Я работала учительницей в одной из самых "средних школ" в годы, когда от главных идеологов системы образования "получила добро" научно-методическая разработка "Коммунистическое воспитание школьников". Сама по себе идеологически красиво построенная теория на практике обернулась тем, что притихшие в период "оттепели" учителя ещё сталинской кузницы кадров снова вышли в воспитательный авангард, а рядом с ними немедленно плечом к плечу встали молодые карьеристы с хорошо подвешенным языком.

Парторгом нашей школы стала учительница математики Наталья Дурова (фамилия изменена), молодая женщина, моя одногодка. Даже дочери наши учились в одном четвёртом классе. Наверное именно эти факты создавали почву некой "доверительности", с которой после очередной пламенной речи на педсовете Наташа заговорщицки шептала мне: "Как я устала от этих старых идиоток!" Я не испытывала ни к ней, ни к другим педагогам никаких чувств, не участвовала в их мелких интригах, не пыталась решать с ними вопросы несовпадений наших мировоззрений. Я, видимо, впав в детство, ездила с детьми на каникулы по другим городам, ходила в походы, организовывала свой театр и т.п., стараясь видеться с педагогами только на педсоветах. Сменяя классный журнал во время перерыва, я умудрялась проскользнуть так, чтобы меня не успели втянуть в какой-нибудь разговор. Это вызывало естественную реакцию: меня учителя не любили и за глаза обвиняли во всех смертных грехах.

Летом 1981 года старшеклассников вывезли в трудовой лагерь, Наташа стала его начальником, а я воспитателем самой старшей группы (ученики, закончившие 9-й класс).

В лагере Наташа время от времени учила меня жить:

- Ну зачем ты устроила вчера вечернее купанье, ведь в плане его не было!

- Ребята были после волейбола грязные и потные, надо же было им освежиться!

- Что, они сами до пруда не дошли бы? Отругала бы их за самоволку, на том бы всё и кончилось. Зачем было идти с ними?

- Но я тоже играла в волейбол! Кроме того, так мне было спокойней, мало ли что...

- Не умеешь ты жить спокойно. Сама ищешь неприятности!..

Подобные советы мне приходилось слушать почти каждый день. Наталье нравилась роль "старшего товарища", а я снисходительно, хотя и с лёгким презрением относилась к этой её слабости.

Может быть именно эта моя снисходительность и стала причиной того, что произошло потом и что не даёт мне покоя по сей день. Может быть, если бы я пресекла её откровения сразу, она не произнесла бы роковых слов, а я не ответила ей ещё более роковыми...

Правила были такими: в 7 утра все уходили в поле, оставались только начальник лагеря и дежурные по кухне. Я ввела в старшей группе новое правило и сумела отстоять его на лагерном педсовете: в моей команде ежедневно в поле не выходили одна или две девочки, в задачу которых входили: приведение в порядок постелей, просушка влажных вещей, уборка комнат, как девчоночьих, так и мальчишеских. Это давало возможность ребятам поспать больше на полчасика, спокойно позавтракать, не беспокоясь о том, что до поля они не успеют убрать комнату, а потом их будут вычитывать "на линейке". А ещё меня подвигнул на такое решение один отвратительный факт: на срочно созванном педсовете зачитывалось письмо одного из мальчишек своему другу. Учителя ужасались, говорили о необходимости срочного приезда родителей или этапировании виновного домой. Суть письма заключалась в том, что его автор не в самых пристойных выражениях хвастался приятелю несуществующими победами на любовном фронте и с упоением рассказывал о "весёлой жизни" в лагере. Короче, бред подростка. Все понимали, что в письме нет ни слова правды, но праведный гнев вызывал сам ход мыслей. В ответ мой вопрос, откуда у них это письмо, гнев обрушился на меня. Не буду сейчас обсуждать, кто правее, естественно, что я чувствовала себя правой, и, не позволяя себе напрямую предупредить ребят о том, что их письма читают, просто перекрыла для Натальи возможность рыться в их вещах, поставив на её пути преграду в виде дежурных, которым было запрещено оставлять барак (мы жили в бараках!) без присмотра.

Дежурные не назначались. Девочки сами решали этот вопрос, как правило освобождая от поля тех, кто в эти дни больше всего в этом нуждался. Мальчишки в это не вмешивались, предпочитая уборке постелей и комнат выполнение дополнительной нормы за отсутствующих.

Несчастье случилось дней за десять до отъезда домой. Двое суток дежурной по группе оставалась одна и та же девочка, и когда она не вышла в поле на третий день (обычно больше двух дней девчонки друг другу не давали), я начала задавать вопросы. Мне объяснили, что у неё "это проходит тяжело" и "пусть ещё денёк передохнёт". Казалось бы всё правильно.

После работы были какие-то мероприятия, дежурную Свету я видела мельком и не нашла времени спросить её о здоровье. Впрочем, это было обычным делом...

