В далёком голопузом детстве бабушка носила меня к одной женщине «вычитывать» сглаз, потом неоднократно обращалась к ней за помощью, когда болела скотина. Повзрослев, я заинтересовалась мистической темой и не раз допрашивала бабулю на предмет наличия в селе ведьм, на что она всегда досадливо отмахивалась, мол, не выдумывай. На мой вопрос о той женщине она пожимала плечами — какая ведьма? Ну да, умеет кое-что, да разве ж это колдовство... Историю её семьи бабуля рассказывала не раз, это не было секретом ни для кого, как и то, что дар свой наша ведунья, кстати, звали её Устинья, получила от своего родного деда.

Деда Афанасия в деревне не боялись, а уважали, причём не столько потому, что он был единственным на то довоенное время грамотным человеком в округе, а большое и крепкое хозяйство вёл твёрдой рукой, сколько за его «умение». Знахарем он был, «знал», как говорили местные. Высокий, статный, широкоплечий, с окладистой белой бородой и широкими чёрными бровями, из-под которых блестели умные карие глаза, он производил впечатление пожилого древнерусского богатыря, занявшегося на пенсии сельским хозяйством. Нрав у него был крутой, семью держал в строгости, а это два десятка душ — четверо дочерей с мужьями, у всех по нескольку детишек, и жили все в одном большом доме, который Афанасий постепенно расстроил до размеров чуть ли не дворца, ревностно оберегая единство своего рода. «Негоже по углам, как тараканы, разбегаться, - говаривал он. - Гуртом хорошо и батька бить, по кулаку скинулись — и синяк». Тружеником был великим, вставал до свету, ложился с заходом солнца, жил в соответствии с природными ритмами и работал не щадя себя, чего требовал от всех домочадцев. Те его побаивались, слушались беспрекословно и любили, несмотря на дедову строгость — понимали, что он делает всё для их блага. А благо было довольно заметным на общем деревенском фоне: добротный дом, многочисленная живность, богатые угодья — огромный огород и участки на лугу для покоса.

Знахарство тоже должно было бы вносить немалую лепту в благосостояние семейства, ведь Афанасий никому не отказывал в помощи, но дело в том, что он категорически отказывался брать любую плату за свои услуги, даже символические мясо-яйца-молоко от благодарных клиентов не принимал, аргументируя это тем, что у него и так всё есть. А недоумевающим родственникам пояснял: «Не в деньгах счастье, я им не за земное помогаю, а за небесное. На том свете всё зачтётся». На этой почве со временем и начались размолвки...

С возрастом дед по состоянию здоровья всё больше отстранялся от полевых и домашних работ, основным его занятием стала заготовка грибов-ягод, сбор целебных трав и работа с людьми, приходящими к нему нередко издалека, из дальних сёл. Почитали его безмерно, выполняли малейшее указание, несмотря на вспыльчивость, с которой он, бывало, отчитывал за легкомысленность молодую мамашу, виноватую в том, что её орущего ребёнка сглазили завистливые подруги. Ворожба его чаще всего заключалась в молитвах и заговорах, читаемых над страждущими, и травяных настоях и отварах. Как он сам признавался, мог бы и больше делать, но для этого сил нужно немерено, а ему возраст не позволяет. Это было заметно — Афанасий сдавал с каждым годом, сказывались десятилетия тяжёлой работы, теперь хозяевами были дети, точнее, старшая дочь Светлана с мужем.

Они как-то исподволь устроили так, что семьи младших сестёр были на втором плане и должны были их слушаться. Тем, разумеется, это не нравилось, в доме всё чаще раздавалась ругань, возникали ссоры и скандалы. Всем внезапно стало тесно, то и дело поднималась тема дележа имущества и разъезда. Деда начали открыто упрекать за бесполезное бескорыстие и приверженность домострою, обвиняя его в том, что он деспот и тиран. Властный и суровый Афанасий на нападки поначалу отвечал, яростно доказывая, что сила в единстве и согласии, но потом увидел тщетность своих усилий — молодёжь не хотела его слушать, и просто молча уходил к себе в комнату при первых признаках назревающей распри.

