнца. И если надломлен один, мир качнется к тьме, разрушаясь.
Знак Наследия в руках жреца сиял, как прежде, напоённый силой – но некому больше было ей владеть.
– И для того, чтобы не случилось этого, долг остальных – отпустить мир в руки Луны, чтобы держала его, пока не будут изготовлены новые опоры для того, чтобы нести на своих плечах Атлантиду.
Словно рождая эхо своих слов, Тцальпок бережно опустил Знак своей жены и царицы на гладь воды колодца, и та поглотила сияющий металл, затягивая его в глубину.
Вода забрала будущее Атлантиды, её цветение и её жизнь.
Триумвират должен быть един – или не существовать вовсе.

Тихокан отступил на шаг, когда к каменному кругу приблизился Тханеш. Он не стал расстёгивать застёжек – просто сорвал с шеи свой Знак, и звенья его цепочки с мелодичным звоном разлетелись по полу. Из уст толпы исторгся вздох: Тханеш избрал достойный путь почтить память названной сестры и царицы.
В молчании страж вернул водам свою часть Наследия и отошёл прочь.
Боги призвали настоящее Атлантиды, ее силу и щит.
Когда уходит один, узы теряют силу, и Триумвират должен быть перерождён.

Тцальпок распахнул одеяние, до сих пор плотно скрывавшее от глаз его собственный Знак. Перехватив левой рукой кожаный шнур, продетый в кольцо фрагмента Наследия, правой он рассёк его – вместе с собственной кожей.
Вода одинаково охотно приняла в себя и кровь жреца, и последний Знак, и обернулась зеркально-гладким металлом.
Колодец пожрал Прошлое Атлантиды, её разум и закон.
– Мы возвращаем вверенную нам силу, – голос Тцальпока разнёсся над толпой, точно с крыльями священных птиц, – и смиренно ждем Ночи Выбора, когда будут избраны достойные вновь занять место трёх правителей. До тех пор да будет править Куалопек, старший сын рода Ллакаль, великий царь Атлантиды!

У Атлантиды всегда должен быть Триумвират.

* * *

Посланный Солнцем великий царь должен знать свой народ и оберегать его жизнь, ведя его за собой в будущее. Заступая на престол, каждый из правителей Атлантиды проходит посвящение, которое докажет право быть отцом или матерью ей, откроет, достоин ли правитель веры своих детей. Как ребенок делает первые шаги в новый мир, так и избранный царь должен трижды шагнуть за границы известного: вспахать и засеять поле, которого не касался плуг, заложить основание дома для новой семьи и принести победу на острие копья.
Куалопек мог быть юн, но он был великим царем – а Тихокан оставался с ним неразлучен по праву стража-побратима. Так, оба они покинули дворец на долгие месяцы, с мыслью о вестях от Тцальпока. Но священные птицы были редки среди их гостей, и боги не спешили приближать Ночь Выбора нового Триумвирата.

