«...максимум благодарностей всем за поддержку, без вас у меня, конечно, ничего бы не получилось. С вами был Максималекс, подписывайтесь, ставьте лайк, увидимся на следующей неделе, всем максимум всего!» - видео закончилось бодрым запилом на электрогитаре.

Алексу никогда не нравился собственный голос в записи, но он уже смирился с тем, что звучит, как писклявый подросток. В конце концов, такие вещи уже не кажутся критичными, когда ты заработал свой первый миллион подписчиков. Парень довольно откинулся на кресле, пригладил соломенного цвета волосы и потянулся. Только после этого он услышал трель дверного звонка.

На пороге стоял сосед — дряхлый еврей из квартиры напротив. Когда его сиделка брала выходной, тот иногда обращался к Алексу с просьбой — сходить за продуктами или поставить укол. Юноша учился на фельдшера и никогда не отказывал старику в услуге.

- Герр Шимель, добрый вечер. Я опять мешал вам заниматься музыкой? - вежливо спросил видеоблогер.

Сосед потряс лысой, покрытой старческими пятнами головой и заскрежетал:

- Что вы, Алекс, мой мальчик, ни в коем случае. Я бы хотел попросить вас об одной мелочи, если только найдется время, - еврей печально развел руками, как бы показывая, насколько его дела ничтожны по сравнению с занятиями Алекса.

- Разумеется, герр Шимель, я сейчас как раз свободен, - соврал молодой человек — ему предстояло еще учить анатомию перед промежуточным тестом, но выцветшие глаза старика смотрели с такой надеждой, что парень не смог отказать. «Ночью доучу» - пообещал он сам себе.

- Умоляю вас - Хаим! Называйте меня Хаим, прошу. Захватите свой компьютер, пожалуйста. У меня сегодня к вам просьба как раз по вашей специальности, - скрипуче хихикнул старик.

- Как скажете, Хаим, - произнес Алекс непривычное для языка имя. Вернувшись в комнату, он отсоединил ноутбук от зарядки и вернулся в холл, где его ждала скрюченная фигурка, одетая во что-то похожее на длинную белую ночнушку. На блестящей лысине смоляным пятном чернела кипа.

- Ой, спасибо вам, молодой человек, не оставили старого нэбеха в штихе, - рассыпался в благодарностях сосед. - Пойдемте-пойдемте, это ненадолго.

- Следуйте за мной, юноша! - махнул рукой старик, приглашая Алекса пройти через темный, заставленный разнообразной рухлядью коридор. Запах средства от моли и лекарств забивал ноздри. Пройдя мимо нескольких закрытых дверей, они оказались в кабинете. Напротив стола примостились два пухлых кресла, на стенах тут и там висели старые фотографии, а полки стеллажей по бокам были забиты всяким хламом.

В квартире старика Алекс бывал уже не раз — заносил купленные продукты, посылки, мерил давление и помогал с тяжестями. Пожилой еврей не скупился на слова благодарности и неизменно пытался накормить молодого человека мацой с каким-то рыбным фаршем, от чего тот всегда вежливо отказывался. Герр Шимель также не упускал возможности поругать современных композиторов и немецкую политику. Если старик начинал говорить о музыке — его было не остановить. Рассуждая же о сирийских беженцах, турках и арабах, он печально цокал языком и приговаривал: «Дезелбе дрек, не к добру все это, не к добру!»

- Я чайку поставлю! - скрипнул герр Шимель за спиной и бодро захромал куда-то вглубь квартиры.

Алекс же, не зная, чем заняться, принялся рассматривать полки. Те представляли собой беспорядочное нагромождение самых разнообразных вещей, покрытых толстым слоем пыли. Книги по музыке и нотные издания соседствовали с облезлыми минорами, призовые статуэтки перемежались увесистыми талмудами по каббале. Целую полку, растолкав по углам виниловые пластинки, вольготно занимала чудовищного размера Тора, увенчанная сувенирным дрейдлом. Лишь на поверхности огромных размеров комода царил идеальный порядок — там даже ежедневно протирали пыль. На подставке из красного дерева царственно покоилась потертая, исцарапанная, траченая жучками удивительно маленькая скрипка.

- Родители подарили мне ее на шестилетие. Моя первая скрипочка, - неожиданно из-за спины с ностальгией в голосе прокомментировал Хаим. Алекс чуть не подскочил от неожиданности. Когда старик только успел вернуться?