После его похорон обнаружилось, однако же, что он никого не обидел — в завещании поделил всё поровну. Было там, правда, одно условие, из-за которого многочисленные его потомки разодрались окончательно, а именно — наказал им Афанасий дружно жить вместе, в этом самом доме, до совершеннолетия самого младшего из его внуков. Что за блажь нашла на старика — одному ему известно, только дочери как с цепи сорвались, узнав, что придётся терпеть друг друга ещё с десяток лет.

Побуянив какое-то время, семейство порешило дедову волю не принимать во внимание. Мужья средних дочерей, Раисы и Евгении, сговорились переехать в райцентр, там, мол, и сытнее, и теплее. Старшая, оставшись вдовой, вознамерилась поселиться в просторном доме свёкров, пустовавшем после их смерти. Она рассуждала так: дом тоже немаленький, но поменьше родительского, ухаживать за ним ей будет по силам, да и деньги нужны детям на обустройство своих будущих жилищ. Младшая дочь Людмила (она же мать этой самой женщины, к которой меня водили) наотрез отказалась уходить из отчего дома, но старшие вынудили её согласиться на продажу семейного гнезда. Как же она плакала, собирая узлы с вещами, голосили все её дети — трое парнишек и маленькая дочь Устя — обожавшие покойного деда и не осознававшие до конца смысл происходивших перемен.

Время шло, жизнь текла своим чередом. Устя с братьями и матерью (отец их оставил вскоре после переезда в новый отдельный небольшой домик) часто с теплотой вспоминали Афанасия, сетовали на то, что никому своего дара он так и не передал, и пытались наладить отношения с остальными членами разобщённого семейства. Старшие сёстры окончательно ударились в служение мамоне, просчитывая каждый свой шаг с точки зрения выгоды, обрастая «нужными» знакомствами и с подозрением наблюдая друг за дружкой. О младшей они не забыли, нет, регулярно поздравляли с праздниками, ревниво интересовались успехами детей, но по-настоящему им было глубоко плевать на то, чем и как живут их родные люди, главным для них стало стремление быть богаче, влиятельнее всех, «чтоб все завидовали». Прахом пошли усилия деда Афанасия, собственной жизнью показывавшего пример простого человеческого счастья, счастья любить, трудиться и радоваться тому, что имеешь.

В год, когда Устинье исполнилось восемнадцать, женились двое сыновей Раисы. Обе свадьбы планировалось сыграть одновременно, но в последний момент молодые не пришли к согласию в каком-то вопросе и заартачились, упрямо настаивая на двух церемониях в разное время. Родители за голову схватились — это ж прорва денег нужна, но перечить не стали, принялись искать средства. В предсвадебном угаре непонятно каким образом кому-то пришло в голову, что дед Афанасий наверняка имел где-то схрон, кубышку с деньгами, уж больно рачительным был хозяином. Ошалев от этой идеи, родственнички начали судорожно соображать, как бы найти сокровище, и завертелось-понеслось... Они копались во всех углах, которые могли привлечь внимание покойного деда, перерыли все места, мало-мальски похожие на тайники, досаждали нынешним хозяевам их бывшего дома, рыская в саду и на огороде. Наблюдая это безумие, Людмила только головой качала, благодаря Бога за то, что Афанасий этого не видит. Усте, горячо любившей дедушку, тоже было больно на каждом углу слышать пересуды о его прижимистости и хитрости, о том, что он якобы зажилил деньги от собственных детей.

Как бы то ни было, одним прекрасным утром золотая лихорадка достигла своего пика: сыновья Раисы вспомнили, что они не искали хорошенько в мебели, оставшейся от деда. Вытащив во двор старый, но крепкий сундук, служивший когда-то платяным хранилищем, они начали его простукивать. И нашли-таки что хотели, стервецы! Крышка оказалась двойной, сломав её, парни дрожащими руками извлекли какие-то бумаги, содержание которых произвело эффект разорвавшейся бомбы. В тот же день новости знало всё село: знахарь проклял всех потомков! Ну как проклял... В общем, в крышке сундука Афанасий спрятал второе завещание, оставленное потомкам как раз на случай приступа жадности. В нём дед укорял детей и внуков, не удовлетворившихся наследством и позарившихся на то, что им не принадлежит. Мол, мало вам просторного дома, огромного хозяйства и сбережений на книжке, вы ещё больше хотите получить, палец о палец при этом не ударив. Раз хотели — так держите то, что заслужили: с момента обнаружения данного письма денег у вас будет ровно столько, чтобы едва хватало на жизнь, с голоду не умрёте, но и излишеств больше никто себе позволить не сможет. А тому, кто наиболее достоин, перейдёт мой дар, я, мол, сам выберу этого человека, если же такового не найдётся, то так тому и быть. Таково, мол, моё последнее слово, и точка.