Возвращаясь домой, вместе с победой они несли каждый своё. Тихокан – заживающий шрам через обнажённую грудь, Куалопек – блеск в глазах и мысли о том, как сделать бой проще и короче.
– Взять хотя бы твою метательницу, брат, – в сбивчивую речь Куалопека причудливо вплеталось рычание ягуаров, что катили в клетке чуть поодаль, – твоя рука сильна, ты бьёшь далеко и метко, но подобных тебе мало в наших землях. Что, если сделать так, чтобы даже самый слабый воин мог повторить то, что делаешь ты? Машину, которая будет многократно укреплять мощь человеческих рук... Подумай, насколько возрастет сила наших армий!
– Слабый воин – не воин, – возразил Тихокан. Мшистая земля под ногами пружинила и щекотала ноздри прелыми запахами. – Во мне нет ничего, чего бы не достиг любой другой мужчина, если отдаст себя тренировкам.
– Но что, если боги не наделили силой его тело, – не сдавался Куалопек, – щедро одарив дух?
– Тогда боги не уготовили для него судьбу воина, – Тихокан склонил голову, перекидывая тяжелую косу сплетенных волос за спину.
– Но...
Тханеш, ехавший далеко впереди, воздел руку, и Куалопек вскинулся, перебив сам себя:
– Город!..
Они входили в него через небесные врата – победители, воины, благословенные. Город встречал их открытыми объятиями, а они принимали его в себя песней в сердцах и солнечным светом. Но радость и ликование с ними делили только камни стен – улицы были тихи и безлюдны, и лишь звуки шагов и взрыкивание ягуаров наполняли их.
Задуматься над этой странностью Тихокан не успел – Куалопек, не находивший интереса в чествованиях, ее не заметил вовсе, и вскоре подхватил брошенный на полуслове разговор, увлекая в него и брата.
– Пусть так, пусть ты не согласен с тем, что воля души сильнее воли тела, – нетерпеливо проговорил он, – и мысль о том, чтобы найти место в битве слабым рукам, тебе не по нраву. Но что, если сильные руки станут ещё сильнее?
– То сильнее станут и руки врага, – заметил Тихокан, оглядываясь по сторонам, – один наш павший воин отдаст им твое знание, которое они снимут с его тела. Не одной силой одерживаются победы, мой царь.
На лицо Куалопека легла мгновенная тень, но быстро пропала.
– Что тогда ты предложишь взамен? – он вздернул подбородок чуть резче обычного, уязвленный.
– Дай своему уму изобрести щит прежде, чем копье, – чуткое ухо Тихокана уловило отдаленный шум многих людей и голос над этим шумом, на грани слуха. – Чем прочнее щит, тем сложнее врагу будет сломать его и получить нашу кровь и нашу силу. Любой дом в первую голову берегут стены, и только потом – прирученный ягуар.
– Но ягуара хранят его когти, а не шкура, – упрямо произнес Куалопек.
– Именно потому воины Атлантиды носят эту шкуру на плечах, а когти – на шее, – ответил ему Тихокан, и умолк, не желая продолжать спор.
Не сговариваясь, они прибавили шаг и вскоре нагнали Тханеша во главе отряда, и Куалопек, будто бы только заметивший безлюдье улиц, спросил:
– Где же все?
– Приучись задавать только вопросы, на которые не можешь найти ответа сам, и только тем, кто знает их вместо тебя, юный царь, – за последние месяцы, пока Тханеш был лишен части Наследия, волосы на висках его быстро стали пестрыми, словно перья птицы. Но ни силы, ни остроты ума, ни резкости он не утратил. – Мы вошли в город вместе. О том, почему нас не встречают, я знаю столько же, сколько и ты. Но в моих силах предположить возможное и невозможное – и я верю, что в твоих – также.
Ноздри Куалопека дернулись, но лицо осталось спокойным, а глаза почти сразу заволокло туманом задумчивости.
Тханеш принудил своего коня сократить шаг, но даже чуткий слухом, Тихокан не сразу смог понять, отчего. Но вскоре шум их собственных шагов взрезало шлепанье босых ног по пустым улицам, и из-за поворота далеко впереди показался вестник – и Тханеш остановился совсем, погружая копыта коня глубоко в пыль. А за ним стали останавливаться воины дальше и дальше, рождая тишину поверх дороги, по которой шли.
– Великий Тханеш! – воззвал вестник, на бегу ещё преломив себя в гибком поясном поклоне. – Вас велено вести на площадь!
– Да будет так, – склонил голову воин. Неторопливо спешился, протянул поводья вестнику. – Отправляйся с ним на конюшни. Мы дойдем сами.
Тихокан задумался о том, что может сказать решение Тханеша. Все воины Атлантиды, кому дозволялось иметь лошадь и ездить верхом, у кого она осталась невредима ко времени возвращения – все они оставляли их на конюшнях, у стен. Таков был закон. Лишь командиру было позволено пересекать город верхом.
Но Тханеш спешился.

Спустя время и его размышления, улица выплеснула их на площадь, и стало ясно, отчего опустели улицы. Напряженное, бесшумное человеческое море колебалось от кромки первых домов до подножия помоста, на котором воздвигся великий жрец Тцальпок в окружении служителей храмов. А чуть поодаль от них стояла Натла.
Тихокан зорко следил за побратимом, и от него не укрылось то, как изменился он в лице, найдя ее глазами, тонкую, гордую и – одинокую. Голод расставания был в нем, в одно дыхание поднявший свою тощую голову и запевший сквозь шум ножества людей ясно и звонко.
Тихокан ощутил укол невидимого копья под самым сердцем и отвел взгляд.