- О, герр… Извиняюсь, Хаим, так что у вас за просьба? - спросил юноша.

- Мелочь, сущая мелочь, мальчик мой. Совершеннейший пици зах. Вы присаживайтесь, присаживайтесь, - еврей указал на запыленное кресло, пройдясь для вида по спинке узловатой рукой.

Алекс хоть и угнездился на самом краешке, но кресло все равно извергло из себя целое облачко пыли, и парень еле удержался, чтобы не чихнуть. Герр Шимель тем временем

пошарил рукой по одной из полок, той, что с Торой, и извлек из пылевого ковра черную узкую флешку. Этот предмет смотрелся совершенно неуместно в захламленной, словно застывшей во времени квартире старика, словно некий анахронизм.

- Вот, - старик горделиво приподнял кусочек пластика над головой, - Работа всей моей жизни.

Осторожно, словно дитя, он протянул носитель Алексу.

- Для меня, юноша, все эти компьютеры и мировая сеть как ядерная физика, сами понимаете, человек я пожилой, дремучий. Но иногда современные технологии становятся единственной возможностью решить поставленную задачу.

«Как же он тогда перебросил работу на флешку?» - спросил себя Алекс, но вместо этого вежливо поинтересовался:

- Конечно, герр Шимель, никаких проблем. Что я могу для вас сделать?

- Так уж случилось, что многие мои коллеги живут за рубежом, но их очень живо интересует возможность оценить, наконец, плод трудов моих. Можно ли как-то… Гм… - старик почмокал сморщенными губами, подбирая слово, - «подвесить» это в интернете, чтобы другие тоже могли прикоснуться к прекрасному?

- Разумеется, не вопрос. Какой у вас пароль от вай-фай? - спросил Алекс, уже понимая, какую глупость сморозил, - Извините, не важно. Я отнесу к себе и все сделаю, потом верну вам обратно.

Парень уже было собрался встать, когда опутанная вздувшимися венами кисть тактично опустилась ему на плечо.

- Простите старого параноика, мальчик мой, но я слишком долго работал над этой вещью, чтобы позволить себе упустить ее из поля зрения хоть на минуту.

Молодой человек глубоко вздохнул. На практике в доме престарелых под Энтенбахом он не раз убеждался в том, насколько капризны могут быть старики. Разумеется, можно было сейчас начать с ним спорить, довести беднягу до истерики и все равно ничего не добиться. Можно было плюнуть на все, забрать ноутбук и отчалить обратно в квартиру, но Алексу было по-человечески жалко соседа, к которому, на его памяти, ни разу не приезжал никто, кроме сиделки. Ни родственников, ни друзей у пожилого композитора не было.

- Думаю, мне хватит и этого сигнала. Будет, конечно, гораздо дольше, но, если вы никуда не торопитесь…

- Вот и чудесно, юноша, - герр Шимель радостно хлопнул Алекса по плечу, и тому в глаза в очередной раз бросились синие, расплывшиеся до полной неузнаваемости цифры, вытатуированные у пожилого еврея на запястье.

Вставив флешку в ноутбук, Алекс обнаружил на ней единственный аудиофайл. Индикатор сигнала издевательски показывал одну полоску. Зайдя на страницу проверенного файлообменника, парень кликнул по кнопке загрузки и скрипнул зубами от досады: "Осталось времени - 1 час, 37 минут".

- Ну, вот и готово, теперь нужно только подождать, пока загрузится, - ноутбук перекочевал с колен на край заваленного нотными листами массивного стола.

- Уже? Вы настоящий волшебник, Алекс, - восхитился герр Шимель, всплеснув руками, - Я слышал, вы тоже временами музицируете. Если позволите мне маленькую ремарочку...

Алекс кивнул - он и правда время от времени брал в руки электрогитару - но исключительно, чтобы записать новый джингл для блога.

- Совершенно не желаю вас обидеть, но, при всём уважении, ваше легато звучит весьма по-ученически, - извиняющимся тоном вкрадчиво скрипел Хаим, все еще стоя у юноши за спиной, - Если желаете, я мог бы провести с вами пару уроков - абсолютно бесплатно, разумеется, в качестве ответной услуги - то, что вы делаете сейчас для меня крайне важно.

