Садясь за написание данного рассказа, я не ставлю себе цель напугать вас или заставить усомниться в, если можно так выразиться, обречённости каждого из нас, но желаю открыть вам хоть малую часть страшной правды. Не могу утверждать на все сто процентов, но причина моего безумия и паранойи мне, кажется, известна. Впрочем, верить во всё, написанное ниже, или нет — решать вам; и вообще, стоит ли быть таким, как все, и безропотно доверять малоизвестному автору?

Последнее время я страдаю от панических атак. Они приходят неожиданно, и так же неожиданно заканчиваются. В одно мгновение я становлюсь тревожным, дыхание моё учащается, а в груди появляется странное чувство надвигающейся опасности. Мне неизвестно, откуда придёт опасность, я не знаю, куда мне смотреть и от чего защищаться. Но более всего меня пугает неопределённость — это очередная паническая атака или я действительно заметил краем глаза что-то, способное причинить мне вред, оттого и испугался?

Я стал раздражительным, перестал выходить на улицу, запустил жилище и, видимо, начинаю потихоньку сходить с ума. Мне постоянно кажется, что со мной в квартире кто-то есть; он быстр, ловок, отлично прячется и умело использует мои страхи, чтобы своими шорохами и тихими смешками окончательно довести меня, если не до суицида, так до чего-то более ужасного.

Мне страшно спать, вернее, засыпать. Каждую ночь я засиживаюсь допоздна, читаю при свете и при включённом телевизоре, листаю новости, попивая крепкий кофе, и молю Всевышнего о том, чтобы спасительное электричество не иссякло, и моя квартира не погрузилась в полную опасности темноту.

Я сплю в маленькой комнате с балконом; перед сном беру с собой кружку холодной воды, полностью заряженный телефон и, собственно, зарядку к нему, затем поочерёдно выключаю свет во всей квартире и в спешке дрожащими руками закрываю дверь в комнату на ключ — два оборота, и на небольшой шпингалет. После этого открываю балкон, чтобы немного проветрить комнату, а потом, когда балкон уже закрыт, а все окна на него занавешены, чтобы страшное лицо вдруг не померещилось мне посреди бессонной ночи, я заглядываю под кровать и, окончательно убедившись в отсутствии там монстра, ложусь под одеяло и закрываю глаза. Иногда свет в комнате может гореть до самого утра, иногда я просыпаюсь и в полудрёме выключаю его.

Сегодня ночью опять случился сонный паралич. По моей комнате бегал чёрный карлик, а около кровати стоял обнажённый тучный мужчина и противно мне улыбался. Но даже эти ужасы не так страшны, как мои кошмары, в которых мне приходится убегать от ужасных гниющих старух. И каждый раз я падаю на землю, лежу в ожидании смерти, пока чудовищное тело приближается ко мне с жуткой ухмылкой, и пытаюсь, как бы это смешно не звучало, нащупать у себя на плече кнопку, которая остановит сон, но у меня никогда не получается, и существо набрасывается на меня.

Также последние две недели мне везде стало темно. То есть, какое бы ни было освещение в квартире или за окном, всё вокруг кажется мне мрачным и тусклым. Возможно, из-за недостатка витаминов у меня развилась куриная слепота или из-за каждодневных ночных посиделок стало садиться зрение, но что-то подсказывает мне, что виной всему стал именно незримый оккупант, что присвоил себе мою квартиру и медленно отбирает у меня последние полномочия.​

Началось это, как начинаются теперь мои панические атаки, — неожиданно. Однажды ночью я проснулся от небольшой тряски. Катя — моя девушка — в слезах молила меня подняться и посмотреть на окно. Мой рассудок был затуманен от резкого пробуждения, а все конечности обмякли и никак не желали подчиняться; как тряпичная кукла я болтыхался у неё в руках, пока она отчаянно пыталась привести своего единственного защитника в чувства. Наконец смысл её слов дошёл до меня, и я подскочил на диване, как от сильного электрического разряда, и уставился на окно. За стеклом стояли два мужских силуэта в больших фуфайках или полушубках и, по всей видимости, вглядывались в нашу тёмную комнату.