Тханеш не сбавлял шага, а Тцальпок на помосте развел руки – и, повинуясь его движению, море людей расступилось, давая ход воинам. Отряд вошел в толпу тонким клином, не касаясь ее, замер перед самой ее сердцевиной. Тцальпок, смотревший поверх их голов, сложил открытые ладони на груди.
И все звуки стихли. Лишь голос жреца катился над площадью:
– Атлантида славит своих победителей!
Толпа по обе стороны от них единым движением взметнула вверх руки, и полированный металл церемониальных браслетов разлил солнечные лучи на площадь. Тихокан купался в них, объятый светом, обратив наконечник Оберегающего Покой и лицо свое к небу, кожей впитывая славу и радость, окружавшую его. Народ Атлантиды был един, был силен и вечен в нем и каждом из тех, что был рядом.
Наконец, Тцальпок опустил руки ладонями вниз, и золотой туман опустился вслед его движению, тая последними каплями у их ног.
Прежде, чем заговорить, он шагнул вперед, к краю помоста.

– Велика ли победа, покрывшая ваши плечи?
– Не воинам судить о величии собственных побед, – ответ Тханеша был верен традициям. – Но земли от излома реки и до берегов океана вольно дышат, очищенные от врага.
Правила могли запрещать командиру вслух говорить о том, насколько он гордится своими воинами. Но Тихокан знал, как знал и Тханеш, что нынешняя их победа неоценима для народа Атлантиды и что бесценны взятые ими земли.
– Велика ли цена, которую отдали вы за нее? – склонил голову Тцальпок.
– Наши потери – ничто перед глазами Солнца, – точно, как предписывалось, ответил Тханеш.
Потери их были малы, каждая из них – достойной и печальной. Но сейчас было неверное время, чтобы оплакивать и считать их. Позже, когда сойдутся великий жрец и великий воин вместе, ради того, чтобы говорить и записать ещё одну страницу истории Атлантиды. Позже, не сейчас, когда в воздухе звенит торжество и чистота грядущего.
Удовлетворенный кивок был ответом Тханешу. И Тихокан напрягся, предвкушая то, что должно было случиться.
Тцальпок отвернулся, вновь разводя руки в стороны, точно крылья, и заговорил громче.
– Достоин ли Куалопек из рода Ллакаль, – голос его разлетался сияющими брызгами над темным маревом голов, – достоин ли он быть вашим царем по праву рождения и волей Солнца и Неба?
Толпа взревела сотнями "Да!" и поднялась волной – лучи золотили спины и плечи, и торжествующей песней отзывались в ушах Тихокана. И он чествовал своего царя вместе со всеми, душой и сердцем принадлежа своей верности и своему выбору.
– Обретение великого царя, – воскликнул вновь Тцальпок, перекрывая мгновенно стихший шум толпы, – не единственное, ради чего мы были призваны сюда.
Он приглашающе повел рукой, и Куалопек, к которому был обращен этот жест, взошел на помост, повинуясь. Тихокан двинулся было следом, но был остановлен Тханешем в самом зарождении движения. И мог лишь стоять и смотреть, как его побратим не спеша занимает место бок о бок с сестрой.
– Ваше возвращение исполнено смысла и добрых знамений, – произнес Тцальпок, теперь глядевший на оставшихся внизу. – Сегодня мне было знание, что Ночь Выбора близка, и то, что Луна созвала своих детей домой в это время – знак, и знак добрый.
– И знак того, что тот, кто возьмет на себя ношу Наследия, быть может, вернулся домой... чтобы ждать своего часа, – негромко произнес Тханеш рядом. Тихокан услышал в этих словах странную ноту, и по плечам его прошел холод тревоги – великий воин не позволял себе пренебрежение законами. Что же заставило его нарушить молчание, когда говорит Тцальпок?
Жрец тем временем продолжал:
– Великий царь будет здесь, с нами, чтобы встретить избранных Триумвирата и передать им Наследие, как символ веры и почтения...
Шепот на грани слуха заставил волоски на шее Тихокана встать дыбом. Он не разобрал слов, но знал, что шептал Тханеш.
– ...ибо будет выбор Луны справедливым и верным.
Когда Тцальпок закончил свою речь, Тихокан позволил себе взглянуть на Тханеша, и увидел, что глаза того пусты и лишены всякого выражения.