(мистика, ужасы)

Луна гуляет между дыр,
вдали чернеющие копна,
после дождя здесь воздух сыр,
из мрака светят слабо окна.

В селе разбросаны дома,
стоят поодаль друг от друга,
их не пугает темь сама
и леса сжатый обруч туго.

Здесь каждый как бы по себе
и не касаемо другого
живёт в отлаженной избе,
своим хозяйством крепко скован.

А на небесном тёмном фоне,
величье леса – дуб возвышен,
в ветвях могучих ветер стонет …

Лишь по нему взберёшься выше:
воззришь село, как на ладони.

Сейчас все спят, свой сон храня,
всё в однородном слилось тоне,
пропал во мраке след огня
последнего … настал покой;
за тучи спряталась луна,
романы пишет тишина.

***

И вдруг, безумный дикий вой
разнёсся лихо меж листвой.

Он жутким эхом повторён,
ломая даже крепкий сон.
Уж в темноту проклятья шлются,
иные крестятся пугливо,
молясь и кутаясь, трясутся
под одеялом торопливо.

Немало душ крик всполошил,
как вороньё спугнул иные,
в чьих жилах кровь охолодил,
на сердце чьём грехи былые …

Не в первый раз он страх наводит
на спящего в ночи глухой,
а меж домов угрюмо бродит
полу мертвец, полуживой.

Вот нам явилося виденье:
в лохмотья ряженый чудак.
Кто он такой? Иль привиденье,
иль нам заветный, может, знак.

***

Лет пять назад сего же века
два друга жили – дровосека.

В народе шла молва о них:
«Вот дружба – не разлей вода!»

Повсюду видели двоих,
всё пополам: ночлег, еда …
работать вместе шли опять,
и крепче дружбы не сыскать.

В руках их спорились дела,
а жили весело – без зла.
И звали их Федот да Фрол.

И всё бы было так отрадно,
при добром слове, при чести,
но как всегда (будь то не ладно!)
как по закону подлости,
работая в лесу вдвоём,
друзья однажды припозднились,
превысив норму сверх краёв,
довольно крепко притомились.

И тут Федот (он был мастак!)
достал бутылочку винца,
что здесь припрятал с утреца.

Распили жидкость, кое-как
заели ломтиком хлебца
и двинулись в обнимочку,
запев про девку Зиночку.

Обратный путь, знакомый им,
(такое, в общем, не впервой)
в лесу не страшно им двоим,
идут довольные домой.

А лес вокруг такой спокойный,
как будто умер он – покойный.

Идут себе, вдруг видят – ша! –
вот это да?! Ну, чудеса!

Вдали на маленькой полянке
(не ошибёшься даже с пьянки),
сохач видим – подранок верно,
едва копыта волоча,
передвигая ноги скверно,
идёт напиться из ручья.

Тут мужикам не до игры!
(Мы все в душе охотники.)

Скользнули в руки топоры
из поясов, работники
подкрадываться тихо стали
со смертоносным жалом стали.

Уж закипела кровь внутрях,
шашлык пред взором на углях
лоснился лакомым жирком,
волнуя сладостным дымком.

Так приближались ближе други.
Ещё чуть-чуть! Но тут Федот
вдруг хрустнул веткой, и в испуге
стремглав зверь бросился вперёд.

Друзья за ним что было мочи,
крутя в азарте топорами.
Федот бегом, а Фрол прыжками:
через овраг, где покороче.
Через пеньки, через кусты,
лицом тенёта рвя, листы,
наперерез рванулся лихо.

Но тщетно всё. Ушёл зверюга,
А вместе с ним и нету друга.

Прислушался. Кругом всё тихо;
но, отдышавшись понемногу,
сердясь на труд большой без проку,
решил покликать друга он:
аукнул, свистнул раз, другой …

Побрёл, болтая сам с собой,
внимая, звуки всех сторон:
«Быть может, носится, где там,
в пылу погони по кустам,
или уже с добычей ждёт,
когда же Фрол его найдёт?»

Через овраг перебежал,
прошёл чрез рощицу берёз:
«Куда же бес его занёс?»

Но тут, когда пересекал
поляну, слышит зов Федота.
Всё явственней и громче крик
его звал в топкие болота.
И страшно стало Фролу вмиг.

Он вспомнил бабкины рассказы,
остережения, наказы:
про жуткое в трясине царство,
про леших, ведьм и их коварство.
А голос звал, кричал благим:
«О, Фрол, дружище, помоги!»

И Фрол решился, видит вдруг:
по горло в топи его друг,
к нему с мольбою тянет руки,
а на лице гримасы муки.

Ему слегка бы поспешить,
да тонко деревце срубить
(их благо тут полнейший лес);
взбурлила рядом с шумом муть,
и Фрол подумал: «Знать, то бес!»

И бросился спасаться в лес,
на произвол оставив друга.
Бежит, а ветки бьют упруго
по шее, по лицу его.