Я мог бы успокоить её, сказав, что это проделки местных алкашей или шалости неугомонных подростков, что любят шататься по району и ради забавы заглядывать в окна первых этажей, но была одна загвоздка — мы жили на седьмом.

Девушка тряслась, будто в припадке, и с силой сжимала мне запястье. Мы оба сидели молча, боясь пошевелиться или ненароком издать испуганный звук. В комнате похолодело. У меня заболела спина, болезненно скрутило живот и стало совсем не выносимо дышать, словно сами лёгкие промёрзли и отказались пропускать через себя воздух.

Тогда я понял, что медлить больше нельзя, освободился от захвата, спрыгнул с дивана и как бешеный побежал к выключателю, что, хвала небесам, располагался внутри комнаты рядом с дверями, и ледяной рукой ударил по кнопкам. Как только комната наполнилась бледно-жёлтым светом, моя девушка, поджав губы, прошипела:

— Что ты наделал?..

Чёртов глупец, я собственноручно выдал нас неведомым ночным наблюдателям. Сдавленно ахнув, девушка закрыла рот рукой и медленно повернула голову к окну.

Тишина давила на нас, сводила с ума. Температура в комнате не менялась, нас, как свежую еду, будто поместили в большой холодильник. Я стоял около дверей и сверлил взглядом окно.

«Куда бежать? Прочь из комнаты, конечно, а двери закрыть, — думал я, нервно сглатывая слюну. — Задержат?.. — я покосился краем глаза на стеклянные вставки в дверях. — Не задержат, разобьют».

Моя рука медленно протянулась к выключателю и легонько хлопнула по нему пальцами. Свет померк, но силуэтов за окном уже не было. В ту же секунду в дверь за моей спиной прилетел сильный удар, и я готов поклясться, что своими глазами видел неописуемо ужасное подобие человеческой кисти, что на мгновение прислонилось к узорчатому дверному стеклу. Девушка взвизгнула, а я, чуть не лишившись сознания, ударил по выключателю, рассчитывая на помощь спасительного света, отпрянул от двери и остановился посреди комнаты.

Холод постепенно отступил, и вскоре мы согрелись. Катя зажалась в угол дивана и сидела, укрывшись одеялом. Я, бесшумно ступая по комнате, занавесил окно, подпёр двери компьютерным стулом и включил телевизор, чтобы заиметь ещё один источник света. Что бы ни было там за дверью, оно точно знало, что мы внутри освещённого убежища, но соваться к нам не решалось.

Ни о каком сне не шло и речи, остаток ночи прошёл в тревожном ожидании чего-то невероятно ужасного, но, к счастью, ничего не произошло.

Утром из окна полился белый свет, и вместо двух силуэтов за стеклом можно было разглядеть мутную полупрозрачную дымку, несущуюся по грустному серо-голубому небу, что несмотря на весь свой мрак теперь казалось самым прекрасным зрелищем за последние несколько часов; и птицы, они просыпались, разукрашивая эту серую атмосферу в цвет надежды одними своими песнями. Немного успокоившись, я смело шагнул за дверь, обошёл всю квартиру и, ничего не обнаружив, вернулся к Кате.

— Давай в церковь сходим, — предложила она, подняв на меня свои большие испуганные глаза, — я не усну больше, это чертовщина какая-то.

— Надо сходить, — бездумно кивал я, потирая вспотевший лоб.

Но до церкви мы так и не дошли. Поход не задался уже в подъезде, когда мы чуть не свалились в шахту лифта. Дело в том, что двери открылись, но кабина по какой-то причине остановилась на этаж выше. Отдать мне должное: я не утратил самообладания и тут же успокоил Катю, предложив спуститься по лестнице.