- А вы разбираетесь в игре на электрогитаре? - удивленно ответил Алекс. Перед его глазами на секунду встала картинка, как его сосед, обряженный в лапсердак скачет по сцене, запиливая гитарные соло перед бушующей толпой, и юноша невольно ухмыльнулся. Старик это заметил.

- Вы зря зубоскалите, молодой человек! Когда посвящаешь жизнь музыке, нельзя позволить себе ориентироваться только на дремучую классику. Я являюсь весьма горячим поклонником Симмонса и Кравитца, чтобы вы знали, - почти обиженно ответил герр Шимель.

- Простите, пожалуйста, ни в коем случае не хотел вас оскорбить, - Алекс примиряюще поднял руки, поворачиваясь к старику, но лицо того оставалось непроницаемым, храня на себе вечное выражение печальной мудрости.

- Я понимаю, что в это сложно поверить, - сосед наконец-то вышел из-за спины юноши и грузно угнездился в кресле напротив, - Но когда-то эти руки выдавали весьма впечатляющие риффы.

Он вытянул перед собой увитые корнями вен и покрытые старческими пятнами кисти. Те дрожали, словно пожилого еврея бил электрический ток.

- Да, много этим теперь не наиграешь, - горько заметил он, поймав взгляд Алекса, - В моей жизни наступил, что называется, эндшпиль. Все что мне остается - это делиться накопленными мной знаниями и умениями с обществом.

Алекс же не мог оторвать взгляда от бледно-синих раздавленных червей у Хаима на запястье. Он увидел эту наколку в первый же день их знакомства, вскоре после переезда. Тогда из квартиры напротив раздался крик о помощи, и Алекс поспешил к соседу. Пожилой еврей упал в ванной, вывихнул ногу и не мог выбраться. Видеоблогер хорошо помнил, как ужаснул его вид бледного, тощего тела, покрытого старыми ожогами и вспухшими келоидными рубцами. И, разумеется, от глаз молодого человека не укрылось бледное клеймо чудовищного прошлого. Конечно, он кое-то читал и слышал о подобном, но наблюдать воочию, после стольких лет…

- Извините, Хаим, а эта татуировка - это то, о чем я думаю? - набрался юноша смелости и задал вопрос, который давно волновал его.

- Это? - сосед поднял руку и поднес поближе к лицу, подслеповато щурясь, точно видел эти цифры в первый раз, - Это, мальчик мой, печать скорби. Не бойтесь называть вещи своими именами. Это след Холокоста, метка прошедших через ад. Помните, как в Библии? "...И положит он всем малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам начертание на правую руку их..."

- Мне жаль, если я затронул болезненную для вас тему... - начал было оправдываться Алекс, но герр Шимель тут же замахал руками.

- Мальчик мой, все в порядке. После стольких лет… Если желаете, я могу рассказать вам, как это было.

- Очень, - парень не соврал. Клепать контент для школьников, рассуждать на популярные темы, перемежать речь шутками и картинками было, безусловно, просто и выгодно. Последний игровой стрим позволил собрать почти шестьдесят евро - тогда Алекс, весело повизгивая, прятался по углам виртуального дома от семейки Бейкеров. Но юноше уже давно хотелось затронуть по-настоящему важную тему. История человека, прошедшего через концлагерь. Чем не идея для первого серьезного выпуска на канале Максималекса?

- Не могу сказать, что помню все в мельчайших подробностях, но постараюсь не упустить ничего важного, - пожилой еврей как раз откинулся в кресле, когда с кухни раздался свист чайника.

- Александр, бубалэ, пожалеете ли вы мои старые ноги и принесете нам чаю? - заискивающе и по-стариковски жалобно спросил герр Шимель.

- Разумеется. Я сейчас. Вам черный?

- Без сахара, благодарю вас. Алекс?

- Да? - молодой человек застыл в дверях, повернувшись к Хаиму. Тот, в застиранной белой ночнушке, длинноносый, большеухий и тощий напоминал в полумраке кабинета какого-то сказочного гоблина, старого и немощного во времена, когда люди перестали верить в сказки.

- Вы ведь немец, да? Чистокровный?

- Баварец, - привычно уточнил молодой человек. Старик удовлетворенно покивал, словно клюя какие-то невидимые зерна, и Алекс отправился на кухню.

