Я у мамы инженер. Обмолвился как-то на работе, что надо мне на садовом участке погреб выкопать. И моментально откуда-то из подмышки слышу: это я могу!

Коллега мой по прозвищу Ловкий действительно все может, но в процессе, так сказать, воплощения его могучести в материальные блага происходят всеразличные казусы, как правило, опасные для жизни и здоровья. Но делать нечего, отказать нельзя, добрейшей души человек ведь. Ладно, говорю, добро. И Ловкий просиял.

Выехали мы утром в субботу. У Ловкого глаза горят, слюной брызжет, рассказывает, мол, как он по-молодецки в землю-то вгрызется, радуется очень. В ту пору мой участок и дачей-то назвать язык не поворачивался, так, ерунда субтильная: восемь соток, да избушка – грабли да лопаты прятать. Прибыли на место, Ловкий с поводка рвется, ей-богу, готов голыми руками землю терзать, любит он очень людям помогать. Квадрат разметили, взяли по лопате и вперед, как на Первомай прям.

Копаем, потеем, а я все подвоха-то жду. Готовлюсь, так сказать, к предстоящим катаклизмам, с Ловким иначе нельзя, голову сложить можно. И грянул гром – откопали кости, позвонки там, ребра, истлевшие под гнетом времени и грунта. Овца или коза, трудно сказать, черепушки-то нет, да и россыпью все, некомплект, в общем. Стоит заметить, что Ловкий, при всех своих прекрасных качествах, мракобес до мозга костей. Сделал он страшное лицо, в кости пальцем тычет. Мол, могилу осквернили, быть нам теперь проклятыми. И никак ведь не докажешь дураку, что кости нечеловеческие.

В общем, обиделся он очень, что я ему не поверил, и на перекур из ямы полез. И знаете, пока он в подсобку за водой шел, ногу ржавым гвоздем себе пропорол случайно. Прискакал и давай ногу демонстрировать, вот, мол, извольте, проклятье работает, а ты не верил. Так или иначе, забросили мы раскопки, повез Ловкого в больничку, уколы делать от столбняка. Всю дорогу причитал он, какая, дескать, незавидная судьба нас ожидает. Взял с меня слово – погреб закопать и молитву прочитать. У попа была собака, ей-богу.

Сказать, что жизнь Ловкого с тех пор переменилась – ничего не сказать. Стал он чахнуть на глазах, из рук у него все валилось, смурной ходил постоянно. Месяц пролетел таким макаром. Чувство тревоги и беспокойства не покидало весь наш коллектив, шутка ли – человек угасает неизвестно от чего, не от овечьего проклятия же. Однажды вечером пришел Ловкий ко мне домой, бледный как полотно. Спрашивает, мол, так и так, почему со мной-то ничего худого не случилось, вместе же копали. Что тут скажешь, дурак-человек, но свой же, свой дурак. И пришла мне мысль в голову, дай, думаю, проведу балбеса. К бабке, мол, ходил, она проклятие и отворожила. Встречу пообещал организовать с колдуньей-то.

Что тут делать, знакомых волшебниц-то у меня нет, а деньги отдавать ни за что шарлатанам – душа не лежит. Тут к месту лирическое отступление: работал я раньше на заводе, где на проходной сидела бабка сталинских времен – божий одуванчик, но вид имела очень даже колдунский. Я ей всегда помогал: то поднести чего, то куда ее довезти, в общем, были мы друзья. Дай, думаю, бабульку к делу приобщу. Бабка, несмотря на преклонные года, остроты ума не потеряла и в суть дела вникла моментально. На коньячек с конфетами, мной принесенными, посмотрела благосклонно.

Настало «время Ч», прибыли мы с Ловким к колдунье в логово, то бишь к бабке на квартиру. Я как бабкин маскарад увидал, чуть богу душу не отдал. Гибрид цыганки, первобытного шамана и новогодней ёлки. В какие-то ковры закутана, кругом платки, даже лисья шкура была, и все это непотребство скреплялось парой килограммов бус. Глянула бабка на Ловкого пронзительно и как заверещит:

- Знаю, всё знаю, проклял тебя мертвяк, но средство есть.

И тут началось, бабка стала круги вокруг Ловкого наворачивать и нечеловеческим голосом вопить. Я перепугался не на шутку, как бы бабку инфаркт не хватил.

Прошла неделя после экзекуции со снятием проклятия. Румяный, довольный, все такой же ловкий как и раньше, он расхаживал между столов и наверняка выискивал, кому бы еще предложить свою помощь, хоть в раскопках погребов, хоть в строительстве башен. И горе тому, кто за своей спиной услышит заветное: "Это я могу!"