В подземном переходе, что был неотъемлемой частью любого нашего пути, нам на встречу вышла противная низкая старуха. Она остановилась посреди дороги, осмотрела нас с головы до ног, ехидно усмехнулась, обнажив гнилые зубы, и, обратившись к Кате, мерзко пропела:

— Дай-ка я тебя за локоток подержу…

В ужасе Катя отпрыгнула от старухи и спряталась за моей спиной. Бабка почесала густой пушок чёрных волосков над губой и громко рассмеялась.

— Вы знаете, что вам самим лучше закончить? — она сплюнула кровь на кафельную плитку перехода и начала медленно приближаться к нам. От неё пахло потом и прочими нечистотами, внешний вид женщины не на шутку пугал; она шла, будто хромая на две ноги, и чуть слышно шипела.

Не раздумывая более ни секунды, я схватил свою девушку за руку, развернулся и увёл её обратно домой, прочь от старой сумасшедшей.

Дома Кате стало плохо, её лихорадило, тошнило, она побледнела и похолодела. На все мои вопросы девушка отвечала через силу, трясущимися от страха губами. Я даже вызвал ей скорую помощь, но та, увы, по сей день не приехала.

Истощённые после ночного происшествия, мы уснули в гостиной и проспали до самого вечера. Идти нам было некуда: оба детдомовские, с раннего детства друг за друга горой, работаем вместе, друзей среди коллег не имеем. Да и зачем уходить? Дом наш совсем новый, место отличное и никаких страшных баек про него не ходит, поэтому вряд ли можно списать бесовщину на происки древних духов, потревоженных строительством. Значит, дело именно в нас.

Я поделился своими мыслями с Катей, она не оценила моего пессимизма и заявила, что с завтрашнего дня намерена собрать вещи и покинуть квартиру.

Когда время перевалило за полночь, мы ушли в маленькую комнату с балконом, в которой я сплю по сей день, уселись на небольшую кровать и просидели при свете до глубокой ночи.

— Давай не так категорично, прошу тебя, — говорил я, растирая ей дрожащие руки, — завтра дойдём до церкви, нам осветят квартиру.

— Не пойду никуда, — хныкала она, — у меня сил нет, я умираю, наверное… Да почему же на нас такая напасть!

— А ну-ка брось, — оборвал я. — Ну почудилось нам… Знаешь, из-за утечки газа может такое быть, ну, галлюцинации.

— Одинаковые у двух людей?

В моей груди завибрировал холодный ужас, я стыдливо отвёл от Кати глаза, чтобы не выдать себя, и глубоко вздохнул. Она же молча опустила голову мне на плечо и, хлюпнув носом, снова тихонько заплакала.

Из дремоты меня выдернул знакомый щелчок выключателя. Я вздрогнул, повернув голову на дверь, и прислушался.

— Кто-то свет включил, — прошептала дрожащая Катя.

В глубине квартиры послышался тихий смех, мы сразу узнали его — так смеялась эта чёртова старуха в переходе сегодня утром.

Я втянул живот, чтобы подавить в себе нарастающую панику, аккуратно спустил ноги с кровати и чуть слышно поднялся.

— Господи… — испуганно проскулила Катя.

Щёлчок! На этот раз чуть тише, видимо, теперь свет зажёгся на кухне. Ночной гость пошёл в противоположную нашей комнате сторону, значит, мы выиграли время. Тихими, но довольно широкими шажками я приблизился к двери, взялся за заранее вставленный в замочную скважину ключ и обмяк от душераздирающего ужаса: нечто на кухне громко рассмеялось и стремительно помчалось в нашу сторону. Тяжёлые шаги отзывались эхом в моей больной голове, я никак не мог закрыть дверь, руки не слушались меня, а ноги болезненно подкашивались в судороге. Свет зажёгся в небольшом коридорчике за нашей дверью спустя полсекунды как мне удалось справиться с замком. В дверь сильно стукнули, а в нос ударил противный запах гнили.