Выключив огонь под помятым эмалированным чайником в горошек, юноша принялся искать чашки. На кухне у соседа он ориентировался ничуть не хуже, чем у себя дома, и прекрасно знал, где что лежит. Чашки, как и ожидалось, обнаружились в шкафу, все разные, со сколами и трещинами, пыльные изнутри. Выбрав пару поновее, Алекс подошел к раковине и тщательно вымыл их водой и пальцами, не решившись притрагиваться к пованивающей плесенью губке в углу раковины, чью поверхность украшали ржавые разводы.

Чай у соседа хранился в старой коробке из-под печенья. Пакетики самых дешевых марок в беспорядке болтались в жестянке. Заварив напиток, Алекс вернулся в комнату, сопровождаемый ароматом бергамота.

Старик так и оставался на своем месте, а вот ноутбук отвернулся дисплеем к стене. На немой вопрос в глазах Алекса, Хаим ответил:

- Я прошу прощения, у меня нет привычки трогать чужие вещи, но этот калькулятор уж больно светил в глаза.

- Все в порядке. Лишь бы загрузка не сбилась, не то придется начинать все сначала. Кстати, а что это за "работа всей жизни", если не секрет?

- Что вы, я только и ждал, что вы спросите! - композитор вскочил и поспешил выудить откуда-то с полки новехонькую виниловую пластинку. На паспорте пластинки красовалось выведенное каллиграфическим почерком странное слово "Шоа".

- Можно же запустить с компьютера, - поднялся было на ноги Алекс, но был остановлен строгим, почти разъяренным взглядом пожилого еврея.

- Ой вей мир! Молодой человек! Как начинающий музыкант, вы должны понимать, что даже последний поц ин тухес отличит синтезированный звук от глубокого, насыщенного и неискаженного звучания винила. И я не позволю без абсолютной необходимости бездушной машине коверкать то, что я полировал и оттачивал десятилетиями! - заявил сосед, имея вид глубоко оскорбленный.

- Как скажете, герр Шимель, - ответил Алекс, ставя чашки на низкий, такой же пыльный, как и все остальное, журнальный столик. Никогда не знаешь, что выведет из себя стариков, с их расшатанной нервной системой.

Хаим тем временем беспощадно сбрасывал с полки прямо на пол какие-то книги и папки, освобождая из-под вороха бумаги электропроигрыватель. Близоруко повозившись с иголкой, композитор наконец разогнулся и торжественно, словно дирижер, указывающий момент вступления, нажал на кнопку воспроизведения. Проигрыватель хрюкнул, после чего раздалось уютное и до боли ностальгическое шипение.

С силой в мозг африканскими буйволами врезались тяжелые, крутобокие контрабасы. Гиенами вгрызались в мелодию валторны. Умирающими птицами стонали флейты. Черным козлом на жертвенном алтаре ревел фагот. Скорбными шершнями жалили в самое сердце альты.

Минут десять они просто молча слушали музыку: старик - с гордостью, юноша - оглушенный художественной силой произведения. Одинокая скрипка загнанной ланью убегала в верхний регистр от преследующих ее хищными тенями гобоев и валторн, но те из раза в раз настигали этот колеблющийся огонек свечи, и все снова погружалось во тьму, словно скрипичная лань катилась с обрыва, пронзенная клыками под грохот литавр.

- Эта часть называется "Сизифов труд", - мечтательно произнес Хаим. После чего крутанул регулятор громкости, и давящий, тоскливый ре-минор поутих, оставшись неистовствовать на фоне, - Итак, Алекс, что бы вы хотели узнать о Холокосте? Среди евреев это называется "Шоа" — катастрофа.

Старик присел в кресло напротив и со свистом втянул одними губами глоток чая.

- Расскажите по максимуму, - попросил Алекс, памятуя, что до конца закачки оставалось не меньше часа.

- Пожалуй, стоит начать с того, что к тридцать девятому мне было всего лишь восемь лет. Я был обычным еврейским мальчиком из большой семьи. Мы тогда жили на окраине Львова и, слушая страшные радиосводки из Польши, не могли поверить, что беда когда-нибудь докатится и до нас, - сосед глядел перед собой, но видел не Алекса, а картины своего детства, - Мой отец был музыкантом - сейчас я понимаю, что откровенно средним. Он пытался воплотить свои нереализованные амбиции через меня. В то время, пока мои дворовые друзья играли в мяч и плескались в речке, я разучивал гаммы, штудировал партитуры и терзал эту самую несчастную скрипочку дни напролет.