Селяне в глаза смеялись над незадачливыми искателями дедового клада: «Молодец Афанасий! Всех своих девок приданым наделил!» Позеленевшие от злости старшие сёстры перестали поминать Афанасия в церкви, а с семьёй Людмилы, защищавшей покойного отца, разругались окончательно, обозвав их нищебродами и неудачниками. Те действительно богатыми не были, но любви и тепла хватало в избытке, так что сюрприз деда их абсолютно не обидел — дети выросли в скромности, труде и согласии, не рассчитывая на чьи бы то ни было подачки. Ни на одну из свадеб их не пригласили. А через пару недель всем стало понятно, что знахарь не шутил.

Началось с увольнения мужа Раисы, его за воровство со скандалом выгнали с завода, а в дальнейшем ему так и не удалось найти приличную работу. Благоверный Евгении вильнул хвостом и укатил в город с молодухой, заявив опешившей жене, что она ему надоела, и что он наконец-то поживёт в своё удовольствие. Соответственно, обеим женщинам, привыкшим заниматься исключительно домашним хозяйством, пришлось выбирать — либо затянуть потуже пояс и довольствоваться садом-огородом, либо разрываться между работой и повседневными сельскими хлопотами. Ну да ладно, взрослые дети подсобят, подумалось им. Не тут-то было: на детей, успевших обзавестись своими семьями, посыпались проблемы и неприятности различного характера, из-за которых их финансовое положение пошатнулось настолько, что им самим с трудом хватало. Магазинчик вдовой Светланы, старшей сестры, подожгли по пьяни местные алкаши, лишив её таким образом источника дохода. И с тех пор среди потомков Афанасия нет ни одного зажиточного человека, даром что у внуков высшее образование — толку никакого.

Людмила же с Устей и сыновьями жили как прежде, довольствуясь малым и помогая друг другу, их в деревне все любили. На Усте помимо прочего лежала обязанность делать заготовки на зиму, консервировать овощи-фрукты, собирать грибы-ягоды, чем она и занималась всё лето и осень. Тот год выдался урожайным на лесные дары, девушка целыми днями бродила по сосновому бору, опушкам и зарослям орешника, наполняя корзинки. Как-то в самом начале осени отправилась она на дальнюю поляну, почти у границы с Украиной. Время до обеда пролетело незаметно, присела она у поваленной сухой берёзы перекусить, и на солнышке сморило её, задремала.

Спит она и вроде не спит, знаете, такое переходное состояние, полусон-полуявь. И видит — выходит к ней из лесочка дед Афанасий, ласково улыбается и садится рядом. «Вижу, - говорит, - что вы с матерью и братьями в ладу живёте, мои заветы выполняете, мою добрую память храните. В тебе сила есть, Устинья, но малая, я тебе своей добавлю, будешь людям помогать». Берёт внучкину руку своими жилистыми ладонями и держит с минуту. «Иди с Богом, Устя, никого не бойся, ничего ни у кого не проси, всё у тебя будет хорошо. Я рядом». И девушка проснулась. Пришла домой взволнованная, сразу своим рассказывать не стала почему-то. А через несколько дней сильно занедужил у соседей ребёнок, и раньше всех об этом узнала Устя, причём странным образом: ей снова приснился дед и подробно объяснил — что с мальчиком случилось и как его лечить.

Поначалу ей не верили, но вскоре поняли, что девушка на самом деле владеет искусством врачевания. Афанасий приходил к ней в сновидениях и обучал своему ремеслу, помогал восстанавливать силы. Скольких она спасла, скольких вылечила за всю жизнь — не перечесть. И сквозь годы пронесла свет в душе, придерживаясь дедовых наказов.

Своих детей у Устиньи нет, так сложилось, но она как-то обмолвилась, что когда-нибудь сама найдёт того, кто будет достоин этого дара...