Я отошёл на несколько шагов назад и присел на корточки, желая разглядеть в щели под дверью ноги — если у этого вообще есть что-то похожее на ноги — незваного гостя, но так ничего и не увидел, но, как оказалось, этому нечто не требовался физический облик, чтобы отбрасывать тень. Она медленно вытекала из-под двери, похожая на щупальце тень уверенно подбиралась к кровати, однако, коснувшись моей ноги, остановилась и внезапно налилась красным. Жгучая пульсирующая боль охватила меня, я вскрикнул, схватился за обожжённую конечность и запрыгнул на кровать. Тень снова стала чёрной и уползла под дверь.

На месте ожога нога покрылась мерзкими, наполненными гноем волдырями, которые доставили мне максимум боли и дискомфорта в ту ночь, однако к утру бесследно исчезли.

Захлёбываясь слезами, Катя заткнула щель толстым одеялом, а мне выписала вполне заслуженную звонкую пощёчину за несвоевременно закрытую дверь.

События следующего дня запомнились мне крайне смутно, поэтому я заранее хочу извиниться за отсутствие некоторых особо интересных подробностей. Не могу сказать точно, спал ли я эту ночь или провёл её в лёгкой дремоте, но когда Катя проснулась и вновь обратилась ко мне, на часах было около девяти утра. Первое, что нас удивило, была кромешная темнота на балконе и за окном, хотя стояла середина февраля, и рассветать стало намного раньше.

Мы вышли на балкон, открыли окно и обомлели: вместо привычных огней ночного спального района была чистейшая пустая чернота. Тогда, крепко сжав в руке найденную на балконе отвёртку, я открыл дверь в комнату и принялся обходить квартиру. Свет горел в каждой комнате, даже в маленькой кладовой.

В пустую черноту вёл не только балкон, но и все окна, а также дверь; вместо привычной лестничной площадки нам открылся самый настоящий выход в эту безграничную тьму.

Мы долго не решались что-либо предпринимать, сидели на кухне, пытались дозвониться в полицию, в МЧС, но связи не было, как и стационарного телефона. Неизвестно, почему электричество не исчезло, и квартира не лишилась спасительного света, но думать об этом, а уж тем более разбираться во всём нам совсем не хотелось; мне и сейчас не хочется.

Не помню, кто из нас предложил выйти на разведку, но осуществили мы всё следующим образом. Я снял бельевые верёвки с балкона и связал их друг с другом, а Катя тем временем разрезала старые вещи на лоскуты, сшила их между собой и каким-то образом прикрепила к верёвкам. По итогу мы получили длинный самодельный канат, который, признаться, вряд ли смог бы выдержать кого-либо из нас, но в тот момент, когда единственное чувство, испытываемое тобой, это обречённость, ты перестаёшь заботиться о логике вещей.

Когда всё было готово, мы с Катей вновь разругались, ибо не смогли сразу решить, кто именно пойдёт во тьму. Я говорил, что не могу позволить себе отпустить своего единственного родного человека одного в неизведанную пустоту… а так ли она пуста?..

В конечном итоге мы решили, что на разведку пойдёт Катя, а я в случае чего сразу вытяну её оттуда за канат. Она обвязала себя вокруг пояса, робко осмотрела дверной проём, аккуратной поступью вышла за пределы квартиры и отошла на расстояние около десяти метров.

— Тут ничего нет, только наша дверь, — кричала она довольно громко, но её голос казался глухим и далёким; тьма поглощала его.

— Попробуй обойти сбоку, где окна, — кричал я ей; звуки разлетались по квартире, но до Кати не доходили.

Тогда я махнул ей и легонько дёрнул за канат; девушка вернулась ко мне и мы заперли дверь.

— Это не такой пол, как в подъезде, — рассказывала она, запивая кусок вчерашнего хлеба тёплым чаем, — он как… вот как маты в спортзале, вроде не твёрдый, но и не мягкий.

— А окна? — взволновано спрашивал я. — Окна ты видела? Свет может быть?

— Нет, туда вообще свет не попадает, только дверь как белое пятно… Я, наверное, ещё раз туда схожу, от двери аккуратно дойду до окна, ты только держи меня.