- Но оно ведь того стоило? Я имею ввиду - вы ведь были деканом дирижерского факультета в Мюнхенской консерватории, написали массу произведений. Коллеги до сих пор очень ценят вас как специалиста и звонят посоветоваться, - юноша старался показать, что слушал старика и раньше, когда ставил ему уколы или заносил продукты, - Это дорогого стоит. И то, что написали вы, - Алекс кивнул в сторону проигрывателя, - это максимально круто.

- Скорее, я это записал, - скромно улыбнулся Хаим, - Да вы и не дослушали до конца.

- Вы остановились на своем детстве в Львове, - напомнил парень, надеясь, что избежит долгих, набивших оскомину обсуждений музыкальных тем.

- Да-да, все так. Первым звоночком грядущей катастрофы стало письмо от тети Деборы - нашей дальней родственницы из Польши. Она писала раз в год, на Хануку, и нарушение этого режима уже казалось экстраординарным. Как сейчас помню, письмо было написано по-польски, без единого слова на идише, что само по себе настораживало. Тетя писала о некоем странном месте - каком-то рабочем лагере, где, по ее словам, прекрасно кормили, была отличная медицина, разнообразные театры, клубы по интересам и даже школа для детей. Якобы благородные немцы выстроили эти лагеря, чтобы уберечь евреев от ужасов войны. Тетя Дебора в нарочито превосходных степенях описывала, как распрекрасно проводит там время и настойчиво зазывала нас к себе. Снизу письма, уже не от руки, а штампом был указан адрес. Тогда еще местечко Аушвитц не гремело на весь мир. Эти послания пришли всем еврейским семьям в нашем квартале, у кого были родственники в Польше. Одно из таких пахло мочой, и наш раввин догадался прогладить его утюгом. Текст, проступивший на бумаге был прост и ужасен: "Бегите. Смерть грядет!"

Алекс, увлеченный рассказом, вздрогнул, когда библейским Бегемотом страдальчески застонали трубы.

- Евреи тяжелы на подъем. Мой отец, старый дурак, верил в силу Советов и в то, что западный фронт отнимет у Гитлера слишком много сил, и тот завязнет в Польше. Когда наш двор стал частью Львовского гетто, было уже слишком поздно, - герр Шимель помассировал глаза, словно те устали от яркого света. Тягостное молчание сопровождали нервические метания флейты в плену колючей проволоки альтов.

- Если вам трудно... - почувствовал укол совести, начал было Алекс, но старик мгновенно встрепенулся и махнул рукой:

- Простите, мой мальчик, это и правда болезненные воспоминания, но я считаю, вы должны знать, что происходило тогда со мной и с моим народом. Все должны знать. Ребе мы потеряли в первый же день. Через неделю какие-то молодчики из местных, с одним из них я, кажется, даже учился в школе - увели мою сестру, Ханну, ей было тринадцать. Вернувшись, она не сказала ни слова, а ночью бросилась с крыши. Отрезанные от мира, бесправные и беззащитные, мы помирали от голода в собственных домах, не зная, что настоящий ад только впереди.

Композитор потянулся к полкам, и каким-то непостижимым образом выудил из-под гигантской Торы несколько старых, пожелтевших фотографий, пролистал их и протянул одну Алексу. На фото тянулась вереница одноэтажных бараков, а на заднем плане виднелись смотровые вышки.

- Яновский. Раньше это было название хорошо знакомой мне улицы. Никогда бы не подумал, что самое страшное место на земле будет называться так же. Нас завозили туда на платформе трамвая, как скотину. Девять остановок, как девять кругов, ведущих в самый центр Коцита. Приказали взять с собой все ценные вещи и документы. Отец настаивал, чтобы я взял скрипочку с собой, но я так не хотел играть, что спрятал ее в дворницкой нашего дома. Только потому и сохранилась, - пожилой композитор любовно взглянул на инструмент и, словно вторя его словам, в мелодии замолчала одна из четырех скрипок, - Когда нас заставили раздеться и отправили на дезинфекцию, думаю, мы уже начали все понимать. И хотя из раструбов полилась холодная вода, а не смертоносный газ, мы осознавали, что пришли сюда не жить, а умирать.