Федота крики глуше, глуше …
(старался Фрол слова не слушать)
и вот не слышно ничего.

***

Почти что каждого страшат
нас сверхъестественные силы.
И коль душой не покривят,
никто не зиждется могилы.

Я слышал страх в нас от природы,
считай, что как рефлекс нам дан,
чтобы нас хищные породы
не растащили по зубам.

Но одного кидает страх:
трясясь, спасать свою лишь шкуру;
у всех рыдая на глазах,
щадит он жалкую фигуру
свою с заблудшею душой.
А есть другие люди в мире,
их взгляд на жизнь гораздо шире.
Ты с ними обретёшь покой.
В любой бушующей беде
они, не мысля о вреде,
из-за тебя рискнут собой.

***

Как видите, наш друг весёлый
не относился к сим особам.
Сейчас сидит в избе он квёлый,
весь перепуганный до гроба.

Дрожит, не зная, как он людям
наутро объяснять всё будет,
и только с криком петуха
испуг слетел, как шелуха.

В мозгах вдруг мысль его созрела:
харчей, мол, кончился лимит,
подался в город друг по делу,
поскольку не сыскать уж тела,
никто ни в чём не обвинит.

А не вернётся в пору?.. Что же!
Знать встретил бабу – и женился,
иль кто пришиб, иль где-то спился.
Случиться всяко равно может …

Да мало ли ещё чего?
То не касаемо него.
Вот месяц канул, там другой,
и сгинул страх, настал покой:
никто не вспомнил о Федоте,
как будто не было его.

И Фрол привык (хоть нелегко),
снискал забвенье о болоте
теперь в усиленной работе,
добившись в скорости чего.

Лишь иногда взгрустнётся что-то
и да ж упиться жуть охота!
Тогда достанет самогон
и поминает друга он.
О! Как всё было хорошо …

Свою с ним поминая дружбу:
почётну в армии с ним службу;
как иногда тот был смешон,
и верный этим своим шуткам,
когда невесть, как было жутко.

Как преисполненный отваги
Федот за кореша лез в драки,
как оба увольнялися,
в колхоз вдвоём нанялися …

Ещё припомнились деньки,
когда садились на пеньки
и вместе ели, пили, пели,
потом опять рубили ели;
что вспоминать? Теперь без проку,
в могилу принят друг глубоку.

Струится пот по телу градом,
докончить дело бы ему,
не так-то просто одному.

Поторопиться, значит, надо.
О том вечерняя прохлада
напоминает бессловесно.
На лес спускалась ночи бездна …

И вот свершились все дела,
холстом окутана пила,
за пояс сунутый топор
притих до некоторых пор.
Безмолвен лес. Сгущённый мрак –
в нём каждый шорох, каждый шаг,
всё гулким эхом отдаётся,
то где-то птица встрепенётся,
то где-то ветка надломится.

Ступает Фрол земле сырой,
шурша пожухлою листвой.

Идёт, а сам уже боится.
Вдруг слышит: чей-то тихий смех
в кустах, что справа от него,
кровь превратилась сразу в снег,
(топор в руках в случай чего).

Он огляделся … никого …
Неужто кажется ему?
Трепещет сердце почему?
А ноги, странно, словно ртуть,
с трудом свой продолжают путь.

Опять смешок – и шорох быстрый
пронёсся слева по кустам,
и тень мелькнула серебристо.

Фрол крикнул: «Кто здесь?!» – вздрогнул сам.
Но никого … опять всё тихо …
И Фрол, отчаянно дыша,
ускорил шаг свой, поспеша.

Вот он уже несётся лихо,
отбросив в сторону пилу,
руками ветки разгребая,
он потерял топор в пылу.

Бегут же ноги, спотыкаясь,
их вяжет заросль густая,
уже он плачет, задыхаясь …
И вот устал, ногами движет,
он еле-еле в страхе дышит.

Остановился, внемля звукам,
сам, оглушённый сердца стуком;
вокруг слепая тишина.
(Лишь всхлипам вторили дубравы.)
Ужель он избежал лукавых?

И жизнь ужели спасена?!
Спиной он к древу прислонился,
блаженством жизни наслаждаясь.

Стоял, с улыбкою молился,
спасеньем быстрым умиляясь.

Но сзади вдруг рука чужая,
холодная, как лёд, такая
в плечо его впилась со злом.

Душа упала. Свой же крик
из чар оцепененья вывел.
И вновь бежит он через миг,
летит, как будто бы на крыльях!

Он слышит за спиною – там! –
ломая ветки, мня листву,
несётся кто-то по пятам
и не одну уже версту.

И Фрол бежит, назад не глянет.
(Боится он взглянуть назад.)
Он чувствует, как руки тянет
тот, позади, на злой захват.

Вот-вот и кисть объемлет шею,
вот-вот ухватит за плечо,
то вдруг приблизится шипенье,
то вдруг отстанет на скачок,
или настигнет Фрола тенью.
Уж Фрол в истерике рыдает,
визжит: «Спасите же, о, люди!»