Клянусь, я не помню, отговаривал ли её от этой идеи, или, возможно, сам стал её инициатором, а описанный выше диалог лишь плод моей фантазии, но одно я помню точно — Катя зашла за угол и, пока я шёл по квартире к окну, чтобы её встретить, пропала. Канат попросту обмяк в моих руках. По телу побежали мурашки, в глазах потемнело. Моя пропавшая девушка не издала ни звука, впрочем, я мог его попросту не услышать. Тьма забрала Катю. Мне осталась лишь большая петля на конце каната.

Обессиленный, я с яростью захлопнул дверь и упал посреди коридора, схватившись за голову. Слёзы сами лились из глаз, в висках противно стучало, сердце бешено колотилось, а в памяти яркими вспышками проносились моменты нашей с Катей совместной жизни. В тот момент я действительно отчаялся и, мысленно попросив Всевышнего о быстрой безболезненной смерти, задремал.

Проснувшись днём, я первым делом бросился искать свою любимую, но, увы, так и не нашёл. Чёрнота за окном тем временем сменилась на привычный мне вид; окружающий мир вернулся ко мне… или я к нему?

Не теряя ни секунды, я собрал документы, деньги, некоторые вещи и ушёл из квартиры.

«Вот и всё, покончено», — думалось мне.

На первое время было решено остановиться в недорогом отеле, а затем заручиться помощью коллег по работе и найти себе новое жильё. Единственное, что не давало мне покоя — это исчезновение Кати, и более всего меня интересовало, могу ли я вернуть её назад?

Но история квартиры на этом не заканчивается. Заснув в тёплом номере отеля, утром я вновь очутился в своей маленькой комнате с балконом. Тот страх, что сковал меня по рукам и ногам, нельзя назвать липким или удушающим, это был давящий ужас, что подобно мощнейшему прессу прижал меня к земле и постепенно вдавливал в холодный могильный грунт.

Утром я решил вернуться к нашему первоначальному плану и всё-таки отправился в церковь. Батюшки не было на месте, а церковные бабки лишь развели руками и после всех моих рассказов о таинственной темноте, забирающей людей, посмотрели на меня как на безумца. Но среди нескольких попрошаек, что можно встретить у ворот любого храма, нашёлся один полезный мужичок. Он сам подошёл ко мне, взял под руку, прошептал что-то вроде:

— От тебя за версту гнилью тянет… что, тоже с темнотой дело имеешь? Да вижу, вижу, пойдём, я тебе за бутылочку белой всё расскажу, не бойся.

Я вёл его за собой практически бездумно, да, было довольно глупо и безответственно с моей стороны пускать странного незнакомца в свою квартиру, тем более в такой сложный для меня жизненный период, но в тот момент мне было решительно всё равно, я действительно отчаялся.

На кухне мы уселись по разные стороны стола, открыли бутылку водки и, пропустив по стаканчику, заговорили. Илья — так звали мужика — смотрел мне прямо в глаза и с пугающей точностью угадывал моё состояние:

— Так, значит силуэты видел… проходили, и тьма… всё-таки да, всё-таки да… и спать, поди, клонит постоянно?

Я кивнул.

— Конечно, ещё бы тебя не клонило, они все силы высосут, — качал головой он.

— Да это есть-то, Илья, куда мне бежать от них? — выл я, чудом сдерживая слёзы.

— Ой, сынок, — вздохнул он, — понимаешь, тебе в квартире сидеть опасно, но выходить из неё ещё опаснее. У тебя в доме чудовище… даже не чудовище, а, как бы тебе это объяснить, само зло. У них не агентура какая-нибудь, чтобы справки в два счёта наводить и узнавать, как тебя можно выманить во тьму эту… это не призраки и не демоны… об этих только юродивые знают да пациенты… психи, в общем. Ты в отеле от них не скроешься, всё уже, квартира оккупирована, можно сказать, а ты теперь, считай, её частью стал. Вот они тебя к себе и тащат.