- В остальных лагерях... - начал Алекс, но запнулся. В горле образовался ком, набух, угнездился, мешая говорить.

- Верно, юноша. В Треблинке, Бухенвальде, Аушвитце всех делили еще на въезде - на здоровых и больных, мужчин и женщин, детей и стариков. Все, кто был слишком слаб, чтобы работать, покидали лагерь в тот же день жирным черным дымом. От них оставались лишь парики, одежда и зубные коронки, - дребезжал голос старика, и ему вторили нервные, истеричные виолончели. Одна из них вдруг как-то резко взбрыкнула, выдала неожиданно фальшивую ноту и резко замолкла, словно сошла с дистанции. Остальные же, будто не заметив потери бойца, продолжили свой бег.

- Нацисты действовали методично и планомерно. Когда нужно сломить волю - хороши любые средства. В чем вы, немцы, всегда были хороши - это в организации и оптимизации. Нас выстраивали в шеренгу в Долине Смерти, как ее назвали позднее, и заставляли копать ямы. Бесконечные ямы, без смысла и цели. А когда надсмотрщику яма казалась достаточно глубокой, он приказывал ее закопать. Мы взрыхлили всю землю там, за Гицель-горой, тот самый "Сизифов труд". А потом у ям появилось их страшное содержимое. Земля пропиталась кровью на полтора метра вглубь. Сбрасывая тяжелые, еще не остывшие тела в почву, я думал не об их смертях, и это самое страшное. Я думал о собственном скрученном судорогой желудке и покрытых кровавыми мозолями детских руках, не приспособленных к тяжелой работе, - герр Шимель развернул кисти ладонями вверх, и глазам Алекса предстала покрытая рубцами морщинистая кожа.

Инструменты тем временем продолжали убывать. Заглох один из надрывающихся трубачей, издал предсмертный хрип контрфагот. Музыка становилась все менее мелодичной, словно руки у исполнителей дрожали. Эта странная, агонизирующая симфония погружала Алекса в некий транс, ноги и руки тяжелели, теряли чувствительность, голос старика обволакивал, затуманивал разум, наполняя его страшными картинами прошлого, которое юноша никогда не видел.

- Каждое утро на аппельплатц начиналось с переклички и проверки выносливости. "Лечь-встать-лечь-встать", без конца. Тех, кто не мог подняться, убивали пулей в затылок. Не знаю, что за воля к жизни позволяла ежедневно выдерживать это упражнение. Может, вера в то, что это когда-нибудь кончится, может, жажда мести палачам, а может, уже тогда я знал о великой работе, которую мне суждено было закончить, - старик кивнул в сторону проигрывателя, - У моего отца такой воли не обнаружилось. Однажды, зимой, он просто рухнул наземь. "Ауфштейн" - скомандовал офицер. Папа уперся руками в мерзлую землю, попытался подняться, но не смог. Помню, когда его убили - там же, на месте - мое сердце наполнилось странной смесью ужаса и радости. Радости — от того, что я смогу забрать его робу, и буду меньше мерзнуть. И ужас — от того, что больше я ничего не чувствую.

Словно автоматная очередь, прогремел барабан и замолк, точно выпал из рук музыканта. Неожиданно спину Алекса пронзила страшная боль - словно кто-то вынимал его почки, наживую, без наркоза. Юноша уронил голову на грудь, пытаясь справиться с ощущением, словно его собственные внутренности взбунтовались. Он хотел было встать, извиниться за то, что прервал, пойти домой, но ноги не слушались. Будто незакрепленные протезы, они мертвым грузом валялись на полу. Алекс хотел было упереться руками в подлокотники, чтобы помочь себе подняться, но пальцы лишь слегка дернулись.

- Как вы себя чувствуете, мой мальчик? - поинтересовался герр Шимель, внимательно вглядываясь в лицо своего гостя, - Вам нехорошо?

- Кажется, я не могу пошевелиться, - с трудом прохрипел Алекс. Язык казался неповоротливым куском мяса, а где-то в груди, под легкими, он ощутил какую-то пустоту, - Вызовите скорую, пожалуйста.