В глазах темнеет, всё мелькает,
и бег невмоготу – он труден.
То упадёт (не чует боли!),
в ветвях застрянет, как в сетях,
забьётся птицею в неволе,
взревёт, как будто на углях.

Минует плен и вновь летит,
не замечая второпях,
что он давно бежит один.

Погони нет – уж за спиной.
Фрол оглянулся осторожно.
Лес вновь наполнен тишиной.
Луна пропала, как нарочно.

Куда идти? Где он сейчас?
Вдруг враг затих лишь для прыжка?
Его следит коварный глаз,
чтобы схватить исподтишка.
И вздрогнул Фрол от этой мысли.

Раздумья больно разум грызли:
«Сей человек, кто он таков?
Зачем преследует он Фрола?
Что надо от него ему?
Кому он сделал чего злого?
Когда конец придёт всему?!»

Казаться Фролу начинает,
что человека того знает:
по смеху, голосу, повадкам,
каким-то внутренним догадкам
нелепо узнаёт Федота;
но погребён Федот болотом!

«Неужто это впрямь, и он?» –
и Фрол издал невольный стон,
пролепетал: «О, Боже мой»
и пот холодный стёр рукой.
Прорезал воздух смех волной;

Фрол, взвизгнув, снова побежал
и вот в объятия попал.
И клещи крепко сжали Фрола,
Фрол ощутил объятий холод.

Раздался снова жуткий хохот …
Упёрся в тело Фрол чужое,
а руки провалились вдруг,
и что-то липкое, гнилое
объяло пальцы его рук.

Та жижа по рукам текла
и слизью в рукава обильно;
во тьме глаза, как два стекла,
сверкнули … Фрол, рванулся сильно
и вот уже бежит опять:
прокляв отца, ругая мать;
прокляв, сей день, сей час, сей год …

Он бешено менял места,
от всяк шарахаясь куста,
как волк затравленный, – и вот,
вновь тишина и ни души.

И он один среди болота.
Уставший вдрызг – он не спешит,
причём весь взмыленный от пота.
Как он сюда попал? Не помнит!
В висках стучит, всё тело ломит.
В лице тупое безразличье.

Он страшен сам в своём обличье,
судьбой как будто покорён.
Но теплится ещё надежда:
«Быть может это страшный сон?!»

Он встал, закрыв руками вежды;
внезапно вновь далёкий стон
и хохот в сердце саданул.
В ногах взбурлила топи муть,
и Фрол по пояс потонул.

Смертельный страх ворвался в грудь,
и жажда мысли пробудилась.
Он заорал за Божью милость.
Его тянуло вниз … по горло
уже трясина засосала.

Он в ней корячился проворно.
Рука спасения искала.
Ещё чуть-чуть и он в гробу,
вся гниль над ним вот-вот сомкнётся.

В кистях сжимая, он траву
пытался вырваться из смерти,
но смерть над ним уже смеётся –
он раб у этой круговерти …

Вот тщетно тянет руки к кочке.
Захлёбываясь тиной, он
в последний миг конечной точки
с мольбою к небу выдал стон:
«Прости, прости, Федот. О, друг!»

И всё бы кончилось, но вдруг …
Из тьмы, что так теперь влекла,
к бедняге тянется рука.
И Фрол схватился за неё,
как за спасение своё.

И вот спасён уж он – и зрит,
что перед ним мертвец стоит.
Сквозь рвану кожу, кость белеет,
а изо рта струится гной.

На голове, лохмотьях, шее –
там черви заняты игрой.
И тянет руки, как слепой.
Фрол пятится без сил назад,
ничуть спасению ни рад.

Ещё мгновение, и он
рассудка будет здесь лишён.
Скрипя зубами, молвил труп
своим изгнившим ртом без губ:
«Тебя считал когда-то другом.

Теперь же понял, как был глуп.
Мой идеал тобой поруган …
Сейчас я истину постиг.

Она, далась большой ценой,
что тот, с кем делишь каждый миг:
веселье, грусть, ночлег, покой,
мечты, застолье и досуг …
Поверь мне. Тот ещё не друг.
Ты видишь образ мой – беглец!

Я здесь, как будто бы живой,
как видишь, говорю с тобой,
но понял ты, что я – мертвец.

Сейчас могу тебя убить,
призвав к тому все силы ада,
чтоб тёплой кровушки испить.

Убить тебя! Как супостата …
но я не сделаю того.

Беги! Тебя не удостою
я смерти, слишком уж легко
сойдёт. Ты будешь проклят мною.

Раз ты боялся сил подземных,
так ад живым тебя приемлет.

Сегодня день последний мой,
его я очень долго ждал,
я обрету теперь покой» … –
сказал – и в воздухе пропал.

***

С тех пор и бродит человек,
лишённый разума навек.
Между дворов в тиши ночной
наводит страх на спящий люд
его ужасный дикий вой …
Так есть на свете Божий Суд?!