— Как они меня — живого — тащат? Я же не колдун какой-то, душу не продавал никому, обряды не делал, жил и не трогал никого! — я бил себя ладонью по груди; на моих глазах навернулись слёзы.

— Да оно и не важно, колдун — не колдун, ты пойми, им всё равно, кем питаться. Они сцапывают кого попало и тащат в жертву своему хозяину. Никто не защищён: ни президенты, ни артисты, ни такие простачки, как мы с тобой. Вот так пропадает человек — и всё, гадайте потом, что с ним случилось. Мы же хрупкие все, как хрустальные, чуть нас стукни — разобьёмся. А Душехлёб этот не где-то в космосе, а повсюду, даже бок о бок с нами живёт, но вот только как стукнуть не знает. Тащат его слуги нас по одному, до поры…

— А ты сам-то как держишься? — успокоившись спустя пару минут, спросил я.

— Ой, — отмахнулся Илья, — из последних сил. Меня почти разбили, сынок, недолго осталось. Сам вот у церкви трусь, думаю, вдруг помогут… а как тебя увидел сегодня, так вместо надежды наоборот тоска появилась, нет нам спасения, наверное.

— К тебе тоже сначала силуэты в окне пришли?

— Разве я теперь вспомню? Они же и память высасывают, и другие воспоминания вшивают, скоро совсем с катушек слечу. Помню последние дни, как Райка ко мне приходила — тоже запомнил, а что раньше было позабыл.

— А что это за Дущехлёб-то такой? И что за Райка, слуга его какая-то?

— Эге, — усмехнулся Илья, — про первого толком нигде не прочитаешь, они тебе сами нашепчут… А Райка ему не слуга, хотя та ещё нечисть. Давай-ка я тебе лучше покажу…

Мужик схватил меня за руку, приблизился ко мне лицом и широко раскрыл глаза. Я не успел и пикнуть, как оказался поглощён его бездонными чёрными зрачками.

Как будто телевизионные помехи пронеслись мимо моих глаз, а затем всё окружение начало переливаться самыми мерзкими цветами. И вдруг картинка стала чёткой. Я был невидимым наблюдателем, прикованным к углу комнаты, как камера видеонаблюдения. Передо мной возникла неубранная прокуренная кухня, освещаемая тусклым светом из запотевшего, заклеенного малярным скотчем в некоторых местах окна.

В углу у ржавой батареи сидел Илья, он курил вонючую дешёвую сигарету и громко кашлял, выпуская горький дым. Рядом с ним, перебивая ядрёным запахом своих рыночных духов тяжёлую сигаретную вонь, сидела тучная женщина в ярко-красной блузке. Кривым указательным пальцем она поправляла крашеную чёлку и им же грозила Илье, причитая:

— Загубил жену, только ты виноват и никто больше. Всю жизнь по одному закону прожить можно, всегда работало и сейчас работает, слышишь меня?

Илья бездумно кивал, кривя рот.

— Как должно быть, — продолжала Райка, — муж жене спуска не даёт, а жена — мужу. Он все её истерики должен на нет сводить, чтобы она из мухи слона не сделала, а жена его обязана в узде держать, чтобы с плохими людьми не водился и руку на неё поднимать не смел. Иначе либо она — стерва — его в могилу сгонит, либо он её кокнет.

Илья громко прокашлялся.

— Вот-вот, — Райка потрясла кривым пальцем. — Не получается одному с другим совладать — расходитесь к чертям и ищите другого себе по силам, вот и весь сказ.

— Да куда мне уходить, Рай?! — громко затянувшись сигаретой, прохрипел Илья. — Я же любил её.

— Кого ты любил? — ехидно рассмеялась женщина, покачав головой. — Ты убил её, Илья. Когда любят — руку поднять боятся, а ты насмерть её… Тебе тут покоя не будет, соседи всё знают. И от милиции ты не спрячешься, думаешь, сбежал и всё?

— Да не сбегал я! — Илья стукнул ладонью по столу. — Я проснулся тут!