Ночью я проснулась от того, что кто-то стонал. Стоны раздавались за стеной в комнате девочек. Было четыре часа утра. Я бросилась к ним в комнату и в неверном предутреннем свете увидела картину: на краю кровати сидела Света и качала на руках что-то напоминающее новорождённого младенца, при этом она стонала сквозь сжатые зубы, а рядом с ней что-то пыталась сделать её подружка Марина. Увидев меня, заплаканная Марина, рефреном повторяя: "Это я виновата, я виновата...", начала что-то объяснять. Я включила свет. То, что я вначале приняла за младенца, оказалось распухшей от пальцев до локтя рукой Светы. Рука была синей, кожа была натянута, как резина в воздушном шарике...

"Собирайте её", - приказала я девочкам и бросилась к Наталье. Заспанная, она открыла дверь комнаты.

- Наташа, быстрей беги к директору совхоза за машиной, у Светы гангрена, её надо срочно в райцентр!

Вот тогда всё и произошло. Спокойно выслушав мои истерические выкрики, наш начальник лагеря произнесла тираду:

- Не устраивай панику. Где я сейчас найду машину? Ты знаешь, сколько времени? Через два часа начнётся рабочий день в совхозе, я возьму машину у директора, и мы отвезём твою Свету к врачу. Ничего с ней не случится. Я держу ситуацию под контролем. Она стёрла руку, вздулась водянка, а эта дурочка Марина срезала ей кожу маникюрными ножницами и занесла грязь...

- Почему я об этом ничего не знала? Почему мне не сказали?

- Да потому, что я не разрешила. Ты бы устроила очередной театр, моталась бы с ней по врачам, а кто бы с ребятами в поле пошёл? В общем, иди досыпай и не волнуйся - я лично водила её к совхозному фельдшеру, она промыла рану, смазала чем полагается, сделала противостолбнячный укол, а, главное, сделала запись о приёме, так что за всё теперь будет отвечать она, а не мы...

Остальное я помню плохо. Мне кажется я закричала, но не словами, а как-то просто криком "а - а...", потом я увидела, как воздух вокруг Натальи стал красным, и она начала пятиться назад, а потом её как будто бросило спиной на противоположную стену, и снова я услышала свой голос, он звучал как будто сбоку, справа от меня, в красном тумане. Слова я запомнила на всю жизнь: "Ах ты су*а, - сказала я (не я?), - не пройдет и трёх месяцев, как начнешь сдыхать ты!"

В ушах звенело, руки тряслись, красный туман рассеялся, Наталья стояла где стояла, а вовсе не у стены, и только в глазах её был страх. Я хлопнула дверью и выбежала на улицу.

Серое туманное утро отрезвило меня, я с ужасом вспомнила о стонущей в бараке девочке, о багровом свете в комнате Натальи и о голосе, так похожем на мой...

Свету мы спасли. Я подняла парней, её на руках донесли (она всё время теряла сознание) до дома директора совхоза, он дал машину - разбитую полуторку, в кабину которой уложили рядом с водителем Свету, а я с одним из парней устроилась в кузове на полу. Водитель гнал по разбитой дороге до райцентра, потом дежурный врач без анестезии вспарывал несчастную синюю руку... И только через несколько часов нам сказали: "Если бы вы приехали чуть позже, руку пришлось бы ампутировать"...

Вся эта история для педагогического коллектива лагеря прошла как-то незаметно. Никто ничего не обсуждал (не сравнить с праведным гневом на глупое письмо юнца!), ребята подробностей не знали, мы с Игорем (который сопровождал Свету в больницу вместе со мной) молчали, а все потешались над нашими синяками и царапинами, которые мы с ним получили в кузове мчащейся по колдобинам машины, "когда возили Светку к доктору".

Я позвонила в школу и вызвала председателя родительского комитета - умного интеллигентного человека. Оставшиеся дни он прожил в лагере. У него была кинокамера, и он сделал фильм, страшный фильм, который по приезду он передал в РОНО. А через месяц перед ним извинились и сказали, что фильм утерян... Он был порядочным человеком, и поэтому ему просто не пришло в голову запастись копией.

По возвращению из лагеря мы были облиты с ног до головы грязью, вспоминать которую не хочется. Я ушла из школы. А вскоре узнала, что на осеннем медосмотре для учителей (не прошло и трёх месяцев!) у Дуровой был обнаружен рак. Перед поездкой в лагерь все учителя проходили медосмотр - она была здорова.

Это известие потрясло меня. Я уговаривала себя, что это не имеет ко мне никакого отношения, что это случайное совпадение, но потом я вновь и вновь узнавала об очередных бедах, которые настигали тех, кто подло вёл себя в этой школьной трагедии.

Я не кляла этих людей, я приказала себе забыть их лица и имена, но у всех у них жизнь пошла наперекосяк.

С этого времени я боюсь ссориться с людьми. Каждый, кто обижал меня или обманывал, практически тут же был наказан тем или иным образом. И никогда я не желала этого и ничего не предпринимала, чтобы покарать своих обидчиков.

Иногда я думаю, что голос, который я услышала, был голосом моего ангела-хранителя, потрясённого подлостью, совершенной женщиной, у которой была своя дочь, готовой спокойно и цинично сделать инвалидом умную, красивую, чудесную девочку - дочь другой матери. Именно в этот момент, когда воздух стал багровым, мой ангел - хранитель сменил белизну своих крыльев на красный цвет - и превратился в Ангела-мстителя...