- Конечно, мой дорогой, всенепременно, но сначала давайте все же насладимся работой, на которую я потратил больше времени, чем вы топчете эту землю. Сколько вам лет? Двадцать, двадцать два? - пожилой еврей, казалось, оставался безразличен к состоянию Алекса, глядя на того с любопытством, но никак не с сочувствием. Как рассматривают полураздавленное насекомое.

- Вы не понимаете, - воздух с трудом выходил из легких, теперь Алекс не говорил, а шептал, губы ощущались, как пришитые каким-то безумным хирургом макаронины, - Вызовите врача, мне больно...

- Мне тоже было больно, - неожиданно жестко ответил старик, встретившись бесцветными слезящимися глазами с испуганным взглядом Алекса, - Было больно закапывать своего отца, слышать, как надсадно кашляет кровью моя мать, было больно, когда мне по спине проходились пятихвосткой, просто так, ни за что. И было больно, когда по ночам мне крутило живот от голода.

- Что вы мне подмешали? - мозаика начинала складываться в голове Алекса. Чай. Он отравлен. Безумный старик решил убить его в отместку за свое покалеченное детство. Его, Алекса, который родился почти через шестьдесят лет после окончания войны.

- Подмешал? Клоц! Я пью тот же чай, что и ты! Ты к чашке вовсе не притронулся! Неужели ты думаешь, что я, уважаемый композитор, верующий иудей опустился бы до такого дрекшисс, как отравление? - отчитывал парня сосед, - Это, мальчик мой, сила искусства! И ничего более.

- Мне плохо, - стонал Алекс, надеясь, что старик все же сжалится над ним и позовет врача, но тот лишь листал пожелтевшие фотографии. Выбрав одну, он повернул ее к гостю. Сквозь пелену слез юноша с трудом разглядел на фото старое высохшее дерево с петлей.

- Знаешь, что это? "Древо милосердия". На него каждый день вешали новую веревку. Этакий жест доброй воли от коменданта Вильгауза. Каждое утро и каждый вечер, просыпаясь и ложась спать в холодном бараке, я видел в окно это дерево. И ежедневно задумывался - а может, самое время? Помышлял об этом, когда шел выкапывать мертвецов в период ликвидации лагеря, когда засовывал кости в дробилку; когда Вильгауз подкидывал над головой двух-, трехлетних детей и подстреливал их на лету, а его маленькая дочка стояла рядом и требовала: "Еще, папа, еще!". Когда однажды на Рождество офицеры раздали нам хлеб, измазанный дерьмом, крича: "Фройе Вайнахтен, йуден! Николаус вам принес подарки!" Кто-то нашел в себе силы отказаться, а кто-то ел…

Инструменты продолжали покидать композицию, теперь мелодия казалась неровной, рваной, с проседающими элементами. Даже сквозь страшную боль, терзающую его внутренности, Алекс чувствовал некую звенящую неправильность этой какофонии, словно кто-то в случайном порядке отключал звуковые дорожки, играясь с эквалайзером.

- Все это происходило под музыку. Оберштурмфюрер Рокито свозил еврейских музыкантов со всей Европы в Яновский, чтобы создать собственный лагерный оркестр. Если бы вы, немцы, уважали нашу культуру, он бы никогда не собрал его из сорока человек. Музыка разливалась с аппельплатц во все концы лагеря. Под фокстрот, танго и Бетховена мы просыпались, работали, ели, умирали…

Умирали и инструменты один за другим, покидая симфонию. Вот выпала из рук неведомого музыканта очередная скрипка, и тут же Алекс почувствовал, как в его голове словно лопнула какая-то струна. Один глаз перестал видеть, юноша оглох на одно ухо. Он попытался что-то сказать, но изо рта лишь показался пузырь из слюны.

- Ты меня еще слышишь? - подозрительно спросил Хаим, присматриваясь к отекшему, принявшему дебиловатое выражение лицу гостя. Алекс силился закричать, позвать на помощь, но получалось лишь жалкое кряхтение.