— Илюш, тебе самому легче будет… повесься вон в комнате, да и всё.

Илья опустил голову и тихонько завыл. Помехи снова перекрыли мне вид, в ушах запищало, а затем всё резко стихло, и я вновь очутился у себя на кухне.

Мой собеседник тёр усталые глаза и тихо вздыхал.

— Она права, сынок, — шептал он, — я теперь сам понял. Если ты сам не закончишь, то они тебя заберут… — Илья зажмурился и тяжело вздохнул. — Только вешаться нельзя, это долго всё, они тогда выиграют, пока ты умирать будешь… надо быстро. Фен есть в доме?

— Чего? — удивился я.

— Голову которым сушат.

— Есть.

— До ванны дотянется?

— Ты что, Илья, — воскликнул я, окоченев от ужаса.

— Надо душу спасти, чтобы в рай попасть или куда там, лишь бы не к нему.

— Какой рай, я же сам на себя руки наложу! — Слёзы вновь побежали по моим щекам.

— Да даже в ад лучше, чем к нему в лапы. Но тут проблема, сынок, если он тебя не получит, то рассердится и, может, стукнет сильнее обычного… а мы же хрустальные.

Я окончательно поник, мои руки похолодели, голова устало легла на грудь. Я робко облизывал сухие трясущиеся губы и тихо сопел носом, пока Илья заливал в себя стопку за стопкой.

— А ещё мы видели какую-то бабку, она кровью плевала, — снова обратился я к нему.

— Это тоже жертва, наверное, только уже совсем плохая, — вздохнул мужик. Он сложил руки на столе, положил на них голову и задремал.

Я тихонько поднялся, дошёл до уборной, а когда вернулся — Ильи не было. Двери и окна были закрыты, видимо, он попросту растворился во сне и вернулся к себе в оккупированную квартиру.

Спустя два или три дня я завопил от ужаса и рухнул на пол, когда, проходя мимо большой комнаты, увидел посреди неё страшный железный гроб. В нём лежала моя Катя, она была покрыта чем-то вроде каменной корки; из её глаз, ноздрей и рта вытекала тёмно-алая зловонная жидкость. Спустя несколько минут гроб бесследно исчез.

С тех пор я перестал выходить из квартиры, лишь изредка прислонялся ухом к входной двери и слушал разговоры соседей на лестничной площадке; они говорили, что в подъезде стоит трупный смрад.

Вчера я увидел в окне огромный полупрозрачный глаз; он следил за мной, пока я, схватившись за голову, бегал как умалишённый от одной стены к другой.

Теперь я, окончательно уничтоженный как морально, так и физически, оставляю после себя лишь эти записи. Анализируя всё, сказанное Ильёй, мне никак не удаётся понять одну вещь: неужели спастись от Душехлёба так легко? Тогда почему каждый второй не додумался до такого простого выхода, даже если я, убитый горем после пропажи Кати, раздумывал о смерти? Быть может, все решившиеся на столь серьёзный шаг, сделали всё неправильно и отдали себя ему в руки? А вдруг самоубийство и есть проигрыш, а Илья был одним из хитрых слуг, чья задача подстрекать невинных жертв сдавать их души добровольно? Но если всё обстоит иначе, и спасение одной души грозит сотням других яростью неведомого зла, что своим сильным стуком готов разбить нас — хрустальных? У меня нет ответов, как и сил их искать. Я истощён и готов к любому шагу, нужна лишь искра.

И всё же знайте, я совершенно спокоен и уже ничего не боюсь, и беспокоюсь только о вас. И лишь одна мысль тревожит меня: неужели действительно никто, даже самый простой и безобидный человек, не защищён?

Но выбор есть всегда: сдаться и предать других, очернив свою душу самоубийством, но, возможно, отдаться хитрому Душехлёбу, или почить от истощения и выиграть… но где вероятность, что этот ход будет действительно выигрышным и он не заберёт меня, как говорил Илья?

Впрочем, о моём решении вам уже не узнать. До поры.