- Вижу, что слышишь. Но придется ускориться. Смотри, - композитор извлек из стопки очередную фотографию - на той были изображены стоящие кружком музыканты с инструментами в руках, окружающие дирижера, а за их спинами о чем-то переговаривались эсэсовцы, - Вот оно. Все, что осталось от того чудовищного дня. За это фото человек поплатился жизнью. И за восемь тактов, записанные на обратной стороне снимка. Понимаешь, с чем мне пришлось работать? В один из последних дней ликвидации Вильгауз выстроил оркестрантов по кругу и заставил играть. Играть, пока истреблял пленников. Я понимал, что нас ждет. Не знаю, как мне удалось вырваться из шеренги, видимо, Яхве отвел глаза охранникам. Я успел пробежать лишь несколько метров, после чего сиганул прямо в одну из дырок сортира, благо дверь была нараспашку. Сидя в нагретом июньской жарой дерьме, я не видел ничего, но все слышал. Слышал, как следовали выстрелы один за другим. Слышал, как деревенеют руки у скрипачей, как оглохли от собственного инструмента литавристы, как кровят губы у трубачей. А немцы продолжали убивать.

Инструменты в проигрывателе бесновались, соревнуясь друг с другом в громкости, словно чувствуя, что и их ликвидируют одного за другим.

- Когда с экзекуцией было покончено, и в центре аппельплатц высилась гора трупов, они принялись за музыкантов. Сначала застрелили Мунда, дирижера, мой отец знал его в прошлой жизни. Потом Линдхольма, первого скрипача. Их, одного за другим, выводили из круга, ставили на колени и стреляли в голову. Я запомнил все, каждый звук, каждую ноту. Годами я пытался воспроизвести эту отчаянную симфонию и вот, наконец, мне удалось. То, что вы сейчас слышите - идеальная копия той музыки, что разносилась тогда над Яновским, пока я сидел по горло в жидком дерьме.

Герр Шимель вытер слезы и заговорил быстрее, слыша, что остается все меньше и меньше времени. Алекс не понимал, что происходит с его телом — оно будто отключалось по частям, постепенно, в унисон с замолкающими инструментами. В голове оформилась устрашающая в своей простоте мысль — он умирал. Умирал здесь, в соседской квартире, неспособный ничего изменить. Старик же, заметив это, уже тараторил, теряя нить повествования, выплевывая бессвязные, полубессмысленные предложения.

- Четыре миньяна. Четыре раза по десять евреев, и их бессловесная молитва при помощи музыкальных инструментов - вот, что вы сейчас слышите. Немцы никогда не воспринимали нашу культуру и религию всерьез. Сорок лет водил Моисей наш народ по пустыне. Как четыре точки образуют трехмерную фигуру, так четыре миньяна дают форму тому, что вошло в наш мир вместе с этой симфонией. Четыре стороны у креста, как и у света, четыре реки стекают из рая в преисподнюю и сходятся в озере Коцит. Наполняя ноты скорбью, болью, ненавистью и жаждой мести, они молились не богу, но обращались к иным сферам. Это была мольба о каре для тех, кто попрал саму суть человечности. Иуда, четвертый сын Иакова, от чьего колена израилева ведет свою родословную наш народ. Четыре миньяна - это обращение к четвертой клиппе темного отражения древа сефирот - Гогшекле, что на иврите означает "Сокрушение". И она сокрушает, не правда ли? Сокрушает ваш гнилой арийский род. Все эти беженцы, которых Меркель разбрасывает по гетто и лагерям, прячет на окраинах городов от глаз и от прессы. Тогда все начиналось точно так же — снова дезелбе дрек! Мне жаль, Алекс, что именно тебе пришлось стать подопытным в моей затее, но и я в свои восемь лет не успел сделать никому ничего дурного. Полагаю, мы все же квиты, - по лицу Хаима текли слезы, задерживаясь в глубоких морщинах, но тонкие губы его были растянуты в улыбке.

Хозяйским жестом старик развернул к себе ноутбук, и Алекса охватил ужас, когда сквозь пелену боли, застилавшей единственный видящий глаз, он узнал свою собственную страничку на ютубе. На его канал как раз загружался новый файл.

- Миллион подписчиков? Негусто, - издевательски прохрипел герр Шимель, проверяя состояние загрузки. До конца оставалось не больше десяти минут. Своими руками Алекс принес безумному старику инструмент для беспощадной мести невинным людям. Юноша пытался кричать от осознания происходящего, но получалось лишь сдавленное мычание. Последняя скрипка жалобно визжала, затухая, после чего затихла окончательно, одновременно с сердцем Алекса.

Автор — German Shenderov
#ВселеннаяКошмаров@vselennaya_koshmarov